Северное сияние - Страница 25

– Слышу вас, полицейский участок. А есть ли у тебя лицензия на пользование этим каналом, Бэрк? Прием.

Он понимал, это смешно, но при звуке ее голоса испытал большое облегчение. И радость.

– Я шеф полиции. Мне по статусу полагается.

– Скажи: «Прием».

– Да, правильно. Прием. Нет, подожди, у тебя там все в порядке? Прием.

– Так точно. У нас тепло и уютно. Сидим и слушаем таку. А у тебя? Прием.

– А мне удалось самостоятельно перейти через дорогу. А что такое таку? Направление в рок-музыке? Прием.

– Это ветер так называется, Бэрк. От которого у тебя окна дребезжат. А что тебя в участок понесло? Прием.

– Я на службе. У тебя тоже света нет?

Она подождала, потом ответила:

– Придется сказать «прием» за тебя. Конечно, света нет, в такую погоду иначе и быть не может. У меня генератор работает. Не беспокойся. Прием.

– Подавай голос время от времени, чтобы я не беспокоился. Угадай, что мне вчера перепало? Прием.

– Помимо меня? Прием.

– Ха! – Господи, как хорошо. И плевать на мороз! – Да, помимо тебя. Мне достался самогон и жаркое из лосятины. Прием.

Она громко рассмеялась.

– Мы из тебя сделаем настоящего полярника, Бэрк. Ладно, пойду собак кормить. И дров надо подбросить. Пока. Отбой.

– Отбой, – повторил он.

В помещении стало теплее, можно было снять парку, но шапку и теплый жилет он оставил. Чтобы чем-то заняться, он принялся просматривать досье. В этот момент вошла Пич.

– Я уж думала, сегодня не найдется безумцев идти на работу.

– Я один. А ты как добралась?

– Бинг меня на бульдозере подвез.

– А, это у вас вместо такси. Давай помогу. – Он взял у Пич сумку. – Ты могла сегодня не приходить.

– Работа есть работа.

– Это так, но… У тебя тут случайно не кофе? – Нейт увидел в сумке термос.

– Не знала, завел ты генератор или нет.

– Не только не завел, но даже не знаю, где он. Да я особо и не искал, с техникой у меня отношения сложные. Так, кофе… Стань моей женой и нарожай мне детишек, дорогая!

Пич по-девчачьи хихикнула и шлепнула его по руке.

– Поосторожней с такими предложениями. Пусть у меня и было три мужа, это не значит, что я откажусь от четвертого. Давай, налетай на кофе. И булочки с корицей не забудь.

– Могли бы жить во грехе… – мечтательно протянул Нейт и незамедлительно наполнил кружку. В нос ударил чудный аромат. – До конца дней…

– Если будешь и дальше так часто улыбаться, могу тебя и на слове поймать. Смотри, что этот таку натворил, – прибавила она, видя, как в дверь вваливается Питер, а вслед за ним – снежный вихрь.

– Ну и погодка! Аж с ног валит. Отто уже в пути, я с ним говорил.

– Тебя тоже Бинг доставил?

– Нет, мы с отцом на собаках приехали.

– На собаках, – задумчиво повторил Нейт. Какой-то другой мир. Но Пич права: работа есть работа. – Вот и хорошо. Питер, давай займемся генератором. Пич, ты свяжись с пожарными. Надо собрать команду, чтобы расчистили тротуары, как только посветлее станет. Люди должны иметь возможность передвигаться. Первым делом – дорогу к больнице и к участку. Придет Отто – скажи, братцы Мэки в бессознательном состоянии валяются в «Приюте» на бильярдном столе. Пусть проследит, чтобы они попали домой в целости и сохранности.

Он стал натягивать куртку, мысленно составляя список первоочередных дел.

– Надо прикинуть, когда дадут свет, люди будут интересоваться. И когда телефонную связь наладят. Как вернусь, составим текст для объявления по радио. Я хочу, чтобы люди знали, что мы тут и им есть куда обратиться в случае чего.

Как хорошо! Нейт сам удивился этому давно забытому чувству.

– Питер?

– Я здесь, шеф.

Запись в дневнике

18 февраля 1988 года

Сегодня мы чуть не потеряли Хэна. Он провалился в расщелину. Все произошло так быстро! Мы шли наверх и были полны энтузиазма, до вершины всего несколько часов. Замерзли, оголодали, нервничаем, но полны воодушевления. Только альпинист поймет цену этому сочетанию. Дарт – впереди, это единственный способ избежать его очередного взбрыка, за ним – Хэн, я – сбоку.

Что было вчера – я уже не помню. Дни похожи один на другой – все белые, холодные и безликие.

Я отвлекся, в голове стучит пульс, восхождение завораживает, ни о чем не думаешь, знай карабкайся вверх по заснеженному склону. Мы упорно шли вперед, ворча и проклиная эту вершину, но продвижение было заметным. Мы рвались прямо в небо.

Вдруг Дарт как закричит: «Осторожно!» И у Хэна над головой просвистел отколовшийся камень. Мелькнула мысль: нет, я так не хочу – чтобы меня сбила со скалы длань господня, – и тут опять. На сей раз камень пролетел всего в нескольких дюймах от меня, увлекая за собой целый град других камней.

Мы кляли Дарта на чем свет стоит, ведь это из-под его ноги отскочил кусок. Но мы друг друга без конца ругаем, чаще всего – по-дружески, в шутку. Способствует вбросу адреналина в кровь, тем более что на высоте дышать становится все трудней.

Я знал, что Хэн уже на последнем издыхании, но мы продолжали идти. Нас будто что-то влекло все выше и выше, наверное, наша одержимость, а отчасти – Дарт с его понуканиями.

Его глаза за стеклами очков были совершенно безумными. Глаза бесноватого. Я воспринимаю эту гору как последнюю стерву, но я эту стерву люблю, даже когда всаживаю ей в брюхо ледоруб. А для Дарта, мне кажется, она как демон, и этого демона он должен во что бы то ни стало победить.

На ночь мы привязались к вбитым в скалу крюкам, под нами чернота и над нами чернота.

Я смотрел на северное сияние, оно, как жидкий нефрит, разлившийся по черной зеркальной поверхности.

Сегодня Дарт снова шел первым. Такое впечатление, что он и этим одержим – быть всегда впереди. Спорить – только время терять. Как бы то ни было, меня больше волновало, как поддержать Хэна. Его, как самого слабого, надо было поставить в середине.

Короче, желание Дарта быть лидером и мое положение замыкающего спасли одному из нас жизнь.

От веревки мы отказались. Я, кажется, упоминал, что на таком морозе от нее толку чуть. Мы снова уверенно продвигались вверх, используя короткий световой день, а ветер так бушевал, что заглушал даже нашу перебранку.

И тут я вижу, как Хэн спотыкается и начинает скользить вниз. У него будто земля ушла из-под ног.

Секундная потеря бдительности, снег проскальзывает под подошвой – и он уже летит прямо на меня. Клянусь, я так и не понял, то ли это я его подхватил, то ли он распростер крылья и взлетел над пропастью. Помню только, мы сцепили руки, я засадил ледоруб в лед и стал молиться, чтобы он нас удержал и чтобы стерва-гора не скинула нас обоих в пропасть. Не знаю, сколько я пролежал на животе, держа Хэна за руки, и сколько он провисел над бездной. Мы оба вопим, я пытаюсь закрепиться носками ботинок, но мы скользим, скользим и скользим… Еще несколько секунд, и пришлось бы выбирать – или выпустить его руку, или сорваться обоим.

И вдруг рядом со мной в скалу врубается ледоруб Дарта – в каком-то дюйме от моего плеча. Используя ледоруб как точку опоры, он перехватывает руку Хэна. Теперь, когда часть нагрузки с меня снята, мне удается закрепиться и чуть отползти от края. Мы оба потихоньку отползаем и вытягиваем наверх Хэна, в ушах стучит кровь, а сердце до боли колотится о грудную клетку.

Мы откатились от края и лежим на снегу. Под холодными желтушными лучами солнца нас бьет озноб. Так мы лежим, кажется, много часов в каком-то футе от гибели.

Тут уж нам не до смеха. Даже по прошествии нескольких часов мы не можем вспоминать это происшествие шутя. После такого потрясения мы не в состоянии идти дальше, к тому же у Хэна повреждена лодыжка. Ему на эту вершину уже не взойти, это ясно.

Ничего не остается, как расчистить площадку, разбить лагерь и разделить наши скудные припасы. Хэн при этом горстями ест болеутоляющее. Он ослаб, но не настолько, чтобы не реагировать на порывы ветра, треплющие нашу палатку, – в такие моменты глаза у него округляются от ужаса.