Сергей Павлович Королев - Страница 8

Он не попадал в беду — и не выкарабкивался из нее. Не совершал крупных ошибок — и не бил себя кулаком в грудь в раскаянии. Любимая заповедь его: «Не хватайся за все, но все успевай». Как все это совместить с порывом, романтикой и энтузиазмом лозунга того времени: «Крепче крепите воздушную снасть, крепче крепите Советскую власть»? Он совмещал. Его приняли в группу таких же, как и он, одержимых небом, которые строили планеры «КПИР-4», «КПИР-4-бис», «КПИР-3». Один из них Королев взялся испытать. И полетел. Только завершился этот полет падением, ушибами, поломкой планера и потерей подаренных отчимом наручных часов.

Планер быстро отремонтировали, ссадины и синяки вскоре зажили, без часов тоже можно было прожить, а вот как прожить без любимого дела, когда все вдруг застопорилось?

Летом 1925 года судьба уготовила еще одно испытание Сергею. Белые брезентовые башмаки обещали «дотянуть» в лучшем случае до осени. А что потом? До печального «потом» дело не дошло. Совершенно неожиданно ему предложили поработать статистом на киносъемках «Трипольской трагедии».

— Артистом? — переспросил удивленный Сергей.

— Нет, статистом, — пояснил тот, кто набирал «солдат» для съемок фильма.

Съемки шли в Триполье, в тех самых местах, где в 1919-м молодые командиры сражались с бандами за Советскую власть на Украине, многие из них погибли от пуль атамана Зеленого, были изувечены, порублены шашками залетных банд. Королев поднимался в атаки, ползал, стрелял, вступал в рукопашную, изображал плывущий по реке труп, совершал головокружительные прыжки с обрыва в Днепр…

Во время съемок он забывал об условности происходящего и настолько входил в роль, что другие статисты жаловались режиссеру: «Королев может и вправду убить или заколоть штыком!» Снимавший фильм некий Анощенко приметил красивого, стройного и ловкого юношу, который выделялся темпераментом и старанием. «Из этого может получиться неплохой актер на характерные роли», — говорил он своим помощникам. Однажды предложил Королеву перейти в труппу. Сергей отказался. На ботинки заработал, и хватит.

Пришел сентябрь, а вслед за ним и октябрь. На приостывшую за ночь землю медленно ложилась бронзовая листва. Тихо в утренние часы на улицах еще не проснувшегося города. Сергей слышит, как каблуки новых ботинок стучат по брусчатке Крещатика. Работа, учеба, работа, учеба… Допоздна в общежитии решал головоломные задачи, чуть свет торопился за газетами. Зимой — лекции в нетопленых аудиториях. Холодно, профессор в шапке, пальто, перчатках. Руки мерзнут, писать невозможно, остается лишь слушать. А голова тяжелая-тяжелая. Закрыть бы глаза, заснуть на полчасика. Но нельзя. В мозгу пульсирует упрямая мысль: понять, вникнуть, запомнить.

Иногда отвлекался, размышлял о жизни, о задуманных конструкциях. Выходило, что о механическом соединении подготовленного материала и мечтать нельзя. Поиск простейших вариантов нередко заводит в русло повторений уже известного. Надо из разнородных первоэлементов сотворить нечто ранее небывалое. Тогда уйдешь вперед. Так, собственно, происходит и в самой жизни: каждое новое поколение осваивает мудрость отцов, но постигает не тысячи личных правд, а какую-то общую для всех этих предшественников истину. А в чем эта истина? Для каждого наступает момент, когда он вдруг оказывается один и останавливается в нерешительности перед неведомой чертой. Чтобы шагнуть за нее, надо хорошенько подумать, все взвесить. Тут нужны свой собственный разум, своя воля, свое конструкторское видение. За этой-то чертой и начинается самое трудное в человеческой биографии.

Жить без тайны и трудно, и легко. Сам он не думал об этом, но заветное устремление, таившееся в сердце, не могло быть только внутри, для себя. Оно наполняло его душу, тревожило, будоражило, звало. Все эти годы он ходил по земле, как по туго натянутому канату: надо быть похожим на остальных, но не настолько, чтобы они не видели никаких различий, и надо отличаться от других, но не настолько, чтобы выглядеть белой вороной.

А может быть, в этом и была его тайна? Уже тогда он мечтал построить такой летательный аппарат, каких еще не было: ни в жизни, ни в книжных проектах.

После лекций — мастерские, споры о «жесткой стабилизации», «аэродинамике тонкого крыла», «переменных нагрузках»… Взбудораженные парни среди листов фанеры, мотков проволоки, рулонов перкали, нервюр и лонжеронов, все знающие «теоретики», мастера «золотые руки». У каждого свои доводы, свои взгляды, но одни легко сдают свои позиции, другие отстаивают их до хрипоты.

Самостоятельность пришла к Сергею Королеву раньше, чем к кому-либо из его сокурсников. Самостоятельность в решениях, суждениях, в поведении. Некоторая резкость и прямолинейность вызывали иногда недоумение товарищей: «Что тебе, больше всех надо? На рожон лезешь». А он всегда рассчитывал на самого себя и твердил: «Я все просчитал. Да, он будет летать, но летать плохо. Зачем мы строим то, что привычно?» Ему возражали: «Честолюбив ты, Сергей». Он не отступал: «Честолюбие — тоже мотив. Почему бы и нет, кто же не хочет славы?»

В 1926 году его родители переехали в Москву. В первом же письме Мария Николаевна написала сыну, что в Московском высшем техническом училище есть авиационное отделение и лекции там читают профессора А. Н. Туполев, В. П. Ветчинкин, Б. Н. Юрьев, Б. С. Стечкин, другие корифеи авиационной науки. Королев озадачился: это то, чего ему хотелось, то, что необходимо уже сейчас. Размышлял недолго: если добиться перевода, никакой потери не будет. Так и порешил. Заявление с просьбой о переводе встретили с пониманием. Вскоре его зачислили на 3-й курс МВТУ. И вновь «машина времени» набирает свои обороты, он занимается в лабораториях, по-прежнему увлекается планеризмом и при первой же возможности мчится в Горки Ленинские, в планёрный клуб. Летал на планёрах, помогал другим осваивать парящие полеты, его уважали и ценили, назначили заместителем начальника планёрной школы.

Он мечтал стать участником Всесоюзных планёрных соревнований в Крыму. И стал им. Впервые в знаменитый Коктебель Сергей Королев приехал осенью 1927 года. Летом 1928 года снова был учлетом, пробовал управлять планёрами «Кик» и «Дракон», затем вместе с С. Н. Люшиным задумал построить свой — «Коктебель».

Оба они — Королев и Люшин — учились в МВТУ, были страстными планеристами, своему детищу отдавали не только свободное время, но и всю скудную студенческую стипендию. Ее не хватало, потому и добавляли все, что удавалось заработать. Споры, несогласия, переделки, стремление сделать все так, чтобы было верно, прочно и минимального веса, и конечно же — скрытая надежда: чутье не подведет. Увы, все обернулось иным. Представленный на «обозрение» планёр вызвал разноречивые мнения конструкторов и членов технического комитета. Были скептики, которые заявляли: «Не взлетит», были сомневающиеся: «Тяжеловат». Тщательные и придирчивые осмотры, проверка центровки, правильности расчетов. После долгих сомнений был назначен официальный пилот-испытатель. Им вызвался стать Константин Константинович Арцеулов, опытнейший летчик, чье мнение ценилось очень высоко.

…Выжженные солнцем пологие склоны гор, синее небо, свежий ветерок со стороны моря, вереница планёров, привезенных на лошадях с товарной станции Феодосии, палатки и загорелые люди, говорящие на своем, понятном только им жаргоне: «растяжки», «на хвосте», «натягивай», «клюет», «заноси», «сдельная нагрузка», «амортизаторы»…

Королев, взволнованный и озабоченный, подошел к Арцеулову и сказал:

— Спасибо вам!

— За что? — с удивлением поднял глаза Константин Константинович. — Полета ведь еще не было.

— Надеюсь, что будет. — Голос Королева чуть дрогнул. — Надеюсь.

— Надеяться надо всегда. И верить!

— За то, что вы поверили в нас, я и говорю спасибо. — Королев держал голову высоко, широкие плечи облегала полотняная рубаха с расстегнутым воротом, руки в царапинах и ссадинах.

— Да, поверил…