Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Страница 64

Зимой-весной 1996 года Курёхин стал чаще наведываться в Москву. Это был пик медийной активности Капитана: он снялся для обложки журнала «Медведь», принял участие в телесъемках для каналов ТВ6 и ОРТ, а также планировал выступить с «Поп-механикой» на международном кинофестивале. Планов на ближайшие месяцы у Маэстро было громадье.

«По предварительной договоренности с генеральным продюсером ОРТ Константином Эрнстом мне предоставили возможность дважды в месяц вести программу “Немой свидетель”, — рассказывал в одном из интервью Сергей. — У нас блестящие консультанты, и мы вместе выработали план на тридцать семь программ. Например, “Советский джаз как форма хасидизма”, “Калифорнийский культ жестокости”, “Любимая музыка Сталина”. Будет программа, посвященная японским музыкантам-онанистам, и программа, которая называется “Советский рок и КГБ: любовь с первого взгляда”».

В конце апреля Курёхин возвращался на поезде из очередной поездки в столицу. Жена Настя встречала его на перроне Московского вокзала. Из вагона Сергей вышел бледный. «Что-то с сердцем ночью плохо стало, — негромко сказал он. — Да и ноги еле идут. Наверное, устал очень».

Накануне, придя в гости к московскому приятелю Николаю Дмитриеву, он не смог встать с дивана. В течение нескольких часов обсуждал идеологию лейбла «Длинные руки», не поднимая голову с подушки. А в поезде Капитану стало плохо.

Весь день он провалялся в постели, а вечером поехал на «Радио-1». У меня сохранилась старенькая кассета с записью этого эфира, где Капитан бодрым голосом рассказывал о съемках в телепрограмме «Час пик» и анонсировал грядущие акции: открытие выставки в Русском музее, аккомпанирование культовому японскому танцору Мину Танаке и выступление с Кешаваном Маслаком в Концертном зале имени Чайковского.

Вечером у Капитана состоялась очередная звукозаписывающая сессия с Гайворонским. Сергей сидел за микшерным пультом, выполняя функции саундпродюсера. Он мечтал выпустить «альбом божественной красоты», сыгранный Славой Гайворонским на трубе. Работа протекала в обычном ключе, но в конце смены Курёхин почувствовал резкую боль в груди. Он проконсультировался у своего артиста, который в то время также работал врачом.

«В тот момент у меня не было фонендоскопа, — вспоминает Гайворонский. — Я приложился ухом к груди Сергея, ничего особенного не услышал, пощупал пульс и на всякий случай предложил сделать снимок».

Здесь уместно заметить, что еще осенью Курёхин прошел диспансерное обследование и был признан здоровым. Но весной почувствовал легкое недомогание. Проверяться и лечиться не стал — не было времени. Старался побольше гулять по улицам, регулярно пил «Ессентуки», морщился от боли и искренне надеялся, что и на этот раз пронесет.

Не пронесло.

4 мая 1996 года Сергей вместе с Настей побывали в новой квартире, которую они недавно купили. Последние годы они жили на Комендантском проспекте, в районе метро «Пионерская», но в какой-то момент решили переехать в центр. После долгих поисков нашли шикарную квартиру в старинном особняке на Большой Морской с живописным видом на Мойку, невдалеке от Исаакиевского собора. Просторная и светлая квартира находилась на последнем этаже дома, с выходом на 60-метровый чердак, где теоретически можно было соорудить современную домашнюю студию.

«Мы выбирали новое жилье почти год, — вспоминает Настя. — И остановили свой выбор на квартире на Мойке, поскольку Сергею хотелось, чтобы окна выходили на реку. И чтобы место было тихое, в центре. Он любил гулять по Невскому, по набережным рек и каналов».

При поиске квартиры случился любопытный эпизод. Просматривая на Театральной площади очередной адрес, чета Курёхиных случайно встретилась с режиссером Алексеем Учителем. И тот был вместе с супругой, и они тоже искали квартиру. «Созвонимся еще», — сказал на прощание Сергей. «Конечно, не последний день живем», — автоматически ответил Учитель.

Когда из квартиры на Мойке стали расселять прежних владельцев, стало понятно, что быстро въехать туда не получится. Жилище нуждалось в капитальном ремонте, поскольку в комнатах уже разобрали паркет. А пока Настя договаривалась с прорабами о смете, Сергей решил навестить своего приятеля Влада Кушева, который задумал написать о Маэстро книгу.

«Тогда я начал собирать материалы о Курёхине, — рассказывал мне впоследствии Кушев. — И я пригласил Сергея в гости, чтобы обсудить «дополнительные соображения» насчет книги. Мы уточнили, у кого какие сохранились архивы, и Капитан дал мне телефоны нескольких фотографов. Это была наша последняя встреча».

Все случилось быстро и внезапно. Утром 7 мая 1996 года Курёхин записывался в студии. По одним данным, работал над оперой «Доктор Живаго», по другим — доделывал музыку к очередному кинофильму. В процессе записи он выпил несколько чашек крепкого кофе и внезапно почувствовал, как заболело сердце. Сергей срочно поехал домой и лег в постель. Обеспокоенная Настя начала звонить курёхинскому другу и врачу Владимиру Волкову, но дозвониться не смогла. Тогда она вызвала «скорую помощь».

«У меня было совсем истерическое состояние, — вспоминает Настя. — Потом я вызвала неотложку, и нам крупно повезло. Потому что попался молодой доктор, который сказал, что всё это серьезно и больного надо немедленно везти в Первый медицинский институт. Слава богу, что мы его повезли именно туда, а не в какую-то непонятную больницу».

Как только Курёхин открыл глаза и увидел вокруг себя медсестер, он сразу же решил свалить. Долго задерживаться в госпитале Капитан не планировал.

«Вы меня сегодня обследуйте, а лечиться я буду позже, когда вернусь из Германии, — не успев прийти в себя, заявил он врачам. — У меня билет на самолет в Гамбург, я сейчас туда быстренько смотаюсь. Я им давно обещал концерт — и все время откладывал...»

Врачи оставили Сергея в реанимационном отделении едва ли не силой. «У вас сердце увеличено чуть ли не в шесть раз, — голосом, не терпящим возражений, заявил дежурный доктор. — У вас там не сердце, а футбольный мяч. Поэтому извините, но вы никуда не поедете».

Настя провела с мужем весь вечер, а ночью уехала домой, поскольку полуторагодовалого Федю оставлять без присмотра было нельзя. Глубокой ночью медсестра, дежурившая в реанимационном отделении, услышала неестественный хрип и начала будить врача. У Курёхина обнаружился перикардит, но медики успели вовремя — сделали прокол и откачали два литра жидкости. В ночь с 7 на 8 мая Сергей перенес четыре клинические смерти — четыре раза его сердце останавливаюсь. Ему экстренно сделали дефибрилляцию, ввели адреналин, и таким образом жизнь Капитана тогда удалось спасти.

Сердце Сергея

Состояние здоровья Курёхина оставалось тяжелым, и через несколько дней был созван консилиум из лучших кардиологов. Мнения относительно методов лечения Сергея разошлись. Несколько специалистов рекомендовали делать пункцию и терпеливо наблюдать, как будут развиваться события. Другие настаивали на срочной операции. Мол, промедление смерти подобно.

После долгих споров Капитана перевезли в отделение кардиологии Военно-медицинской академии, поскольку считалось, что это одна из лучших клиник в Питере. Там работали опытные кардиологи, которые взяли на себя ответственность за конечный результат операции.

В тот момент никто из лечащих врачей и родственников не знал, что будет с Капитаном на следующий день или через неделю. Было принято считать, что на днях сделают операцию, а дальше всё будет хорошо. По крайней мере, многие в это верили. Верил в это и сам Курёхин. На больничной койке он старался жить обыкновенной жизнью, как будто ничего не произошло. Вопросов про здоровье никому не задавал и ежедневно принимал друзей, которые шли к нему непрерывно.

«Сергей тогда был весь в будущем, весь в броске, — вспоминает Александр Дугин. — Он выглядел человеком в середине атаки. Он думал о чем угодно, только не о болезни. Капитан был полон творческих планов, полон проектов, полон жизненных сил. Он рассказывал, что перед этим пережил кризис, усталость, разочарование, отсутствие мотивации. И обрел ее на новом витке. И это было только выходом на стартовые позиции».