Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Страница 20

Со стороны тогда казалось, что ни в Москве, ни в Питере никаких культурных революций не предвидится. «У нас в городе с закрытием клуба всё заглохло, — жаловался Курёхин в письмах к Владу Макарову. — Музыкальная жизнь как будто умерла. На днях был в филармонии на авторском вечере Альфреда Шнитке, от скуки чуть не умер».

Тем не менее продолжение авангардистских наскоков на столицу повторилось довольно скоро — в рамках «Джазового абонемента» музыковеда Аркадия Петрова, который проходил в Центральном доме художника. Тогда Курёхин и Гребенщиков выступали во втором отделении и поразили зрителей воинственным имиджем: Сергей с демонически подкрашенными глазами, в полосатом свитере и с цепью вместо напульсника напоминал зомби, а БГ с повязкой на голове смотрелся, словно заблудившийся в галактике инопланетянин.

С самого начала они настроились на шоковый перфоманс. Выйдя на сцену в кромешной темноте, наши авангардисты начали издавать странные звуки. БГ изо всех сил тер струны своего «Фендера» о микрофонную стойку, а затем начал играть на гитаре крышкой от чайника. В свою очередь Курёхин принялся искажать звуки при помощи педали рояля. После шумной какофонии они ускорились и сквозь гитарный скрежет и лихорадочные фортепианные пассажи попытались пробиться к сознанию масс. А потом Сергей сбросил маску концептуалиста и поиздевался над всем, что звучало в первом отделении этого концерта. В немыслимом темпе он отбарабанил какой-то регтайм и с грохотом захлопнул крышку рояля. За кулисами он признался друзьям, что теперь у него это называется «панк-джаз».

Еще более радикальные эксперименты проводились Курёхиным с Гребенщиковым в Питере. После закрытия «Клуба современной музыки» концерты проходили либо в Музее Достоевского, либо в сквоте на улице Петра Лаврова. Оба помещения представляли собой небольшие комнаты с низкими потолками, рассчитанные на несколько зрителей. Всё это бушующее субкультурной жизнью объединение литераторов, художников и авангардистов называлось «Клуб-81».

В разгар очередных «поэтических чтений» в Музее Достоевского состоялся легендарный «Медицинский концерт», в рамках которого произошел дебют нового музыкального инструмента под названием «утюгон», представленного молодыми художниками Тимуром Новиковым и Олегом Котельниковым.

К антикварному кухонному столу за гитарные струны были подвешены чугунные утюги разных конструкций и параметров. К ним подключались звукосниматели, гитарные примочки и блоки питания. Когда художники касались проводов утюгона, по комнате зыбко плыл странный психоделический звук, напоминавший ранние альбомы Pink Floyd. Тень Сида Барретта мерцала в углу, создавая вокруг волшебную ауру.

Затем кудрявый еще Драгомощенко уселся на стул, поправил очки и монотонно начал читать поэму «Я видел во сне белый бомбардировщик». Барабанщик группы «Кино» Георгий «Густав» Гурьянов равномерно пускал из капельницы воду, которая падала на металлический лист и издавала дикие шумы, фиксируемые звукоснимателем. Рядом трещал, жужжал и мигал кардиограф, а раскачанные утюги издавали кладбищенские звуки, до тех пор пока не закончилась поэма. Стало пронзительно тихо, и в этот момент на крошечной сцене появились Гребенщиков с виолончелью и тандем Курёхин — Болучевский с саксофонами.

Предчувствуя недоброе, утюгон загудел, и с минимализмом было покончено. Без разбега команда алхимиков начала исполнять бессистемный джаз. Гребенщиков делал вид, что умеет играть на виолончели, Болучевский гонял «квадраты», а Курёхин дул в саксофон и колотил по разным железкам. Делал он это всё громче и громче, пока наименее подготовленные зрители не начали покидать помещение. Видя этот не поддающийся описанию беспредел, литературные кураторы взбесились не на шутку.

«Все закончилось тем, что “Клуб-81” навсегда был изгнан из Музея Достоевского, — вспоминает Драгомощенко. — Потому что барышня, отвечавшая за этот вечер, сказала: “Я еще могу понять диссидентство, но вот эту мерзость я понять не могу. Все вон!”»

Изгнанные отовсюду Курёхин и Гребенщиков нашли политическое убежище в студии Андрея Тропилло в Доме юного техника на Охте. Продолжением их экскурсов в человеческое подсознание стал альбом Exercises. Главным идеологом тут выступил Владимир Чекасин, который одновременно дул в два саксофона. Курёхин импровизировал на препарированном фортепиано, а БГ играл электробритвой на гитаре и пытался гудеть как паровоз, засунув в рот газету «Правда».

Мудрый Андрей Владимирович Тропилло невозмутимо фиксировал эту «симфонию гудков» на четырехдорожечный магнитофон. «Чем бы дитя ни тешилось, — думал он про себя. — Пусть считают, что играют фри-джаз. В конце концов, художник имеет право на эксперимент. Может, из этого мычания новая форма современного рока нарисуется. Поживем — увидим».

Вторую сторону альбома, что называется, «добили» фрагментом выступления Чекасина и Курёхина в Одессе. Причем Сергей не только играл на фортепиано, но и успевал барабанить по ударной установке. Кто-то догадался зафиксировать концерт на магнитофон, что позволило впоследствии выпустить из него несколько треков на Leo Records.

«Ни один звукорежиссер ничего не смыслит в том, как эту музыку нужно записывать, — жаловался Курёхин в письмах к Фейгину. — Из двух с половиной часов музыки я смог выбрать только это. За последние полгода мы с Чекасиным и с разными составами дали достаточное количество концертов, но ни одной более или менее приличной по качеству записи эти остолопы так и не сделали».

Летом 1982 года Гребенщиков с Курёхиным наконец-то вспомнили про «Аквариум». В студии Дома юного техника они записывали новые песни: «Пепел», «Сегодня ночью», «Сыновья молчаливых дней». Гребенщиков уже давно понял, что, подключая к записи Курёхина, можно кардинально менять саунд и получать взамен хиппистской акустики красочную звуковую палитру в промежутке от хард-рока до «новой волны» и реггей.

«Я не знаю людей, которые поглощали бы большее количество музыкальной информации, чем мы с Гребенщиковым, — рассказывал мне впоследствии Курёхин. — Мы максимально интересовались всем новым, что происходило в музыке: джаз, ретро, народная музыка и, конечно же, весь рок. Мы с Бобом первыми нарыли панк и всю «новую волну». Любая интересная информация, которая попадала в поле нашего зрения, немедленно переписывалась на магнитофон. Поэтому все друзья-иностранцы прекрасно знали, что везти нам в Россию: виски, New Musical Express и всю новую музыку».

Сегодня уже очевидно, что с появлением Курёхина в «Аквариуме» значительно возросли требования как к музыкантам, так и к уровню предлагаемых аранжировок. И если Гребенщиков ясно представлял себе конечный результат, то Курёхин знал, каким способом этого можно добиться. В студии он был главным — возможно, поэтому за ним закрепилось уважительное прозвище Капитан.

«Я помню, как Борис принес новую песню “Никто не выйдет отсюда живым” и начал ее петь, — рассказывает Андрей Тропилло. — Я удивленно спрашиваю: “Боря, но ведь это группа The Kinks, «Sunny Afternoon»?” Боря играет другую версию, и уже Капитан замечает: “А теперь это получается Джим Моррисон”. И буквально через двадцать минут совместного творчества Сережа с Борей записали “Никто не выйдет отсюда живым” в том виде, в котором вы это слышите на “Табу”».

«Капитан не давал мне заснуть на месте, — вспоминал Гребенщиков позднее. — Я, вероятно, казался ему ленивым консерватором. И он всё время пытался разбить мои традиционные формы мышления. И, слава Богу, часто ему это удавалось».

В тот период Курёхин решил актуализировать саунд «Аквариума» в духе «новых романтиков», пригласив на запись Игоря Бутмана и Володю Грищенко из «Гольфстрима». В итоге из классического состава «Аквариума» на сессии помимо Гребенщикова присутствовал только Сева Гаккель. И, будучи человеком объективным, он не мог не отдать должное роли Капитана в записи «Табу».

«Тот элемент, который вносил Курёхин, был неоценим, — считает Гаккель. — Он всё делал в прекрасном настроении, и по ходу работы в студии царила очень приятная атмосфера».