Сэсэг(СИ) - Страница 16

Словно почувствовав эту красоту, слабым толчком ребенок дал маме знать о своем хорошем настроении. Ничего у нее не осталось, кроме этой жизни, которая, иногда слабо ворочаясь и пинаясь, как бы говорила ей: "Ты нужна мне, не бросай меня, я без тебя исчезну, только ты одна на всем белом свете нужна мне, я - часть тебя". Сэсэг упрямо отмалчивалась и продолжала заниматься своими делами, не обращая внимания на сочувственные взгляды и перешептывания. В поселке бурно обсуждали это страшное происшествие, большая часть людей требовала смертной казни для насильников, которых нашли через два дня после того, как девушки, истерзанные и еле живые, вернулись домой. Суд был скорый, а приговор суровый, но Сэсэг он мало интересовал. Ей одной пришлось присутствовать на суде, вторая девушка уехала к родственникам в Бурятию, где сделала аборт и через некоторое время хорошо вышла замуж. Сэсэг жила как во сне и воспринимала все происходящее, как нечто к ней мало относящееся. С момента рождения Сереженьки она разительно изменилась. Вместо упрямой решимости, в глазах ее появилась любовь, а на лице поселилась улыбка. Этот комочек плоти, иногда плачущий, иногда, на мгновение оторвавшийся от мамкиной груди, сыто причмокивающий беззубым ротиком, а часто мирно сопящий во сне, был ей дороже всего на свете. Сереженька стал ее новым смыслом жизни. Для Сэсэг было не важно, как это счастье появилось у нее, она с трудом могла вспомнить предыдущие два года, с головой уйдя в заботу о своем маленьком сыночке, своей бесценной, беззащитной частичке.

После рождения Сереженьки, ее первого внука, мать Сэсэг, теперь бабушка, тоже немного смягчилась и стала оттаивать. Хлопоты о маленьком внуке отодвинули на периферию сознания мрачные мысли о несправедливости жизни, а со временем совсем стали забываться.

Однако, счастье длилось не долго. Вторая беда тоже пришла, откуда и не думали. Зимой под новый 1988 год, служебную Ниву, на которой ехала Сэсэг и еще два человека, занесло на обледенелой дороге и выбросило в кювет. Те двое, ехавшие с Сэсэг, отделались синяками и ссадинами, а ей перебило позвоночник домкратом, лежащим на заднем сиденье машины. За рулем был директор лесхоза, за ним сидела случайная попутчица, которую они подвозили, а на переднем пассажирском сиденье была Сэсэг. Несколько операций в Иркутской областной больнице, проводившиеся в течение первых трех месяцев, позволили сохранить ей подвижность выше пояса. В начале июня Сэсэг перевезли домой. Мать была в отчаянии, она осталась в семье одна трудоспособная женщина, на шее у которой дочь-инвалид, ее трехлетний сын, да еще четыре мужчины. Младшие сыновья помогали, как могли, вся скотина теперь была на них, а вот отец работником сделался никаким. Сразу после истории с изнасилованием он здорово сдал и начал постоянно болеть, теперь же он совсем стал плох, стал заговариваться и многое забывать. По-настоящему помогал только Жаргал, бросивший, ради помощи родителям, учебу в Улан-Удэнском авиационном техникуме.

После десятого класса Жаргал пытался поступить в Иркутское высшее летное училище, но "провалился" и пошел в армию. После службы он поехал к родственникам отца в Улан-Удэ, где поступил в техникум. Теперь мать часто повторяла мужу: "Хорошо, что Жаргал вернулся домой, пусть работает в колхозе, помогает нам, главное, чтобы подольше не женился, а то уйдет, и больше помощи не дождешься". По сути, теперь на них с матерью держался весь дом. Поначалу Жаргал устроился трактористом, но через короткое время начальство доверило ему в управление всю колхозную технику, как единственному непьющему, хорошо разбирающемуся в технике человеку. Для председателя он был спасением, даром богов. Когда бывшие одноклассники спрашивали его, почему он вернулся в поселок, а не стал летчиком, как мечтал, Жаргал просто отшучивался, что теперь у него целый парк всевозможной техники, и всю неделю можно на разной, куда хочешь ездить, а так был бы один самолет, и лети куда скажут. Очень скоро у Жаргала обнаружилась предпринимательская жилка. Мало того, что он не выпивал, оказалось, что он любит работать и даже больше - зарабатывать. На вверенной ему технике Жаргал начал потихоньку колымить: кому трактором огород вспахать, кому экскаватором котлован или траншею выкопать, кому комбайном сено собрать, срулонить и на грузовике отвезти. Все колхозные шоферы и трактористы колымили, но брали за работу традиционную таксу: один-два "пузыря белой", что зависело от объема и сложности. В отличие от остальных, Жаргал брал деньгами  или чаще - встречными услугами, товаром.

Деньги в Усть-Ордынском, да и вообще в стране, к этому времени уже мало что значили, тотальный дефицит сделал самым востребованным прямой товарообмен. Это на барахолке в Иркутске у вертлявых барыг можно было купить почти все, но задорого, а у них в пустых поселковых магазинах скучающие толстые продавщицы по госцене предлагали обменять на родные советские рубли только казалось вечный яблочный сок в трехлитровых стеклянных банках, да билеты Спортлото. Цены на дефицитные товары превышали официальные в несколько раз, покупать за такие деньгам, не смотря на всеобщее повышение зарплат в стране, могли себе позволить только передовики индивидуальной трудовой деятельности и новоявленные кооператоры, оседлавшие волну либерализации в экономике. Вообще, кооперативное движение набрало силу уже в начале 1988 года, и партийному руководству страны приходилось просто постфактум легализовывать, законодательно оформляя, все новые сферы деятельности кооператоров, в которые они с жадностью и напором проникали. Часть кооперативов действительно занималась производством и торговлей, а часть спекуляцией и финансовыми аферами, хорошо описанными еще Ильфом и Петровым в "Золотом теленке". Масштабное паразитирование на ресурсах государственных заводов и предприятий только входило в моду, хотя самыми дерзкими и предприимчивыми еще с 1986 года после принятия закона "Об индивидуальной трудовой деятельности" делались первые робкие шаги в этом направлении. Практически фронтальное директивное повышение зарплат по всей стране не привело к увеличению производительности труда. Повышение привело лишь к росту дефицита, переведя в разряд такового почти все продовольствие и ширпотреб, запустило инфляцию, ползучую, пока еще слабо ощущаемую, совершенно не знакомую советским людям. Инфляция стала раскручиваться медленно, но неумолимо самым естественным образом, в том числе оттого, что люди стали всё больше времени тратить на "доставание" еды, а на работу всё меньше, ведь магазины в большинстве своем тоже работали не допоздна. Чуть позже промышленность встала вообще, так как оказалось, что выпускаемая большинством заводов и фабрик продукция никому не нужна, а за пушки и танки государству платить нечем. В городах ситуация была самая тяжелая, спасали только дачи, да родственники из деревни. Тащили все и отовсюду, лишь бы продать или обменять. Народу становилось не до сантиментов. Совесть стала не просто обременительна, ее наличие сокращало шансы обладателя на выживание. Коммунистическая идеология умерла где-то в 50-х, а социалистическая этика оказалась такой же реальной, как блюда на картинках из книги о Вкусной и здоровой пище. Люди массово отказывались от совести, сбрасывая ее с плеч в дальний чуланчик памяти, как ненужный иррациональный балласт. Только родоплеменные связи как-то еще скрепляли распадающееся на мелкие фрагменты общество, хотя это было справедливо больше для малых народов и народностей, русские, атомизированные еще со времен октябрьской революции, переиначенные городом, выживали по одиночке.

- Привет, сестренка! - с порога крикнул Жаргал, войдя в дом. Только сняв кирзачи, как был, в пыльной грязной рубашке и рабочих штанах, он подошел к кровати сестры. - Привет, племяш! - Жаргал потрепал по темно-русой, почти черной, голове Сереженьку. - Как твои дела сегодня? - спросил он у Сэсэг, присаживаясь возле ее постели.

- Лучше всех, - сказал за нее Сереженька. Так на этот вопрос обычно отвечала Сэсэг.