Сестрички не промах - Страница 5

– Лиза, – начал он, но я перебила:

– Момент, Михаил Степанович еще не закончил свой монолог.

Последний с любопытством заглянул в комнату, где Михаил Степанович орошал слезами ковер на полу, а я пошла к телефону и набрала номер Мышильды.

– Алло, – пискляво отозвалась она, а я осчастливила ее:

– Собирайся в экспедицию.

– Ты это серьезно?

– Конечно.

– А деньги?

– Деньги – мои проблемы.

– Мы правда туда поедем? – недоверчиво переспросила сестрица.

В этот момент оба бывших супруга простерли ко мне руки с воплями:

– Елизавета… – один басом, другой дискантом, и я рявкнула:

– Да хоть к черту.

Сборы были недолги. Я легка на подъем, а в тот день на меня напала особая легкость, чему немало способствовали два обстоятельства: вопли Михаила Степановича за стеной, походившие на рев раненого медведя, причем медведя музыкального (он то и дело сбивался на мотив популярной ямщицкой песни), и ночное бдение Иннокентия Павловича в кустах возле дома. Он занял там позицию ближе к одиннадцати вечера, курил, смотрел томно на мои окна и время от времени устраивал под ними пробежки, восклицая: «Ах, Лиза, Лиза», чем очень волновал меня и нервировал соседей. К утру я была готова отправиться куда угодно. Южный берег Крыма, безусловно, предпочтительней, но я уже обещала Мышильде, что возьму ее с собой, а везти ее к морю не хотела из вредности. Хочется ей искать сокровища, пусть ищет.

В девять утра Иннокентий Павлович, вдоволь набегавшись, возник на пороге моей квартиры. Михаил Степанович оглашал громким храпом жилище, но звонок в дверь его потревожил, и он предстал перед нами в оранжевой пижаме и разных тапочках.

– Иннокентий Павлович, – сказал он с достоинством. – Не мешало бы вам подумать о людях. Мы отдыхаем. Вчера вы и так слишком долго отвлекали Елизавету от домашних дел, а сегодня в такую рань мы вновь вынуждены вас видеть.

– Да пошел ты… – ответил Иннокентий Павлович, который, будучи на восемь лет моложе и чуть крупнее своего предшественника, иногда сгоряча мог себе и позволить кое-какие вольности.

– В чем дело, Лиза? – вскинув голову, мелодично пробасил Михаил Степанович, а я с улыбкой сообщила:

– Вынуждена вас покинуть. Отбываю в экспедицию.

– А как же твоя работа? – забеспокоился Михаил Степанович (к моей работе он относился с трепетом).

– Мертвый сезон, – утешила я. – Отправляюсь сегодня.

– С кем? – насторожился Иннокентий Павлович.

– С сестрицей, а вы тем временем займитесь разменом квартир.

Развернувшись на пятках, я пошла за чемоданами. Оба бывших сунули головы в дверь и стали наблюдать за мной, потом в два голоса вопросили:

– Ты куда?

– За сокровищами, – охотно сообщила я.

– За какими? – проявил интерес Михаил Степанович.

– За семейными.

– Это опасное предприятие, – встревожился он. – Рядом с тобой должен быть мужчина.

– Может, повезет, – пожала я плечами.

– Я хотел сказать, что мог бы поехать с тобой, – обиделся Михаил Степанович, а Иннокентий Павлович двинул его в ребра локтем, вроде бы нечаянно, и заметил:

– А почему это вы? Я тоже могу. И у меня отпуск. В конце концов, я имею больше прав.

– Плевать, – презрительно бросил Михаил Степанович, театрально выбросив вперед ладонь. – Я люблю Лизаньку, любовь выше условностей, что нам людское мнение…

Иннокентий Павлович опять двинул локтем, и Михаил Степанович декламацию прекратил.

– Все, ребята, – заявила я, с улыбкой глядя на них. – Вы тут развлекайтесь, а я вслед за мечтой… Михаил Степанович, как там дальше?

– Белеет парус одинокий, – грустно сказал Иннокентий Павлович, а Михаил Степанович забеспокоился:

– Лизанька, а экспедиция продлится долго?

– До первых морозов, – ответила я.

– А как же… я имею в виду… – В этом месте он трагически вздохнул, а я перевела взгляд на журнальный столик. Сотня уже исчезла. Заметив мой взгляд, Михаил Степанович приуныл и ссутулился.

– Тебе следует немного похудеть, – бодро заявила я и скомандовала: – Берите чемоданы и к машине.

Предварительный этап намеченной экспедиции на этом не закончился. Заехав за Мышильдой, которая тоже собрала три чемодана, непонятно зачем – проку от ее нарядов как от дождя в январе, мы отправились к ее маме, моей тетке. Она проживала в бабушкином доме, где хранились семейные реликвии. В то, что мы решили искать сокровища, тетка Анна поверила не сразу. Мышильде она вовсе не верила, в принципе и никогда, обвиняя в хитрости и двуличии, унаследованном от сбежавшего родителя.

– Лизка, неуж правда? – спросила тетка, напоив нас чаем и внимательно выслушав.

– Правда, – кивнула я. – Если они там есть, я их найду.

– Ага, – легко согласилась тетка и пошла в чулан, откуда вернулась с коробкой из-под сапог. В коробке хранились материалы предыдущих экспедиций, а также скудные сведения о доме с сокровищами.

На свет божий были извлечены: фотография дома, сделанная в 1917 году фотографом-соседом, большим любителем родного города, снимки прабабки на фоне крыльца того же дома, еще с десяток фотографий, выполненных в разные времена. С трудом можно догадаться, что видим мы одно и то же сооружение, год от года претерпевавшее все большие и большие изменения. Сдвинув головы над столом, мы занялись изучением фотографий и нескольких планов дома, а также карт, где отчий дом был привязан к местности. Через час я знала все, что хотела. Тетка Анна перекрестила меня и сказала:

– Ты найдешь.

– Служить семье всегда рада, – гаркнула я, потом склонила голову и удостоилась теткиного поцелуя.

Тетка ниже меня ростом на восемь сантиметров и уже несколько лет считает меня в семье старшей. Мужики спивались и хирели, семья делала ставку на меня. Тетка торопливо перекрестила свою бесцветную дочь и напутствовала:

– Не язви. Слушай Лизку. И не воображай, что у тебя есть ум.

– Ну, маменька, – рычала Мышильда уже в машине. – Ну, утешила. Всю жизнь ты у нее любимое чадо.

– Мы похожи, – усмехнулась я.

– Ага. Гаргантюа и Пантагрюэль.

– Они были обжоры, а у меня объем талии пятьдесят восемь сантиметров, и это при моем росте. А у тебя, худосочная, сантиметров семьдесят, не меньше.

– Шестьдесят два, – разозлилась Мышильда и покраснела, она всегда краснеет, когда врет.

– Так я тебе и поверю, – хохотнула я и сосредоточилась на дороге. Мышь смотрела в боковое окно и к общению не стремилась. Тут мне в голову пришла одна веселенькая мысль.

– Слушай, а что, если мы действительно отыщем клад?

– Ну? – не поняла Мышильда.

– А как же твоя гражданская совесть?

– А твоя?

– Что «моя»? У меня совесть хорошо воспитана: не просят – не лезет.

– А моя от твоей заразилась.

– Утаишь клад от государства? – ухмыльнулась я. Мышь задумалась, потом сказала:

– Утаю. Частично. Положим, червонцами можно поделиться с государством, нам процент положен. А золото, бриллианты… это фамильное. Досталось от бабушки. Необязательно языком болтать, что в земле нашли.

– Ясно, – обрадовалась я. – Алчное и двуличное создание – вот ты кто.

– А ты… – Мышильда вспомнила, что сидит в моей машине и отдыхать или искать клад едет на мои деньги, и с огорчением замолчала.

Дождь, вопреки прогнозу, так и не начался. Мы мчались навстречу неизвестности.

В город предков мы въезжали ближе к вечеру. Он встретил нас садами, огромным мостом через реку и громадой древнего собора на холме. Купола блестели на солнце, в бездонном небе порхали ласточки, а грудь распирало от желания продекламировать что-нибудь подходящее к случаю.

– «О Волга, колыбель моя…» – вспомнила я начальные строки, но Мышильда и тут все испортила.

– Это не Волга, – заявила она.

– А то я не знаю… – Читать стихи вслух мне расхотелось. Больше из упрямства я продолжила мысленно, но далее шести строк дело не пошло, и это тоже огорчило. Мышильда беспокойно завозилась рядом и сказала: