Сестры по благоразумию - Страница 8

– Спасибо, дисторсия – это мой конек, – ответила я и услышала, как он снова рассмеялся. – Если уж по чесноку, то должна сказать, что у меня не получается играть барре…[6]

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Над этим надо работать, – ответил он. – Барре – это важная штука.

Вскоре я начала играть в составе группы. Все шло так естественно и просто, что мне казалось, словно я всю жизнь провела с ребятами. После репетиций Денис с Эриком обычно поднимались наверх из подвала, чтобы выпить пива и что-нибудь съесть. Джед часто оставался со мной, чтобы помочь освоить те приемы, которые мне пока не удавались. Иногда он помогал правильно держать руку на грифе гитары, и я чувствовала, как кожу слегка покалывают волосы на его запястье. В эти минуты мне было очень сложно сосредоточиться на музыке, потому что мысли улетали совершенно в другую сторону.

Я каждый день по много часов репетировала у себя в подвале до тех пор, пока кожа на кончиках пальцев не задубела. Я начала играть значительно лучше. После того как я показала Джеду освоенное барре, он улыбнулся и сказал, что мне надо начинать петь.

– Но я не умею петь, – в ужасе ответила я.

– Перестань, умеешь.

– Нет, не умею.

– Послушай, Брит, открою тебе один секрет, – произнес Джед. – Когда ты в наушниках, то всегда поешь. Мелодии из рекламных клипов, все что угодно. И поешь очень громко.

– Реально, – заметил Эрик со смехом.

– Мы все тебя слышали, – добавила Денис. – У тебя нормальный голос.

После этого я начала исполнять пару песен. Потом стала писать тексты и принялась за музыку к ним. И вдруг Clod перешли на мои тексты и почти полностью на мою музыку. И я наконец заметила: Джед часто смотрит на меня, улыбается и кивает.

– Брит, тебе не спрятаться от реальности. Ты не страус, который засовывает голову в песок.

Я вздрогнула. Эти слова, произнесенные девчонкой по имени Кимберли, ученицей Четвертого уровня, вернули меня к реальности. Я заметила, как Шериф усмехнулся. Ему понравилась шутка Кимберли, за которую он, вполне возможно, переведет ее на Пятый уровень.

– Это точно. Рано или поздно тебе придется разобраться со своими проблемами, – заметил Шериф. – Так что не трать попусту наше время. Момент истины должен наступить. Верно, красавицы?

– Ох, верно.

– И он скоро наступит.

– Ох, наступит.

– Посмотри на себя в зеркало.

Они продолжали громко говорить, но я отключилась и вернулась мыслями в прошлое.

Я прекрасно понимала, что совершенно бесполезно влюбляться в Джеда. После каждого нашего концерта у служебного выхода из кафе или бара его поджидало несколько модных девчонок с клевыми челками, в прикольных очках и с пирсингом в носу. Пока мы грузили в машину инструменты, Джед мог поговорить с одной из них. У него были подружки из числа фанаток группы, но ни одна из них с ним долго не задерживалась. «Вот видишь, – думала я, – лучше быть его протеже, младшей сестрой, чем пару раз с ним переспать и потерять его навсегда». Вот такими мыслями я себя утешала.

Я была очень рада тому, что стала играть в группе. В особенности после того, как мачеха забеременела. Из-за этого минимальное уважение из наших с отцом отношений полностью исчезло. Я почувствовала очевидное – мачеха воспринимает меня как конкурентку. Она начала при мне жаловаться отцу на то, что я плохо учусь, поздно прихожу домой и вообще слишком молода для того, чтобы играть в группе.

Скажу честно: группа Clod оказалась единственным сдерживающим от самоубийства фактором и смыслом всей моей жизни. Если бы я не была в компании с музыкантами, то наверняка уже давно утопилась бы в реке. Я не шучу. Я предчувствовала самое неблагоприятное развитие событий и часто начинала рыдать во время репетиций или запарывала песню, которую прекрасно знала. В какой-то момент я даже была уверена, что меня выгонят из группы, но каждый раз после моего очередного срыва Джед приносил мне кофе и музыканты терпеливо ждали, пока я успокоюсь. Денис начинала играть на басу какую-нибудь мелодию и напевать выдуманную на ходу песню про мачеху, а Эрик, чтобы меня поддержать, неизменно предлагал курнуть из бонга.

Я жила ради наших репетиций и выступлений. Мы садились в микроавтобус Джеда и ехали в мексиканский общепит, чтобы подкрепиться бурито перед концертом. Чаще всего мы выступали на частных вечеринках, в кафе и иногда в клубах или барах для публики старше двадцати одного года. Во время концертов мне было приятно видеть, что людям нравится наша музыка. У меня появлялось чувство эйфории, похожее на то, когда я играла с группой впервые, только во много раз сильнее. После выступления мы собирали инструменты и заезжали в ресторан сети «Деннис», чтобы «оторваться» на только что испеченных блинах и свежесваренном кофе. С группой я чувствовала себя словно в кругу семьи.

В тот день, когда мачеху увезли в роддом, у меня было страшное предчувствие: как только она родит, в сердце отца больше не останется для меня места. В тот день я не могла усидеть дома и, конечно, не собиралась ехать в роддом, поэтому села на велосипед и укатила куда глаза глядят. Только оказавшись рядом с домом Джеда, я поняла, куда направлялась. Это был редкий мартовский день, когда в Орегоне тепло и небо над головой ярко-синее. Джед сидел на крыльце дома и настраивал акустическую гитару. Я не хотела, чтобы он меня заметил, развернулась и собиралась отправляться назад, как услышала его голос: «Ты что, даже не заглянешь? Раз уж приехала, то заходи, поболтаем».

Я прислонила велосипед к крыльцу и поднялась по ступенькам. Видимо, все мои проблемы и переживания были буквально написаны на моем лице. Джед увидел, в каком я состоянии, и обнял меня. Я заплакала так сильно, что рукав его майки весь промок. Он не стал задавать никаких вопросов, а дал выплакаться и гладил меня по волосам, приговаривая: «Все будет хорошо, все будет хорошо». Потом он вынес на крыльцо две чашки кофе и полотенце, чтобы я могла вытереть лицо.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Мачеха рожает.

Джед кивнул.

– Именно так я и подумал.

– Так что мое положение явно не улучшится. Не знаю, как дальше жить.

Я никогда не рассказывала членам группы о судьбе своей матери, но мне казалось, что все понимали: с ней что-то произошло. Об этом можно было догадаться, читая между строк песен, которые я написала.

– Ты все выдержишь, – тихо сказал он.

– У меня в этом нет никакой уверенности. Ты обратил внимание на то, в каком состоянии я в последнее время нахожусь?

Он нахмурился.

– Я понимаю, тебе несладко. Но знаю, ты сильная.

– Ну да. Просто герой из комиксов про Железного человека. Или, скорее, про Девушку-Плаксу.

Джед свел брови.

– Перестань. Я знаю, ты сильная. Ты гораздо сильнее, чем думаешь.

Потом мы долго говорили и слушали музыку. Он ставил любимые хиты из своей музыкальной коллекции, а я – U2 и Боба Марли, под которые в детстве танцевала с матерью. Он проигрывал песни Фрэнка Синатры, Джоан Арматрейдинг и другие вещи, которые я никогда не слышала. Потом он рассказал о том, что летом в Массачусетсе появляются светлячки.

– Никогда в жизни не видела светлячков, – призналась я.

– Правда?

– Ну да. В Орегоне они не водятся. У нас тут только слизняки.

– Я уже заметил. Сейчас, секунду, – сказал он и вышел в гостиную, принес очередную пластинку и поставил ее на вертушку. – Это American Music Club, вполне возможно, самая меланхоличная группа в мире. Я думаю, тебе понравится их творчество.

Он выбрал песню под названием «Светлячок». Вот так она начиналась: «Давай, красавица, сядем на лужайке перед домом и будем смотреть, как летают светлячки на закате. Они живут недолго, совсем недолго. Мы будем смеяться и смотреть на закат». У исполнителя был удивительно грустный голос. Мне казалось, певец прекрасно знает, как я себя чувствую. И по тому, что Джед поставил, он показал мне, как сильно меня понимает.