Севастопольская альтернатива (СИ) - Страница 4
Во Франции внутри страны ничего особенно не происходит. Ее Революции ждать еще целый век. Нантский эдикт уже отменен, гугеноты бегут в Пруссию, Швецию, Голландию, Южную Африку целыми общинами, в темпе евреев, покидающих СССР перед его кончиной. Версаль строится, жаки платят налоги. Можно позаниматься соседями, повоевать сразу с Алжиром, Генуей, Империей, Баварией, Австрией, Испанией, Пфальцем, Швецией, Саксонией и, неприятная неожиданность, Англией. Как выяснилось, новое английское правительство совсем не собирается спокойно наблюдать, как Людовик XIV покоряет Европу. При Якове II Стюарте этого не было, король Англии, Шотландии и Ирландии предпочитал воевать с собственными диссидентами. Вот с этого момента и начинается затяжное противостояние Англии и Франции, которое будет определять судьбы Европы, Северной Америки, Ост- и Вест-Индии следующие полтора века.
У нас в Московии идет последний год правления царевны Софьи Алексеевны и ее бойфренда, великого политпрожектера, Горби XVII века — Василия Голицына. В следующем году софьин путч начнется и кончится так же бесславно, не взрывом, а всхлипом, как через три столетия путч ГКЧП. К власти как бы придет ее младший брат, но к реформам, к которым он склонен никак не меньше сестры и ее фаворита, он пока не приступит. Свалит хозяйство на маму Наталью Кирилловну и ее приближенных бояр, а сам еще несколько лет будет резвиться со своими Анками, Францами, Алексашками, пьянкой, водным туризмом и ролевыми играми. Но вот когда он приступит к делу — никому мало не покажется. А пока у России своя компания — Польша, Турция, иранский шах, крымский хан, манчжурский император Шэнь Чжу с девизом Кан Си (процветающее и лучезарное), которому как раз в будущем году придется навечно (как будто есть что-то вечное на свете!) уступить земли по Амуру, те самые, где мне придется служить лейтенантом спустя двести восемьдесят лет. Но вот-вот, как уже говорилось — появимся и мы, московиты, за большой европейской шахматной доской.
Концом периода наблюдений мы примем незабываемый тысяча девятьсот восемнадцатый, конец Новой Истории с ее балансами сил и концертами держав, начало нового века, века Аушвица, Беломорканала и Хиросимы, века смертных идеологических противостояний, демонизации противника, тотальной пропаганды и массового энтузиазма. Для Франции и Великобритании это год Победы, год максимального, как позже оказалось, расширения империй. Дальше — уже падение, уход с авансцены Истории в обеспеченную пенсионную жизнь, прощание с майками лидеров. Для нашего Отечества это дата анонсированного четырьмя годами ранее превращения войны народов в войну классов. Год Бреста, сжатия совнаркомовской России до границ доермаковских времен, отделения окраин, голодухи и Большой Крови. В частности, год гибели семейства Романовых, 26 бакинских комиссаров и еще примерно миллиона жителей империи в первых катаклизмах гражданской войны. Войны, которой длиться еще четыре года.
Период, как видим, получается большой, двести тридцать лет. Но внутри его можно еще выделить два сильно отличающихся этапа. Первый — с 1688 года до первых посленаполеоновских лет. Что-то получается около ста тридцати лет бескомпромиссной вражды между островом и континентом. Ни одного года союза Англии с Францией ни по какому поводу за этот отрезок времени нам не найти, хотя до этого можно отыскать всякое: от Столетней войны до антигабсбургских союзов Анри IV Бурбона с Елизаветой I Тюдор и кардинала Мазарини с генералом Кромвелем. Сорок четыре года официального состояния войны между королевствами, не считая мелких конфликтов в колониях. Половина этих военных лет приходится на противостояние островитян революционной и потом наполеоновской Франции, закончившееся под Ватерлоо английской победой, но не раз ставившее Великобританию на край пропасти. Мы в эти тринадцать десятилетий, в общем-то, оказываемся в ситуации жесткого выбора, tertium, так сказать, non datur. Либо мы имеем любовь с Лондоном, либо с Парижем. Как раз и получается — шестьдесят семь лет английского союза и пятьдесят пять французского. Разница — на переходные периоды от одного аманта к другому и пару лет ровных отношений к обоим. Ситуация англо-французского, хотя бы не союза, но параллельного противостояния России в этот период реализуется всего на несколько месяцев именно в связи с помянутым ранее мекленбургским эпизодом. И еще — в первый период Венского конгресса, когда Талейран, напугав вусмерть страны Запада казаками, создал на скорую руку дипломатический блок Англии, Австрии и Франции против притязаний России на Великопольшу и Пруссии на Саксонию.
Вот следующие сто лет будет по всякому. То французы под белой кокардой Бурбонов давят испанскую революцию, а британский премьер Каннинг вместе с североамериканским президентом Монро не дает России и Австрии распространить интервенцию на Западное полушарие. То Франция и Англия во главе альянса конституционных государств объединяются против России, Австрии и Пруссии в горячем, но чисто моральном сочувствии польскому повстанню. То Россия всеми силами способствует прусской расправе над ее, России, крымскими обидчиками Австрией и Францией. То канцлер Горчаков демонстративно не дает Германии добить эту же самую Французскую республику. То призрак новой Крымской войны после нервных английских и австрийских нот останавливает русские войска в Сан-Стефано, всего в нескольких милях от вожделенной Айя-Софии. Общей чертой этого столетнего периода было то, что почти до самого его конца почти в любых раскладах Российская и Британская империи были по разные стороны барьера, а переменчивые англо-французские отношения ни разу до войны не дошли.
Так в устойчивых кодовых словах русского патриотизма и была все это время фраза про "англичанку", которая "гадит". Там более, появились новые зоны столкновения интересов — Персия, Афганистан, Китай. И только угроза со стороны нового игрока — Германской империи, которая явно была не прочь при случае отнять у британцев их колонии, а русских загнать назад за смоленские и новгородские болота, заставила наконец забыть устойчивый англо-русский вывих и договориться об Entente Cordiale двух троюродных братьев — Николая II Романова и Георга V Виндзора. Ну, и еще многомиллиардные вливания французских займов в русскую экономику и в устойчивость режима, начавшиеся при отце Николая, императоре Александре Третьем. Том самом, который демонстративно снял фуражку при исполнении "Марсельезы", обозначив этим в 1883 м году конец русско-германского союза и начало русско-французского. Все бы хорошо, если бы не десяток революций, принесенных начавшейся в августе четырнадцатого войной. Они получились неожиданно для европейских правительств, как неожиданны для родителей гимназистки, заигравшейся с офицером на побывке, роды у их невинной девочки. И тут, действительно, конец интригам, коалициям и концертам держав рассудительного Девятнадцатого века.
На смену этим, кровавым иногда, но все-таки сравнительно умеренным дипломатическим и военным кадрилям приходят озверение и тотальность сорокалетней общеевропейской гражданской войны, тупое противостояние тридцати лет "мирного сосуществования" и пятнадцатилетнее благосклонное, но и холодное внимание Запада к беспомощным попыткам Востока идти как все, по камешкам. Вот в этот период, особенно после того, как опустился Железный Занавес и появилось на свет НАТО, стала привычной комбинация — Великобритания, Франция, Италия и Турция среди прочих в военном союзе против восточноевропейского гиганта. Нам это и кажется вполне обычным. Но за всю предшествующую историю эта комбинация встречается только однажды. Во время той самой Восточной, она же Крымская, войны, которая сейчас и попала в предметы нашего с вами внимания.
Часть 2. ПОСЛЕ НОВОЙ РАЗДАЧИ
Памяти моего школьного учителя истории Василия Алексеевича Якимова
Глава 2. Двести сорок лет вместе (Русско-турецкие войны с 1677 по 1917 год)
И тогда из Крыма впервые потянул в Петербург влажный ветер Черного моря. Орел повел одной головой на юг, увидел — и надолго оставил ее в этом внимательном повороте, упершись немигающим своим глазом в узкую щель Босфора.