Серенький волчок - Страница 6

В Израиле вода стоила фантастических денег (что естественно для страны, выросшей посреди пустыни), и вдобавок в домах, где жила Маша, всегда была проблема с бойлером: если кто-то принимал ванну, остальным не хватало горячей воды даже умыться.

– Да, – сказал Иван, нажимая кнопку лифта, – вода и воздух у нас бесплатные. А в остальном Москва – самый дорогой город мира.

В голосе его звучала гордость.

– Хорошо, что у меня есть ключи от Сережиной квартиры, – сказал он, – а то пришлось бы в офис заезжать.

Иван отпер дверь. Маша подумала, что это первая московская квартира в ее жизни. Сняв туфли, она рассматривала прихожую – светлые обои с рельефным рисунком, тусклая елочка паркета. Сквозь приоткрытую дверь гостиной виден густой ковер, белые стены, открытое окно. В комнате почему-то горел свет.

– Пойдем, покажу тебе квартиру, – сказал Иван. – Сережа ее всего год назад отремонтировал.

Сделал два шага, вошел в гостиную, замер на пороге, спина словно одеревенела. Маша подошла к нему и увидела Сережу Волкова, неподвижно сидевшего на полу у самой стены. Ковер промок от крови, серые глаза широко открыты. Огонек лампы мерцал в них блеклой точкой.

Первой Машиной мыслью было: «Мама скажет, что она опять права!». Подумала и сама разозлилась – какое, собственно, маме дело? Можно ей вообще ничего не говорить. И почему она сейчас стоит над первым трупом в ее жизни и думает о том, что скажет мама. Как маленькая, честное слово.

Она заставила себя посмотреть в лицо мертвецу. Сережин рот был полуоткрыт, кровь запеклась в уголке. Верхние пуговицы шелковой рубашки расстегнуты, видны светлые, слипшиеся от крови волосы. Маша сглотнула, сказала: «Надо вызвать милицию», – и потянулась к радиотрубке на столике.

– Ничего не трогай, – сказал Иван, но в этот момент телефон зазвонил, и он автоматически взял трубку.

Вечно так, раздраженно подумала Маша. Решать за других – пожалуйста, а сами-то. Марик всегда говорил, что она разбрасывает вещи по дому, – а между прочим, через несколько месяцев после того, как он съехал, она нашла его трусы за диваном. Обычное мужское поведение. Вот сволочь.

– Сейчас Вадим Абросимов придет. – Иван положил трубку. – Живет в доме напротив, увидел, как мы подъехали, вот и позвонил.

Да уж, подумала Маша, большой город, а все как у нас: всем всё видно. Кто куда зашел, что сделал. Посмотрела на Ивана, и тот пожал плечами:

– Извини, что я на тебя накричал. Просто напугался, ну, и думал, что…

– Ничего, – кивнула Маша, – чего уж там.

Да, глядя на Ивана, трудно было поверить, что убийства в России стали обычным делом. Маше захотелось взять его за руку и сказать: «Все обойдется», – хотя она понимала, что ничего не обойдется: вот он, Сережа Волков, лежит на ковре, и уже двое мужчин склонились над ним.

– Фью, – присвистнул Абросимов.

Тоже, наверное, напуган, но вида не подает. Похож на сытого кота, с растрепанными усами, в белоснежной футболке и светло-голубых джинсах. На внезапно постаревшего кота с рекламы «китикэт», вообще – на рекламного персонажа, немного растерянного, потому что покинул привычный глянцевый мир.

– Надо вызвать милицию, – повторила Маша.

– Не надо, – решительно сказал Иван. – Мы в России милицию не любим.

Вот, подумала Маша, есть хоть что-то неизменное – недоверие к властям. Власти могут смениться, а недоверие останется. Удивительно, что, переехав в Израиль, мама решила полюбить местные власти, и общаться с ней стало совсем невозможно. Хотя, если вдуматься, все власти одинаковы, в любой стране, да и в любое время. Но полицию в Израиле Маша все-таки вызвала бы: даже Марик, при всех своих закидонах, спокойно звонил в полицию, если вечеринка у соседей сверху, шумных молодых сабров, переваливала заполночь.

– Поехали в офис, – сказал Иван, – пусть Крокодил Гена разбирается. У него свои прикормленные менты.

– Что значит «прикормленные менты»? – спросила Маша.

– Это что-то вроде домашних крыс, – объяснил Иван. – Их надо хорошо кормить, чтобы они тебя не съели.

– Домашние крысы – милейшие существа, – возразил Абросимов. – Это, считай, другая порода. Не те, что на помойках.

Он улыбнулся, и Маша снова вспомнила про телерекламу. Неясно, что бы мог рекламировать Вадим: прочность денима ливайсов, отбеливающее действие «Ариеля» или зубной блеск «Колгейта».

– В этом их отличие от ментов, – ответил ему Иван, – Тут уж как волка не корми… – Абросимов почему-то посмотрел на него осуждающе, и Иван осекся. Потом оба оглянулись на Волкова, и Вадим быстро сказал:

– Упокой, Господи, Сережину душу.

До офиса доехали быстро – всего за полчаса. Вдыхая бензиновую московскую вонь, Маша думала, что не понимает, зачем ехать на машине – ведь пробка все равно движется со скоростью пешехода. На велосипеде вышло бы куда быстрей, вот в Амстердаме все ездят на велосипедах, Марика однажды чуть не сшибли. Обычно вспоминать Марика было неприятно, но сегодня Маша предпочитала вызывать в памяти его веснушчатое худое лицо, а не поникшую тряпичной куклой фигуру Волкова.

– Как ты думаешь, когда это случилось? – спросил Билибинов.

– Поздно ночью, – ответил Абросимов, – или рано утром. Кровь уже засохла, ты же видел.

– Я говорил с ним часов в десять. По мобильному, из «Мамы Зои».

– Ну, как минимум в полдвенадцатого он еще был жив.

– Звонил тебе?

– Нет, – ответил Абросимов, – я просто видел. Из окна.

Разговаривая, они словно забыли о Маше, но теперь Иван обернулся к ней:

– Прости, что мы так говорим. Мы, на самом деле, тоже сильно переживаем. Он же был мой ближайший друг, ты знаешь.

– Да-да, – кивнула Маша и вдруг поняла: что-то с ней не так. Она злилась на маму, которая сглазила ее поездку, нервничала при виде крови, волновалась из-за того, что непонятно, где теперь жить, – но совсем не переживала. Она попыталась вспомнить, каким был Сережа Волков при жизни – и не смогла.

– Я хочу тебе сказать, что мы скорбим вместе с тобой, – продолжал Иван. – И мы, Сережины друзья, постараемся сделать все, что от нас зависит… ну, ты понимаешь.

Маша не понимала, но кивнула еще раз.

– Ты раньше была в Москве? – спросил с переднего сиденья Абросимов.

– Давно.

– Давай тогда Денис тебе покажет город. Он мастак на такие дела.

– Точно, – согласился Иван. – Я думаю, Сережа был бы рад, чтобы Денис.

– Кто это? – спросила Маша. Она бы предпочла, чтобы Иван сам показал ей город. Вот еще одно чувство, вдобавок ко всем прочим: ей нравится смотреть, как он водит машину. Если, конечно, можно считать вождением это бесконечное стояние в пробках.

– Майбах, – ответил Абросимов, – приятель мой, тоже у нас работает. Тебе понравится. Еврей, как и ты.

– Мне как-то без разницы, – ответила Маша.

– А я их вообще-то не очень, – все так же дружелюбно улыбаясь, сообщил Абросимов.

– То есть? – сказала Маша. Она не то чтобы разозлилась, но опешила. За годы в Израиле она привыкла к тому, что антисемитизм – это только статьи в газетах, пропаганда по телевизору и воспоминания о жизни в Союзе. Так в годы ее детства «Правда» писала о безработице: за границей бывает, а у нас – никогда.

Абросимов смутился.

– Да я пошутил, – сказал он. – Это же цитата, из фильма «Брат». Ты не видела, что ли? Отличное кино.

Страховая компания «Наш дом» возникла еще в начале девяностых. Два выпускника физтеха, Геннадий Семин и Олег Шевчук, основали ее, сообразив, что наработанный в альма-матерь аналитический аппарат можно применить не только к далеким от жизни проблемам физики твердого тела.

Поначалу они занялись страхованием промышленных предприятий, благо директором одного из заводов оказался дядя Гениного одноклассника. В общих чертах схема была простой – предприятие страховало все, что могло, и вносило деньги на счет «Нашего дома». После этого Гена и Олег их обналичивали и возвращали, удержав значительный процент за услуги. Что происходило с деньгами дальше, основателей «Нашего дома» не очень волновало: вероятно, что-то разбредалось по конвертам в качестве черной зарплаты, а большая часть оседала в карманах директоров. К реальному страхованию все это не имело отношения. Страховые взносы относились на себестоимость продукции, что позволяло предприятию снижать прибыль и, соответственно, платить меньше налогов.