Сесиль. Стина (сборник) - Страница 10

– Но не в Кведлинбурге, милостивая государыня. Кведлинбургский Брюль намного элегантней, если хотите, это Тиргартен или Булонский лес с прекрасными деревьями и всевозможными статуями и строениями. Там есть чугунный памятник знаменитому географу Карлу Риттеру и ротонда в честь Клопштока, с его бюстом.

– Значит, Брюль, – вздохнула Сесиль, не имевшая ни малейшего понятия о ротондах и чугунных монументах. – А этот ваш Брюль далеко от города?

– Нет, мадам. Недалеко. Но далеко или нет, мы можем его пропустить, я имею в виду Брюль, а также ратушу, хотя там стоит каменная статуя Роланда и имеется сколоченный из досок большой ящик с висячим замком, где изрядное время просидел взаперти Регенштайнер[37] – конечно, разбойник с большой дороги или что-то в этом роде.

– С висячим замком, – с любопытством повторила Сесиль, которую Регенштайнер заинтересовал куда больше, чем Клопшток. – С висячим замком. А ящик, куда его заперли, он большой?

– Не больше, чем ящик для яблок. В таких ящиках мы любили прятаться в детстве, дрожа от счастья и ужаса. Особенно от ужаса. Потому что, когда падал засов, ты всегда оказывался в душном ящике, охваченный смертельным страхом, в такой же тесноте, как этот Регенштайнер. Но настоящий Регенштайнер (кстати сказать, он никак не мог быть астматиком), несмотря на духоту и тесноту, не сдавался. Двадцать месяцев он проторчал в этом узилище, куда сквозь узкие щели едва попадал воздух. И лишь время от времени приходили обыватели и обывательницы Кведлинбурга, заглядывали в ящик и ухмылялись.

– И тыкали в него своими зонтиками.

– Без сомнения, мадам. Во всяком случае, весьма вероятно. Буржуазия никогда не пила слишком много из кубка гуманности, а в то время исповедовала особенное воздержание. И либеральная историография, простите мне этот экскурс, мадам, глубоко заблуждается, изображая бюргера ягненком, а дворянина волком. «В Нюрнберге не повесим никого, если прежде мы не схватим его». Обыватели Кведлинбурга были столь же милосердны. Но уж если хватали кого нужно, то непременно вешали, причем всячески издеваясь над осужденным.

Сент-Арно, соглашаясь с каждым словом, собрался, со своей стороны, высказать несколько замечаний на близкую его сердцу тему, но тут поезд остановился, и двери некоторых купе открылись.

– Это Кведлинбург? – спросила Сесиль.

– Нет, сударыня, это Найнштедт, маленькая промежуточная станция. Здесь имеется «Линденхоф», а это значит, что здесь обитают Натусиусы[38].

– Натусиусы? Кто это? – в один голос вопросили обе дамы.

– Ну и вопрос, – рассмеялся Гордон. – За него вышеупомянутое семейство поставило бы вам единицу. Мадам, чей протестантизм, судя по некоторым признакам, кажется мне, пардон, несколько сомнительным, получает отпущение грехов. Но вы-то, вы-то, мадемуазель Роза… Вы же из Берлина, ай-ай-ай.

– Никаких выговоров, никаких насмешек. Отвечайте просто и прямо: кто такие Натусиусы?

– Ну что ж, Натусиусов много, и они самые разные. Не претендуя на полноту моих сведений, скажу, что среди них есть люди набожные и люди, причастные к литературе, сельскому хозяйству, политике. Они издавали книги и «Крестовую газету», вывели породу овец рамбулье, а кто-то из них даже изобрел булавку, благодаря чему сделался миллионером[39]. Но это дела давно минувших дней, ведь в шести, по крайней мере, городах, где мне довелось жить, богатство самых богатых всегда происходило от булавки. Вообще самые лучшие истории – это старинные предания, которые встречаются повсюду. Всемирное, так сказать, достояние. Мы с вами думаем, что те или иные легенды возникли между Хавелем и Шпрее, что их спасли от забвения братья Гримм, а я встречал их в Тибете и Гималаях.

Роза не желала об этом знать и упрямо расхаживала по вагону взад и вперед, пока повторная остановка не положила конец спору.

– Кведлинбург, Кведлинбург!

Наши путешественники вышли на перрон и проводили взглядом тронувшийся через минуту поезд.

На перроне было жарко. Сесиль, как все нервозные люди, чувствительные к температурным условиям, хотела укрыться в тени, и Гордон предложил наконец зайти в просторное здание вокзала и спокойно обсудить план действий, который все еще оставался неопределенным. Так они и сделали. Вычеркнув из программы Брюль, а заодно и ратушу, все без долгих размышлений согласились удовольствоваться замком и церковью. Гордон уверял, что они расположены поблизости друг от друга, и дорога, если держаться окраины города, не будет слишком утомительной для мадам.

Предложение было быстро принято, дамы еще выпили по стакану малиновой воды, и уже через минуту путники пересекли залитую тропическим солнцем привокзальную площадь и зашагали вдоль Боде. Река обтекала город полукругом, и по ее берегам росли роскошные старые тенистые деревья. Рядом с ними плескалась вода, вокруг них прыгали-скакали солнечные зайчики, и компания развлекалась тем, что все время перебегала по деревянным мостикам с одного берега на другой, чтобы постоянно оставаться в тени. Это было восхитительно, а восхитительнее всего были сады, вплотную подступавшие к Боде. Они открывали вид на, казалось, бесконечные цветочные клумбы, вроде тех, что очаровали Сесиль во время путешествия поездом из Берлина в Тале. Вот и сегодня она не могла досыта насмотреться на роскошество цветов и красок, часто образующих целые узоры. И даже, против обыкновения, проявила интерес, когда Гордон, вдаваясь во все подробности, принялся рассказывать о двух крупных цветочных фирмах города. На кведлинбургских пакетах с семенами, рассылаемых по всему миру, владельцы этих фирм сделали состояние, по крайней мере, не уступавшее богатству местных сахарных миллионеров.

– Как интересно. Сахарные миллионеры! Звучит прелестно. – Она остановилась и сквозь позолоченную решетку заглянула в сад, где пролегала широкая тропа. – Вон та лиловая клумба, это левкои, да?

– А красные цветы? – спросила Роза. – Как они называются?

– Наперстянка пурпурная. В здешних краях известна как «жгучая любовь».

– Господи, как ее много.

– И все же спрос на нее высок. Сказать вам, сударыня, каково потребление?

– Ах, – обронила Сесиль, и в ее взгляде вдруг вспыхнула искра, не ускользнувшая от внимания проницательного Гордона. Эта искра больше, чем все предыдущие наблюдения, раскрыла ему характер Сесили, ее жажду поклонения и успеха. Но это томное создание производило на него приятное впечатление. Сесиль была ему симпатична, и живое участие, к которому примешивалась толика грусти, внезапно пробудилось в его сердце.

С того места, где они стояли, до той части города, где на холме высился замок и лежащая у его подножия церковь, оставалось пройти совсем немного, шагов через сто уже начинался подъем в гору. Подъем был крутоват, но живописные средневековые дома, лепившиеся подобно гнездам, по обеим сторонам улицы, придавали Сесили мужества. И когда она вскоре после этого очутилась на площади, образованной импозантными домами, да еще обсаженной для пущей красоты старыми ореховыми деревьями, к ее мужеству добавились силы, и вернулось хорошее настроение, с которым она начинала прогулку вдоль Боде.

– Это дом Клопштока, – сказал Гордон, снова входя в роль гида и указывая на стоявший немного в стороне дом с колоннами, окрашенный в травянисто-зеленый цвет.

– Дом Клопштока? – повторила Сесиль. – А вы говорили, он стоит на… как это?

– На Брюле. Да, сударыня. Но тут вкралось маленькое недоразумение. На Брюле установлена ротонда в честь Клопштока с его бюстом. А это собственный дом Клопштока, дом, где он родился. Вам нравится?

– Уж больно он зеленый.

Роза рассмеялась громче и сердечнее, чем допускало приличие. Но сразу заметила, что Сесиль помрачнела, и исправила оплошность, заметив: