Серебряный волк, или Дознаватель - Страница 10

– Мои комнаты защищены от гномов, – вполголоса объясняет Карел, когда королева вышла. – Матушка не любит зря волноваться.

– Отец подарил его мне в последний день рождения, – говорит Карел. – Подарочек с подвохом, надо признать! Приморский торговый город… Всю весну и все лето я пытался разобраться, что здесь к чему, и знали б вы, как рад был сбежать в университет. Лучше бы чего попроще подарил, честно говоря. Вот хоть коня.

– Проба сил в правлении? – улыбается Лека, сдерживая Барса, чтобы держался вровень с гнедым Карела. Наши кони рвутся вперед: видно, мерный шаг привычных к строю гвардейских великанов им не по нраву.

– Можно подумать, от меня на самом деле хоть что-то зависит, – неприкрытая горечь сквозит в голосе Карела. – Угораздило родиться принцем!

Я замечаю мимолетную усмешку Леки и думаю: интересное воспитание получает наследный принц Таргалы! В восемнадцать лет – ни опыта правления, ни воинской службы за плечами. И даже чести учиться у маэстро Джоли добился сам. Можно подумать, Грозному все равно, каким вырастет его единственный сын!

И еще я думаю, что Лека со стыда бы сгорел, вздумай кто отрядить два десятка гвардейцев для его охраны. Правда, у нас нет войны, и на дорогах спокойно; хотя и патрули встречаются чаще, чем здесь…

Передовой десяток придерживает коней у постоялого двора.

– Переночуем здесь, мой принц? – спрашивает лейтенант… По мне, вопрос больше похож на приказ! Вот ей-богу, я бы из вредности велел ехать дальше!

– На ваше усмотрение, – отвечает Карел.

Мы спешиваемся, алый закат бьет в глаза, и я думаю: моя вредность была бы не ко времени!

– Устал как собака, – вполголоса, только для нас, признается Карел. – День верхом, не шуточки!

– Меньше надо на лекциях штаны просиживать, – хмыкает Лека. – И коня из стойла выводить каждый день, а не два раза в год.

О чем ты говоришь, думаю я. Ведь у бедняги Карела даже коня своего нет! Красавец гнедой – из гвардейской конюшни, такое же приложение к нынешнему статусу первого вассала и наследника, как форменный берет… как два десятка охраны в дороге!

– Хорошо бы, – вздыхает Карел. – Боже мой, какую битву я выдержал из-за этой сволочи Рене… Первый раз в жизни набрался наглости просить отца – и, Свет Господень, знали б вы, чего пришлось наобещать взамен!

Трактирщик лебезит перед лейтенантом: «чего изволят ваши милости», «сию минуту» и «самое лучшее, только для ваших милостей» сыплются из него, как горох из дырявого мешка. Карел оглядывает мрачным взглядом тесный зал, чуть заметно пожимает плечами и садится за дальний от входа столик. Вытягивает ноги, страдальчески вздыхает. Кивает поднесшей вино служанке:

– Благодарю.

Отхлебывает. Кривится. Бормочет:

– Если бы не эта дурацкая война…

И остаток вечера угрюмо молчит.

Со стен воют дурными голосами трубы, и по шпилю ратушной башни ползет рывками вверх фиолетово-белый флаг. Карел выступает во главе отряда, два десятка гвардейцев из охранения превращаются в почетный эскорт. Мы с Лекой отстаем. После дня ожесточенных споров Карел согласился-таки, чтобы мы въехали в его город неофициально. Договорились встретиться у ратуши завтра утром.

– Если сможешь, – уточнил Лека. – Представляю, сколько на тебя навалят!

– Отобьюсь, – мрачно пообещал Карел.

От самых ворот мы ведем коней в поводу, и отряд с принцем во главе все удаляется, а вместе с ним – нестройные приветственные возгласы, какофония труб, перешептывания: «Принц! Принц!»

– Да, – говорит Лека. – Сказать по чести, я ему не завидую. Вот уж точно, угораздило!

– Побродим? – предлагаю я. По первому взгляду Готвянь мне нравится. Вроде и схожа она с Корвареной: те же белые стены, острые черепичные крыши, булыжник мостовой, усыпанный золотом кленовой листвы, но – неуловимо другая. Может, все дело в ветре? Он здесь резкий, холодный – и пахнет чем-то невероятно свежим, бодрым, и в то же время затхлым… море?

– Интересно, в какой стороне море? – спрашивает Лека. – До ужаса любопытно глянуть, на что похоже! Серый, вот скажи, как это нас угораздило за всю жизнь ни разу не увидеть моря?!

Я хватаю за плечо бегущего мимо мальчишку:

– Малый, к морю куда?

– Там, – машет он рукой. Вывернулся и мчится дальше, туда, где вопят трубы, встречая принца. А мы медленно идем вниз по узкой улочке, навстречу непривычно свежему ветру.

Старик вслушивается в далекие трубы с чуть заметной горькой ухмылкой. Он стоит на пороге трактира, и его острый, совсем не стариковский взгляд скользит по мне, бежит дальше – и возвращается. Мы с Лекой приостанавливаемся, разглядывая вывеску – клыкастую, увенчанную гребнем змеиную голову, вздымающуюся из волн. Очень уж живой она выглядит, будто художник не просто видел зверюгу собственными глазами, но и удирал от ее зубов – и удрал, верно, чудом.

Старик шагает нам навстречу, стягивая мятый берет.

– И подумать только, ведь эти трубы должны были приветствовать вас, молодой господин. И флаг на ратуше реял бы в вашу честь… алый с белым…

Я ежусь под пристальным взглядом. И спрашиваю, холодея:

– Что ты городишь?

– Разве вы не… – Старик тревожно оглядывается. – Нет, я не мог ошибиться! Ваша мать, молодой господин… ее ведь зовут Юлией?

– Откуда ты знаешь? – спокойно спрашивает Лека.

– Свет Господень, одно лицо! Отец панночки Юлии… это был его город. А потом добрый наш король объявил его мятежником, а панночку выдал замуж. И Готвянь стала коронным городом. Но не все успели позабыть…

Так… похоже, наш собеседник не из тех, кому нравятся перемены… что ж, могло быть и хуже. Правильно мы сделали, отказавшись идти с Карелом.

– Я не хочу лишних разговоров, – говорю старику.

– Боже упаси! Вы, молодой господин, имеете право требовать. Я не из тех, кто забывает добро, и я обязан вашей семье.

– Как зовут тебя? – спрашиваю.

– Олли. Просто Олли.

– Забавно… мне всегда нравилось сочетание белого с алым.

– Что удивительного, – улыбается Лека, – ведь госпожа Юлия предпочитает эти цвета. Теперь мы знаем, почему. Что скажете, почтенный Олли, об этом трактире? Море морем, а пожалуй что и перекусить пора…

– Трактир мой. То есть сейчас-то все больше сын с женой хозяйнуют… Заходите, прошу вас, молодые господа. Для нас это честь.

Через пару минут стол перед нами едва не ломится. Мясо белое и красное, рыба жареная и запеченная с грибами, вино трех сортов, белый хлеб, сыр и паштет… Лека приподнимает брови. Я лезу в кошелек:

– Почтенный Олли, мы ценим ваше гостеприимство… но не те ныне времена, чтобы… Нет, не отказывайтесь. Прах меня забери, в Корварене так не кормят!

Что-то в глазах Олли подсказывает мне, что и в Готвяни так кормят не всех… но он берет все-таки деньги, кланяется и отходит. Кажется, снова вышел на улицу слушать волны и далекие трубы.

Монах собирал подаяние. Обычное дело, по Корварене таких ходит – не счесть. Этот был, похоже, стар. Впрочем, седая борода сама по себе еще ничего не значит, а глаза из-под низко надвинутого капюшона глянули на нас остро и пристально.

– Во славу Господа, – Лека опускает в кружку полупенс.

– Во славу… – Я протягиваю руку с монетой, встречаюсь с монахом взглядом и столбенею. Свет освещает его лицо… монета падает из враз ослабевших пальцев, вертится на столе, монах прихлопывает ее тяжелой ладонью и тихо предлагает, кивнув на свободный стол в темном углу:

– Поговорим.

Я иду за ним, как во сне. Потому что взаправду – такого просто быть не может!

– Дед? – шепотом спрашиваю я.

– Гляди-ка, узнал, – удивляется монах. – Или догадался?

Я пожимаю плечами.

– Я даже не знаю, за кого ее отдали, – глухо произносит он. – Говорили, за простого гвардейца. Правда?