Серые братья - Страница 17

Богатый и важный, хотя и не купивший пока что крепкую лошадь, пахнущий тленом и плесенью человек свернул в первый же оказавшийся на дороге трактир. С той осанкой и выражением лица, которые безошибочно выдают состоятельность и солидность, новый посетитель прошёл к свободному столику и сел, привычным движением бросив мешок вниз, под скамью. Торопливо подбежавший к нему трактирный слуга долго принимал заказ – новый посетитель при разговоре безобразно прищёлкивал и шепелявил.

Этот-то дефект произношения и сыграл с ним подлую шутку. Когда Тайверт, хорошо покушав и выпив, стал расспрашивать слугу о том, как побыстрее добраться до имения некоего почтенного человека, слуга, уточняя и переспрашивая, говорил громче, чем этого требовала щепетильность предстоящего дела. Это было неизбежно – любой, разговаривая с глухим человеком, или плохо знающим язык иностранцем, непроизвольно повышает голос. В каждом из нас сидит странное убеждение, что, если говорить громче, то слушающему будет понятней. Таким образом, смысл расспросов, а так же и имя этого «почтенного человека» стали известны троим неспешно обедающим людям, сидящим в уголке в отдалении. Они молча переглянулись и, оставив на столе пару монет, вышли из трактира, стараясь не глядеть в сторону Тайверта.

Но оказалось, что скрывались они от кривоязыкого богача лишь до времени. Стоило только ему, отяжелевшему от еды и вина, ступить за дверь, как трое тихо и быстро окружили его.

– Привет, Тайверт, – сказал их предводитель. – Рад тебя видеть, вонючка. Как идут дела, старый крот?

Гробокопатель, побледнев, отшатнулся, но, наткнувшись спиной на стоящего сзади, вымученно улыбнулся и проговорил:

– Д,асс-туй, Гл, усс-то-ол.

– Чувствую, что нам по пути, – негромко сказал собеседник, кладя тяжёлую руку на плечо поникшего Тайверта. – Садись, подвезём. Вот наши лошади.

– Й-а псеш-ск, ом, – попытался избежать путешествия в нехорошей компании гробокопатель.

– Лезь в седло, вонючка, – жёстко произнёс стоящий за спиной, незаметно для возможных свидетелей приставляя к гробокопателю нож.

Тайверт, всхлипнув, подошёл и вдел ногу в стремя.

Отъехав от трактира на милю, компания свернула с дороги в лесок. Сначала намерения троих приятелей выглядели вполне мирными. Привязав к ветвям дерева лошадей, они сбросили на землю объёмные кожаные мешки и, развязав их, принялись вытаскивать из них какие-то подвявшие травы, и заталкивать на их место свежие, предварительно их растирая и скручивая.

– Чтобы запах отбить, – подмигнув Тайверту, пояснил один из его навязчивых случайных друзей.

Гробокопатель, сев спиной к дереву, прикрыл глаза, показывая, что вполне понимает происходящее.

– Надо пошевеливаться, Глустор! – недовольно сказал третий. – К вечеру от мешков будет такая вонь, что к нам прибегут все собаки с округи!

– Сейчас пошевелимся, – сказал предводитель и, подойдя к Тайверту, с поразительной бесцеремонностью стал выворачивать у него карманы.

– Так-так! – проговорил один из его сообщников, поднимая выброшенные им на землю кошель с золотом. – У Крота, кажется, была удачная сделка!

А Глустор, не обращая внимания на свою грабительскую добычу, пристально взглянул в лицо беззвучно плачущего гробокопателя, зловеще спросил:

– Ты зачем спрашивал, как добраться до имения Крэка? Известно, что Крэка укокошили недавно. И вот ты, имея при себе целое состояние, топаешь туда. А куда Тайверт топает – там, как известно, будут разрытые упокоища. Сам расскажешь, или огонь разводить?

– С-амм, – закрыв глаза, вздрагивая, прошептал Тайверт.

Через десяток минут, после его полувнятного откровения, Глустор повернулся к спутникам:

– Эт-то новость, ребята. Кому её выгоднее продать?

– Тому, кто сейчас к нам поближе! – выпалил тот, кто всё это время пересчитывал деньги в тайвертовом кошеле.

– А кто из них ближе?

– Воглер.

– Ах, да. Он же в Лондоне. Так что, сначала – к Воглеру, а потом – мешки к Дюку?

– Давай-давай-давай, ребята! – заторопил своих сообщников третий. – Пока товар не пропал, надо успеть и к Воглеру, и к Дюку!

– Это верно, – кивнул, не сводя ледяного взгляда с Тайверта, Глустор. – Трогайте, а я тут немного следы замету.

Гробокопатель попытался втиснуться спиной в твёрдый ствол дерева, спрятаться в его волокнистых невидимых недрах… Глустор, достав длинный, тяжёлый кинжал-дагу, спросил:

– Ты читать и писать, как мне помнится, не умеешь?

Тайверт торопливо помотал головой.

– Это хорошо, – многозначительно кивнул Глустор. – Тогда давай-ка сюда язык. Отрежу язык – тебя убивать не придётся.

Через минуту он, отвязав свою лошадь, вспрыгнул в седло и присоединился к сообщникам. На поляне остался лежать человек с вывернутыми карманами и окровавленным подбородком. Он медленно пополз по поляне, собирая в кучу оставленные разбойниками пучки трав. Потом сунул в эту кучу голову, набросал ещё на спину, подтянул к животу колени, несколько раз сильно вздрогнул – и замер.

Конь оказался далеко не молодым, но сильным, выносливым и очень послушным. Неутомимо выбрасывая перед собой длинные крепкие ноги, он нёс Бэнсона много миль – как на одном дыхании. Путь вышел неблизкий – остаток дня, ночь и следующее утро: Бэнсон долго не мог найти то, что упрямо искал, пристально вглядываясь в проплывающие перед ними застройки лондонских окраин. Помог ему запах – характерный, знакомый, ни с чем не сравнимый запах жжёного горного угля. Конь встал, повинуясь внезапному движенью узды, и спокойно стоял – неподвижно и кротко, пока Бэнсон, привстав над седлом, внимательно всматривался в раскинувшийся перед ним край лондонского пригорода. И вот, в одном не очень отдалённом местечке открылся взгляду тёмный характерный дымок, поднимающийся над ремесленными рядами. Всадник тронул стремена, и конь пошёл мощно и ровно, как будто вполне отдохнул за эту маленькую минуту.

Отыскав строение, над которым поднимался дым, Бэнсон спрыгнул на землю, набросил повод на крюк у двери и, пригнув голову, вошёл внутрь.

– Срочное дело, хозяин, – произнёс он, разглядев согнувшегося у горна мастера, и уже после добавил: – день добрый.

– День добрый, – ответил кузнец, выпрямляясь и всматриваясь в посетителя.

Облик пришедшего и его манера говорить, кажется, что-то открыли мастеру, так как он, ухватив щипцами недокованный раскалённый металл, безжалостно швырнул его в каменную нишу с водой (забурлила вода, и засвистела, остывая, поковка) и, подойдя ближе и вытирая руки подфартучником, уважительно произнёс:

– Сделаю всё, на что хватит умения. Но за срочность – плата двойная.

– Заплачу, сколько скажешь.

– А что требуется?

– Мне нужны пули.

– К пистолету? Или охотничья дробь?

– Нет. Большие пули. Вшестеро крупнее мушкетных.

Кузнец несколько переменился в лице и отступил вглубь кузни.

– Выбери сам, – сказал он, указывая на висящие вдоль стены клещи, наконечники которых заканчивались не кривыми когтями-хваталками, а парами круглых выпуклых чашек.

Бэнсон понял, что в такие вот чашки, соединённые вместе и образовавшие шар, наливается жидкий свинец, и затем, когда он остынет, клещи разводятся, чашки разъединяются и из них добывается пуля.

– Вот эти, – сказал он, указывая на подходящий, по его мнению, инструмент.

– Тогда плата – втрое, – сказал, почему-то понизив голос, кузнец. – И – мои уверения в том, что я буду молчать.

– О чём молчать? – не скрыл недоумения Бэнсон. – И почему плата – втрое?

– Так ведь ты же просишь отлить не пули, а ядра!

– Какие ещё ядра?

– Ядра для кулевриновой аркебузы! «Горох» для оружия, которое страстно любят контрабандисты и ненавидят полицейские и солдаты!

– А что это за кулевриновая аркебуза? – с искренним любопытством поинтересовался Бэнсон.

– Так ты, выходит, посредник, – задумчиво покивал головой кузнец. – Тебе поручили весьма рискованную работу, а ты и сам не знаешь, за что взялся!