Сетевые публикации - Страница 109

Главное, чего не может смерд понять, — почему этот труд важнее, нежели производство простых вещей? Ведь на свои капиталы богачи покупают то, что сделал смерд, — они не могут жевать деньги. А значит, думает бедняк, его труд все-таки важнее. Джанни Родари в детском стихе «Чем пахнут ремесла» передал эту мысль так: «Только бездельник не пахнет никак». Дармоед в офисе ничем не пахнет — но на свои миллионы он купит хлеб, который испек пекарь. Не может труд по производству денег сравниться с трудом пекаря!

Смерду объясняют, что все наоборот. Накопления банкира нужны всем — на эти деньги будет осуществляться прогресс всего общества.

Ты ведь сознательный гражданин? Обществу нужен прогресс. Прогресс сделает общую жизнь более качественной. А для прогресса нужен рынок, соревнование. А для соревнования нужны деньги, чтобы стимулировать победителя. А чтобы денег было много, нужны банкиры и брокеры. Существование буржуя — гарантия жизни общества.

— Но они берут деньги себе!

— Деньги должны быть у банкиров, чтобы банкиры поощряли победителя в рыночном соревновании за прогресс. Вперед пойдет наука, построят машины, изобретут лекарства.

— Если бы тратили на лекарства! Они футбольные команды покупают! Авангардистам за какашки платят! А мне за простой труд — шиш!

— Банкиры платят не за какашки, а за порыв. Современное искусство — язык нового мышления. Художник стимулирует фантазию банкиров, банкиры стимулируют соревнование на рынке, рынок стимулирует прогресс, а прогресс улучшит жизнь всех граждан.

— Значит, какашки — улучшат мою жизнь?

— Какашки — для прогресса, а значит, для тебя.

— Пока изобретут новое лекарство от гриппа — я помру от голода. А когда помираешь от голода, не хочется смотреть на какашки.

— Прогресс, — объясняют смерду, — это не сейчас, это вообще. Не для тебя, а для общества. Тебе ничего не достанется. Зато у твоих детей будет медицина лучше. Срок жизни увеличится — по отношению к временам с натуральным обменом.

Принято сравнивать сроки жизни в странах с рыночной экономикой и в африканских тираниях. Редко сравнивают со сроком жизни в горных аулах — горцы живут неприлично долго, хотя в горах банков мало.

А разговор о транжирстве банкиров типичный — так вот ярились пермяки, когда у них в снежном городе открыли музей современного искусства, вложив туда миллионы. Смердам было невдомек, что это первый шаг к их благосостоянию в целом. Вандалы даже испражнялись внутри прогрессивной инсталляции, построенной в виде общественного туалета. Впрочем, какашки смердов не были позиционированы как произведение искусства и к прогрессу, тем самым, не привели.

Смерд приходит в неистовство, когда узнает, что даже наука (та, что отвечает за прогресс) хиреет, а богатые продолжают богатеть.

— Говорили, что их труд приносит пользу прогрессу, поэтому буржуи такие богатые! И где польза? — кричит таксист, — Институт искусствознания в Москве закрывают, а виллы у буржуев растут! Какашки дорожают!

— Зачем тебе институт искусствознания? — спрашивают у смерда, — Да, богатые решают, что именно нужно обществу. Решать должен ответственный человек, который заработал миллиарды, а не тот, кто имеет трояк. Платят миллионы за футбольные клубы, за желтые газеты с колумнистами, за дискурс из какашек — а институт искусствознания не нужен.

— И авиационная промышленность тоже хиреет!

— Ты что, лететь куда-то собрался?

— Погодите, — говорит смерд, — вы меня обманываете. Тут противоречие. Богачи стали богатыми, потому что они делают работу нужную для всех. Производство денег важно для прогресса, да? Правильно?

— Именно так.

— Но решают, что именно нужно для всех, — тоже богачи, на том основании, что они богаты?

— Это логично.

— Но получается, что они богаты сами для себя.

— Ты, смерд, просто не понимаешь законов рынка, труда и капитала.

— Получается, что богатые — богаты, потому что решают за всех, а решают за всех, потому что богаты. Это замкнутый круг — а не движение вперед. Когда прогресс, то вперед идут… Может, врут насчет прогресса?

Смерд хочет видеть обещанное сразу, но прогресс невидим — как невидима рука рынка. Это даже не главная неприятность.

Прежде считалось, что механизация производства привела к отуплению процесса труда — так возник отчужденный труд, который не принадлежит буквально рукам рабочего, хотя изготовлен его руками. Теперь хуже: финансовый капитализм перешел в интеллектуальное, почти духовное качество — это иная, отличная от привычного труда субстанция. Смерду надо смириться с тем, что банкир больший труженик, чем он, но новый процесс труда пониманию недоступен. Смерду остается искать причастность к богачу — в любом служилом качестве — и только через лакейство он может пережить трудовой катарсис. Требуется понять, что и лакейство — труд. Так, шаг за шагом, смерду дают понять, что он равный гражданин социума, но лакей, и, хотя он труженик, но его труд ничего не стоит.

Состояние причастности духовной субстанции труда при полной его мизерабельности выразил поэт Бродский:

«Маркс в производстве не вяжет лыка,

Труд не является товаром рынка.

Так говорить — оскорблять рабочих.

Труд это суть бытия и форма,

деньги как бы его платформа,

размотаем клубочек»

Вне зависимости от того, вязал ли Маркс лыко, оскорбить рабочих он не собирался — хотел их защитить. Маркс писал о том, что рынок отторгает труд от рабочего и хотел остановить этот процесс.

Однако строфа Бродского (возможно, не по желанию автора) отрицает эксплуатацию труда, и, соответственно, необходимость в социализации производства. Труд есть богоданная субстанция, говорит поэт, — это напоминает анти-марксистский пассаж о труде Хайдеггера:

«Рабочий не является, как того желает марксизм, только объектом эксплуатации. Рабочий класс — это не класс обездоленных, которые мобилизуются для всеобщей классовой борьбы. Труд не является только получением благ для других. Труд не является средством получить зарплату. (ср. Бродский: „Труд не является товаром рынка“) Труд — это название любого дела и любого разумного действия, ответственность за которое несут его участники и государства. Поэтому труд является служением народу. Труд есть там, где свободная сила решения и терпеливость людей предполагает ради свершения волю и задачу. Тем самым всякий труд, труд как таковой, является духовным».

И Бродский, и Хайдеггер, и Юнгер говорили одно: любой труд суть духовная субстанция, неважно, каков он, этот труд. Труд в каменоломне — духовен, не стоит сетовать, если катишь вагонетку. Банкир занимается регулированием финансовых потоков, а ты ему чистишь штиблеты: вы соучастники великой мистерии.

Герман Геринг в речи перед рабочими завода Круппа в Эссене воскликнул: «Крупп и есть никто иной как сам тип Рабочего-Труженика!»

Труд делает свободным, Юнгер и Хайдеггер говорили это в 34-ом — спустя несколько лет эти слова написали над воротами лагеря, где люди становились свободными в том числе от бренного тела.

Вот это смерду и предстоит постигнуть в современном мире. Его труд не особенно нужен, а состояться как труженик он может через сопричастность к отрицанию простого труда.

Это звучит несуразно, но это исторический факт. Количество денег, приходящихся на реальную продукцию теперь столь велико, что деньги стали самостоятельной реальностью, в которой места для смерда просто нет. Мир, который образуют эти деньги — а это и есть побочный продукт, параллельная реальность, со своим искусством, недвижимостью, медициной, едой, политикой — этот мир смерда и его простого труда не принимает.

Смерд стал отчужденным производителем. Он существует благодаря милости финансовых потоков, удаленный от средств производства, от производственных отношений, от продукта труда. Так люмпенизирована большая часть населения.

Однако новая реальность на этом не остановилась.

В новом символическом мире произошла симметричная люмпенизация: устранив смердов как соучастников процесса, новые хозяева мутировали в люмпенов сами. Люмпен — суть субъект не отвечающий за общество, не связанный с социумом, и мы привыкли полагать, что люмпен — это тот кто на дне. Но внеклассовая категория собственников и богачей стала надмирными люмпенами, свободными от стран, наций, народов. Они плывут на своих белоснежных яхтах вне мира, и, точно так же как нищий люмпен под мостом, не связаны ничем с себе подобными.