Северная прародина Руси - Страница 23

Память о горгоне Медузе у народов, во все времена населявших территорию России, не прерывалась никогда. Змееногая Богиня-Дева, которая вместе с Гераклом считалась греками прародительницей скифского племени, не что иное, как трансформированный образ Медусы. Лучшее доказательство тому не вольное переложение мифов в Геродотовой «Истории», а подлинные изображения, найденные при раскопках курганов (рис. 25). Похожие лики змееногих дев в виде традиционных русских Сиринов встречались до недавнего времени также на фронтонах и наличниках северных крестьянских изб. Одно из таких резных изображений украшает отдел народного искусства Государственного Русского музея (Санкт-Петербург).

Рис. 25. Скифская Змеедева в разных изображениях

В русской культуре сохранилось и другое изображение Медусы: в лубковой живописи XVIII века она предстает как Мелуза (Мелузина) – дословно «мелкая» (см.: Словарь В. Даля); вокализация слова с заменой согласных звуков произведена по типу народного переосмысления иноязычного слова «микроскоп» и превращения его в русских говорах в «мелкоскоп». Однозначно связанная в народном миросозерцании с морем, русская Медуса-Мелуза обратилась в сказочную рыбу, не потеряв, однако, ни человеческих, ни чудовищных черт: на лубочных картинках она изображалась в виде царственной девы с короной на голове, а вместо змеевидных волос у нее ноги и хвост, обращенные в змей (рис. 26). Ничего рыбьего в самом образе русской Мелузы-Медусы практически нет – рыбы ее просто окружают, свидетельствуя о морской среде. Похоже, что русская изобразительная версия гораздо ближе к тому исходному доэллинскому архетипу прекрасной Морской царевны, которая в процессе олимпийского религиозного переворота была превращена в чудо-юдо. Память о древней эллинско-славянской Медусе сохранилась и в средневековых легендах о Деве Горгонии. Согласно славянским преданиям, она знала язык всех животных. В дальнейшем в апокрифических рукописях женский образ Горгоны превратился в «зверя Горгония»: его функции во многом остались прежними: он охраняет вход в рай (то есть, другими словами, является стражем прохода к Островам Блаженных).

Рис. 26. «Рыба Мелузина во Окияне живет» (русский лубок)

В несколько другом обличье и с иными функциями предстает Медуса в знаменитых древнерусских амулетах-«змеевиках». Магический характер головы Медусы, изображенной в расходящихся от нее во все стороны змеях, не вызывает никакого сомнения: его защитительно-оберегательное предназначение такое же, как и на щите Афины-Паллады или эгиде Зевса. (Сохранившаяся по сей день культурологическая идиома «под эгидой» по существу своего изначального смысла означает «под защитой горгоны Медузы».) Знаменательно и то, что тайный, эзотерический смысл доэллинских и гиперборейских верований дожил на русских амулетах чуть не до наших дней: точная датировка даже позднейших находок является крайне затруднительной. В христианскую эпоху неискоренимая вера в магическую силу и действенность лика Медусы компенсировалась тем, что на обратной стороне медальона с ее изображением помещались рельефы христианских святых – Богоматери, Михаила-Архангела, Козьмы и Демьяна и др. (рис. 27).

Рис. 27. Змеевики-амулеты

До сих пор не дано сколь-нибудь удовлетворительного объяснения происхождению и назначению русских «змеевиков». Современному читателю о них практически ничего не известно: в последние полвека – за малым исключением – публикуется репродукция одного и того же медальона, правда, самого известного – принадлежавшего когда-то великому князю Владимиру Мономаху, потерянного им на охоте и найденного случайно лишь в прошлом веке (рис. 27-а). На самом деле «змеевиков» (в том числе и византийского происхождения) известно, описано и опубликовано множество[47]. И с каждого из них на нас смотрит магический взгляд Девы-охранительницы горгоны Медузы, представляющей собой табуированный тотем.

Рис. 27-а. Змеевик Владимира Мономаха

Образ Лебединой девы горгоны Медузы раскрывает наиболее типичные черты тотемной символики – наследия почти что недосягаемых глубин человеческой предыстории, сохранившегося по сей день в соответствии с неписаными законами передачи традиций и верований от поколения к поколению. Безвозвратно ушли в прошлое гиперборейские времена – живы, однако, рожденные ими символы. Среди них – лебедь – одна из наиболее почитаемых русским народом птиц. Вместе с соколом он стал почти что олицетворением Руси. И не только олицетворением. По свидетельству византийского историка Х века императора Константина Багрянородного, сама территория, где жили древние руссы, именовалась Лебедией. Впоследствии это дало право Велимиру Хлебникову назвать новую Россию «Лебедией будущего». Точно так же и славяно-скифы, описанные Геродотом, именовались «сколотами», то есть «с[о]колотами» – от русского слова «сокол». В передаче арабских географов, описавших наших предков задолго до введения христианства, их самоназвание звучало практически по-геродотовски: «сакалиба» («соколы»). Отсюда и знаменитые «саки» – одно из названий славяно-скифов – «скитальцев» – кочевников.

Почему же именно лебедь и почему сокол – две столь разные птицы, друг с другом пребывающие в беспрестанной борьбе? Сокол нападает, преследует; лебедь спасается, защищается. Но всегда ли так? Ничуть! У Пушкина в «Сказке о царе Салтане», целиком построенной на образах и сюжетах русского фольклора, Лебедь-птица добивает и топит злодея-коршуна. В народной символике коршун – ипостась сокола, а все хищные птицы едины суть. В «Задонщине» – Слове Софония-рязанца – соколы, кречеты, ястребы совокупно олицетворяют ратников Дмитрия Донского и перечисляются через запятую: «Ужо бо те соколе и кречеты, белозерскыя ястребы борзо за Дон перелетели и ударилися о многие стада гусиные и лебединые» (а чуть раньше были еще и орлы). Потом это повторит Александр Блок: «Над вражьим станом, как бывало, // И плеск и трубы лебедей». Лебедь также во многом собирательный символ. В русском фольклоре вообще считается нормой нерасчлененный образ «гуси-лебеди». В «Задонщине» они оказались наложенными на Мамаеву орду (рис. 28). Исторически это вполне объяснимо: сходная птицезвериная символика распространена у разных народов.

Рис. 28. Битва лебедя и сокола (худ. В. Медведев)

Откуда же она взялась? Как и другие «вечные образы», русский лебедь и русский сокол – наследие тех древнейших верований и обычаев человеческой предыстории, когда само человечество, его праязык и пракультура были нерасчленены, а вместо современной палитры народов царил мир тотемов, тотемного мышления и тотемных привязанностей. В те далекие времена люди не отделяли себя от природы, видели в животных и растениях себе подобных – защитников и союзников.

Тотем – слово экзотического происхождения, взято из языка североамериканских индейцев, в научный оборот введено в XIX веке. А родилось оно в той самой поэтической стране оджибуэев, с упоминания которой (среди прочих) начинается «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло. Переводится «тотем» как «его род» и означает родовую принадлежность, но не по семейным узам, а по объединению себя и своего рода-племени с каким-либо животным, растением, стихией (например, водой, ветром, молнией) или предметом (например, камнем). Несмотря на кажущуюся нерусскость понятия «тотем», оно созвучно самым что ни на есть русским словам «отец», «отчество», «отчим» и т. п. В собственно индейской вокализации слово «ототем» («тотем») произносилось как «оте-отем», где «оте» означает «род», а «отем» – местоимение «его» (по совокупности получается «его род»), а индейский корень «оте» полностью совпадает с русским наименованием отцовской принадлежности. Аналогичные параллели нетрудно отыскать и в других индоевропейских и неиндоевропейских (например тюркских) языках, ввиду былой общности языков, верований, обычаев и, соответственно, тотемов.