Северная Пальмира - Страница 72

– А что я могу предложить Бениту?

– Скажи… напиши… намекни… что можешь открыть ему имя гения Рима.

– Но я его не знаю.

– А ты скажи, что оно тебе известно. Что Руфин Август перед смертью открыл его тебе. А ты запомнил.

– Абсурд. Бенит не поверит.

– Поверит. Потому что захочет поверить.

Император написал письмо и намекнул… так, как ему советовал Гет. Но потом Постум испугался. И убежал. Никто не видел, как он выбрался из дворца. Возможно, он воспользовался вентиляционным отверстием. Эти ходы всегда караулил Гет. Но гений в тот момент подкреплялся на кухне. Никто не знал даже, как Август умудрился незамеченным покинуть Рим. Его нашли утром в Остии. Он только что вылез из попутной машины и изучал расписание речных пароходов. Шёл холодный осенний дождь, Постум промок и весь дрожал. Прогуливавшийся по набережной вигил узнал юного Августа – мальчишка надел уличный плащ, но под ним виднелась пурпурная туника. И потом, мальчик его лет, ведущий себя слишком уж по-взрослому, сразу привлёк внимание. Вигил спешно связался с Блезом, и префект претория велел задержать беглеца. Вигил почтительно взял мальчика за руку. Но тот вырвался и кинулся бежать. Лишь втроём «неспящие» сумели поймать императора. Но и тогда Постум пытался вырваться, царапался, дрался, пока его не усадили в машину «неспящих». Здесь Постум расплакался. Умолял отпустить его, сулил золотые горы, но вигилы были неумолимы. Его доставили во дворец. В атрий Постума внесли на руках. Бенит стоял, ожидая возвращения императора, широко расставив ноги и уперев руки в бока, – с некоторых пор то была его любимая поза. А за спиной диктатора высилась его собственная десятифутовая золочёная статуя точно в такой же позе.

– Что случилось, мой мальчик? Никак решил от меня убежать? А Рим? Ты посмел бросить Рим? Это ужасно! Август не может убежать от Рима. Они навсегда вместе до самой смерти – Рим и Август, – рокотал гневный голос диктатора.

Постум закричал. Он выкрикивал что-то нечленораздельное, ругался, плевался и попытался отнять кинжал у преторианца, а когда не сумел, кинулся с кулаками на Бенита. Тот засмеялся, скрутил мальчишку и, дыша ему в лицо запахом лука (он обожал сырой лук), прошептал:

– Пока не надо этого делать. Мне не хочется тебя убивать. Ты можешь жить. Я разрешаю тебе жить, дурачок. Пока тебе не исполнится двадцать лет. А там посмотрим. Если станешь сильным и умным зверем, мы будем править Римом вместе. Если нет, если захочешь подражать своему сумасшедшему отцу – я тебя уничтожу. – Постум рвался у него из рук и продолжал кричать. – Вижу, вижу, ты зверёныш. Обожаю зверей. Думаю, мы с тобой поладим!

Он оттолкнул Постума, преторианец сгрёб мальчика в охапку и понёс. Никакого насилия – только почтение. Но само неравенство сил уже было насилием.

– Ненавижу, – рычал Постум, запрокидывая голову и норовя плюнуть в Бенита. – Убийца! Ненавижу!

– Зверёныш! – смеялся в ответ Бенит. – Мы с тобой поладим.

Опять Постум очутился на своём ложе, опять золотая Фортуна стерегла его сон. Только сейчас она выросла до потолка, подняла свою металлическую руку и гневно погрозила маленькому императору. Постум забрался под одеяло с головой. Но здесь, под одеялом, бегали отвратительные белые муравьи и впивались острыми челюстями в кожу. Постум выскользнул из-под одеяла. И увидел в углу огромного Цербера. Трехголовый пёс сидел неподвижно, и с огромных его челюстей стекали на мозаичный пол струйки зеленоватой слюны.

К полуночи Постум метался в бреду и весь горел. Медики, вызванные к Августу, поставили диагноз: пневмония. Пять дней маленький император был между жизнью и смертью. Местрий Плутарх дежурил около ребёнка неотлучно. А когда учитель засыпал, из вентиляционного отверстия выползал огромный змей и, взобравшись на кровать, сворачивался кольцами и лежал неподвижно, прислушиваясь к прерывистому дыханию Постума. Время от времени змей прикладывал хвост ко лбу больного и, ощутив тонкой кожей нестерпимый жар, тяжело вздыхал. Глубокой ночью, бесшумно отворив дверь, в комнату заглядывал человек в белой тоге. Он подходил к кровати, клал руку на горящий лоб ребёнка, наклонялся к его лицу и шептал:

– Я здесь.

Однажды Местрий Плутарх неожиданно проснулся и увидел и змея, и незнакомца. Змея он не испугался, потому что знал, что во дворце давным-давно живёт гений по имени Гет и ему повара на кухне скармливают все остатки. Но человек в белой тоге испугал Плутарха. Несколько секунд он вглядывался в лицо незнакомца, очень бледное и очень красивое в матовом свете ночника, а потом, сам не веря, прошептал:

– Элий.

Незнакомец приложил палец к губам и выскользнул из комнаты. Больше Местрий Плутарх его не видел. Но Плутарх знал, что незнакомец каждую ночь приходит навестить императора. И ещё он понял, что это – не Элий.

Выздоравливая, уже отодвинувшись от края пропасти, Постум лежал, глядя на золотую Фортуну, и ни с кем не разговаривал. Ему представлялось, что он никогда уже больше не покинет постели и так проведёт всю жизнь, глядя на золотую статую и глотая горькие лекарства. Потом он встал, сел за стол и принялся читать какую-то книгу. Учитель его сделал вид, что нисколько не удивлён. Постум читал теперь все дни напролёт, ничем больше не занимаясь, ничем не интересуясь. Даже выходя в сад или отправляясь на прогулку, он непременно брал с собой книгу. Он читал даже на заседании сената, и отцы-сенаторы делали вид, что не замечают этого. Он читал на играх в Колизее и во время трапез в Палатинском дворце.

Однажды Плутарх сказал, что в перистиле Августа ждут. Постум вышел в сад и увидел женщину в белом одеянии. Он почему-то подумал, что это его мама. С воплем он кинулся к ней. Белая палла соскользнула с головы женщины. Её волосы были густо забелены сединой. Это была его тётка Валерия.

Он остановился как вкопанный, не зная, что делать, – идти к ней или повернуть назад, чтобы скрыть брызнувшие из глаз слезы разочарования. Валерия протянула к нему дрожащие руки. Он кинулся к ней, прижался и зашептал:

– Мне плохо.

Она поцеловала его спутанные пряди волос на макушке:

– Мой мальчик, мы одни, одни. Я тебе помогу. – Она сунула ему в руку большую плитку шоколада в золотой фольге. Видимо, Валерия прятала плитку под платьем, потому что шоколад растаял и потёк.

– Почему никто не знает, как мне плохо?! – в отчаянии воскликнул император.

– Я знаю, мой мальчик, я знаю.

– Ты придёшь ещё? Ты не бросишь меня? Нет?

– Я буду с тобой. Я покинула Дом весталок, и я буду с тобой.

– А как же Марк Габиний? Ты же любила его?

– Я и сейчас люблю. Но он далеко, – Валерия вздохнула. – Он в Альбионе. Женат на другой женщине.

– Приходи почаще, – попросил Постум. – Тебя никто не посмеет тронуть – я обещаю.

– Я приду. Завтра приду. Я даже могу жить во дворце. Да, да, почему бы и нет? Я бы могла жить здесь, и мы были бы вместе. Ведь я твоя тётка. Ты будешь мне как сын.

– А это правда, что у меня есть брат в Северной Пальмире?

– Да.

– Значит, они будут теперь любить его, а обо мне забудут?

– Нет, Постум.

– Да!

Постум оттолкнул Валерию и убежал. У всех на свете кто-то был. Все были связаны, все любят и любимы. Один Постум одинок. Так одинок, что воет от этого одиночества волком, пока не станет волком, не отрастит клыки и не накинется на людей. Он будет перегрызать им глотки и пить горячую кровь…

– Твой папаша тебя бросил. Знаешь почему? – Старик Крул ухмыльнулся. – Потому что он подонок. В древние времена детей, рождённых после смерти отца, можно было подкинуть или даже убить. Хороший был обычай. Жаль, что вышел из моды.