Севастопольский конвой - Страница 18

– Не спорю. Но оставляю за собою право вернуться к этому трогательному ночному «разговору» сразу же, как только кончится война.

– Если к тому времени я истоскуюсь по тебе так же, как перед этой ночью, считай, что тебе повезет: вызов будет принят.

Они вошли в штабное здание, в «командирский кубрик», и только тогда уже прощально расцеловались. Именно так, прощально… Суховато, без какой-либо интимной страсти…

Ни долго дозваниваться, ни столь же долго извиняться перед Бекетовым не пришлось. Как оказалось, начальник контрразведки только что закончил допрос одного из заброшенных в город румынских диверсантов, и теперь, полулежа, дремал прямо в кресле.

– Тебе-то чего не спится, капитан? – хрипловатым, полусонным голосом спросил он, едва дежурный доложил о звонке комбата. – Ты ведь пока еще не воюешь.

– Благоденствую в ближних тылах, товарищ полковник. Хотя и знаю, что с минуты на минуту могу снова оказаться на передовой. Впрочем, тревожу вас не по этому поводу.

– Понимаю, что не по этому.

– У меня здесь, в штабе, известная вам Атаманша.

– Кто? – неспешно, лениво спросил Бекетов.

– Терезия Атаманчук.

Гродов почувствовал, что в эти минуты полковник стряхнул с себя остатки сна и лишь после этого прохрипел:

– Какого дьявола она оказалась у тебя?

– Вовсе не потому, что истосковалась по моим нежностям, – поспешил развеять его подозрение комбат.

– По-моему, только этим и объясняется ее бросок через две передовые, – голос Бекетова становился все напористее. Он давно записал внедрение этого агента во вражеский стан в свой актив. Причем само появление Атаманши неким образом компенсировало то сомнительное приобретение, которое представало теперь в облике баронессы Валерии.

– Все намного сложнее. Она здесь по заданию.

– Пытается вербовать тебя в ряды королевской гвардии маршала Антонеску? – не отказался себе полковник в удовольствии съязвить.

– Она направляется в город. Дать ей трубку?

– Зачем терять время? Хоть какой-то транспорт у тебя есть?

– Бронемашина. Мотоцикл вышел из строя, нужен ремонт. Но я не решусь отправлять броневик в город; буквально через час-полтора он понадобится мне в бою.

– Не раньше чем через два.

– И тем не менее…

– Через два, и лишь в том случае, если румыны решатся идти в наступление вслед за отступающими пограничниками. Но ты прав: здесь твой броневик запросто могут конфисковать как праздношатающийся. Словом, доставляй ее к штабу майора Кречета. Оттуда Терезию перебросят к Лузановке, к черте города, ну а там ее подберет моя машина.

– Надеюсь, майор Кречет уже будет в курсе?

– Лично тебе уговаривать его не придется. – В штабе военно-морской базы ни для кого не было секретом, что отношения между Гродовым и командиром теперь уже почти несуществующего дивизиона Кречетом не сложились.

– Это сразу же упрощает ситуацию.

– Кстати, в штабе оборонительного района созревает очень любопытный план, в котором тебе будет отведена не последняя роль.

– Поступит приказ вновь вернуться на «румынский плацдарм»?

– Нет, конечно, хотя ход мыслей у тебя правильный.

– Так, значит… Словом, уже любопытно, – понял Гродов, что речь все-таки пойдет о десанте. Ясно, что не дунайском, и понятно, что конкретизировать, а тем более – обсуждать, созревающий план Бекетов сейчас не станет. Но главное, что замысел уже возник.

– Как только в этом вопросе все окончательно прояснится, я немедленно вызову тебя в штаб, – попытался снять горечь недосказанности полковник.

Положив трубку, комбат вопросительно взглянул на женщину. Она молчала, чувствуя себя виновной в той спешке, темп которой только что задала своим требованием как можно скорее перебросить ее в город.

– Возможно, утром ты уже сам окажешься на передовой, а мне засвечиваться здесь нельзя, – не поднимая головы, объяснила свое поведение Атаманша. – Хотя будь моя воля, я бы предпочла остаться с тобой до конца войны. Не прогнал бы? – женщина спросила об этом со всей мыслимой серьезностью, давая понять, что для нее это действительно важно.

– Разве что ради того, чтобы не подвергать тебя лишнему риску, чтобы дожила до конца войны.

– Именно это я и хотела услышать от тебя, капитан. Чего мне еще желать, стоя почти что на бруствере окопа?

– Вот именно, чего еще желать?

– Если уцелею, сразу же после войны буду писать тебе на одесский главпочтамт, до востребования, и на штаб военно-морской базы. Не поленись, поинтересуйся.

– Не поленюсь, – пообещал Гродов, подумав при этом: «Хотелось бы знать, на главпочтамт какого города мира следует отправлять письма, чтобы одно из них сумела перехватить баронесса Валерия?»

К штабу дивизиона капитан отправил Терезию на броневике, в сопровождении двух членов экипажа и своего ординарца. А все прощание их заключалось в церемонном потирании щекой о щеку.

Они шли и шли…

Измученные непрерывными боями и неутолимой в этой выжженной степи жаждой, израненные, униженные необходимостью в очередной раз отходить, сдавая врагу удобные, хорошо обжитые позиции.

– Далеко собрался, «граница»? – иронично поинтересовался один из тех бойцов Гродова, которые блаженствовали, лежа на наружном склоне бруствера и подставив лица лунному сиянию. Увы, днем полежать не удалось, нужно было срочно готовить линию обороны.

– На Приморский бульвар, свидание у меня там, – проворчал сержант-пограничник с перебинтованной головой и с противотанковым ружьем на плече.

– Поздновато подсуетился, сержант: увели твою кралю.

– То-то и оно: за вами, тыловиками зажиревшими, не угонишься.

– Хватит волну гнать, служивый! Тоже мне тыловиков нашел: на два дня перекурить-отмыться! Лучше садись, покурим, за жизнь поговорим…

– Утром ты уже будешь на передовой. Вот тогда и прикурить тебе дадут, и за жизнь с тобой пулеметно поговорят.

– Нервный народ какой-то пошел, – разудивлялся морской пехотинец.

– Служба на границе такая, – философски разъяснил ему однополчанин. – Ты же видишь: вместо ручных пулеметов и противотанковых ружей хлопцы до сих пор пограничные столбы на плечах перетаскивают.

Отход передовых частей начался после полуночи. Оставив небольшой заслон, который постреливал, играя румынам на нервах и создавая видимость обычной окопной жизни, моряки и пограничники скрытно отходили тремя колоннами. Две, относительно боеспособные части продвигались по кромке моря да по изрезанному балками прибрежью Большого Аджалыка, третья же – из-за большого количества санитарных носилок и кое-как передвигающихся раненых, больше напоминавшая эвакуацию лазарета, нежели передислокацию действующей части – шла кратчайшим путем, напрямик, почти по открытой степи, поспешно стекаясь к двум переброшенным через окопы трапам.

– Держи гранату, морячок, – сочувственно поделился усатый старшина-пограничник, спуская с носилок руку, в которой была зажата длинная ручка немецкой гранаты. – Для себя берег, на тот случай…

– Чего ж не использовал?

– Так ведь до того случая не дошло пока что, чудило! Но теперь чувствую, что тебе эта граната пригодится больше.

– Спасибо за «щедрость», браток.

– Не стоит благодарности, все равно ведь трофейная. Немного подлечусь – еще три таких же подарю, а то и покажу, где взять.

– Душевный ты человек, хоть и «граничник».

– Бери-бери, граната, считай, заговоренная. Авось и тебе не понадобится. Кстати, как тебя кличут?

– Лучший ефрейтор оборонительного района, вместе со всеми ее тылами, Дзвонарь[18].

– Что, действительно, Дзвонарь?

– А тебе что, в Одессе, на казачьей Пересыпи, бывать никогда не приходилось?! Так нас там чуть ли не половина Пересыпи – Дзвонари.

– Тогда считай, что перед тобой – то ли родственник, то ли однофамилец, поскольку фамилия у меня – Колокольников.