Серебряный медведь - Страница 12

Вот и широкая, мощенная камнем дорога. По обочинам – сребролистые тополя, вытянувшиеся к небу, словно пламя свечи. Из близлежащих сел тянутся в Аксамалу повозки с яблоками, инжиром, виноградом, мукой, курами и гусями в ивовых корзинах, дынями, морковью и луком, медом и орехами, тушами свиней и коров.

Гуран подмигнул рыжему Боррасу.

– Не передумал?

Парень ответил степенно, хотя и побледнел от волнения:

– Нешто я трепло? Ежели Боррас сказал, то Боррас сделает.

– Чудесно! – воскликнул дворянин, ударяя пятками гнедого. – В рощу!

Слуга кивнул, повторяя его движение.

Но, чтобы разогнать скакунов хотя бы до рыси, им пришлось изрядно попотеть. Ход у гнедого оказался неимоверно тряским. Должно быть, сказывались больные бабки. Гуран успел проклясть все на свете, а в особенности скрягу т’Клессинга, пожадничавшего и подсунувшего разбитых одров вместо достойных дворянина животных.

Когда дорога скрылась за деревьями, они спрыгнули на землю.

Боррас на лету поймал брошенный Гураном кошелек со скудо.

Дворянин расстегнул перевязь, бросил на траву ножны с мечом, скинул дублет и сапоги.

Слуга тоже избавился от пояса с охотничьим ножом в липовом футляре, потертой курточки и обуви.

– Рубашками не будем меняться, – усмехнулся фон Дербинг.

Боррас глянул на заплатку на своей груди, грубо зашитый рукав и вздохнул с сожалением.

– Вшей твоих мне не хватало! – подмигнул Гуран.

– Да нешто я их развожу? – развел руками слуга.

– Продавать не пробовал? Говорят, их колдуны скупают. Для зелья вроде бы…

– Шутите?

– А ты как думаешь? Одевайся.

Они поменялись одеждой.

Гуран взъерошил волосы, потер ладонь о землю и провел ею по щеке. Растрепал усы и бородку – надо будет или сбрить, или уж отпускать, как мастеровой какой-нибудь.

– Ну, как?

– А чо?

– Чо, чо… Похож я, скажем, на подмастерье?

– Оно… С виду, ясное дело, да… А вот не говорит простой люд так…

– Это дело поправимое, – отмахнулся дворянин. – Выучусь. Ты-то куда подашься?

– А! – махнул рукой Боррас. – Да куда ни попадя! Абы от господина посла, – он сплюнул, – подальше!

– Гляди, денег надолго не хватит.

– Мне бы до Вельзы. А тамочки в наемники запишусь.

– Воевать хочешь?

– А то?

– Как знаешь. Только на войне убивают.

– А! Помереть и от поноса можно. Или от вина угореть. Кому на роду написано утонуть, тот и на пожаре не сгорит.

– Да? – Гуран поежился, вспоминая свой гороскоп, составленный на выпускном испытании по астрологии. Звезды сулили ему участие в великой смуте, скитания и борьбу за власть. А после – смерть от огня. – Ладно. Спасибо за помощь…

Он протянул руку слуге. Боррас, смутившись на мгновение, пожал его ладонь.

– Вам спасибо, господин…

– Я больше не господин! – блаженно потянулся фон Дербинг. – Прощай, дружище.

Оставив слугу моргать в недоумении, он зашагал к дороге. Оглянуться не хотелось. Что он оставил? Двух полудохлых коней, кучку презренных монет, орудие убийства… Ну, последнее, возможно, еще пригодится, но попытка войти в Аксамалу в одежде простолюдина и с мечом на поясе обречена на заведомый провал.

Мимо проезжала длинная фура, заполненная душистым сеном. Клевер, похоже.

Седобородый возница наградил парня строгим, но беззлобным взглядом, а сидевшая сверху молодка в подоткнутой до колен юбке приветливо взмахнула рукой.

Недолго думая, Гуран догнал телегу, вспрыгнул на нее и, зарывшись в траву, задохнулся от дурманящего аромата. Пара могучих быков, налегающих на ярмо, даже не заметили лишний груз.

– Ты откуда такой смелый? – блеснула ровными зубами девица.

– Неправильно спрашиваешь! – весело ответил Гуран. – Не откуда, а куда. Прошлое – тлен. Все в будущем.

Он вдохнул полной грудью и полез наверх.

Сам того не замечая, фра Корзьело втянулся в размеренную жизнь мансиона. Спал почти до обеда. Потом неторопливо прогуливался по окрестностям. Слушал щебетание птиц в рощах, следил за порхающими над лугами бабочками, любовался облаками, скользившими в синем небе. Несмотря на начавшуюся осень, погода стояла отменная. Солнце, легкий ветерок. Уже не жара, но еще нет слякоти и сырости. Самое лучшее время года.

Вдоволь набродившись полями и перелесками, табачник возвращался, чтобы отдать должное великолепной кухне фра Морелло. Правда, строгий лекарь запретил ему употреблять тяжелые блюда – мясо, грибы, сыр. Но изобилие фруктов и овощей скрашивало вынужденное ограничение. Морковь и капуста, печеная репа и тушеный горох, яблоки и груши, всевозможные каши – овсяная, пшенная, гречишная. С топленым молоком и коровьим маслом. С ломтиками сушеных абрикосов и персиков, винными ягодами и лесными орешками.

Хозяин гостиницы воспринял неожиданную болезнь гостя как личный вызов, брошенный ему судьбой. Пусть только кто-нибудь подумает, что в этом его вина! Хворь могла приключиться от чего угодно, но не от пищи, съеденной Корзьело в мансионе.

Кстати, лекарь – и не просто лекарь, а дипломированный медик, окончивший Императорский университет Аксамалы, – так и не обнаружил причину болезни, скрутившей фра Корзьело прямо на ступеньках, ведущих с жилого этажа в обеденный зал. Предположений строилось много, но ни одно из них не подтвердилось.

Желудок? Кишки? Печень? Желчный пузырь?

Все мимо.

Медикус отпаивал табачника отваром цветов ромашки и корней аира. Заливал крутым кипятком траву тысячелистника и спорыш, мать-и-мачеху и листья малины, толченый шиповник и тмин. Настаивал горечавку и цикорий. Временное облегчение приходило, но причина боли не исчезала. Будто демон поселился у фра Корзьело в утробе и рвал ему кишки зазубренным когтями. Так продолжалось почти пять дней. За это время удравший из Аксамалы лавочник едва не сошел с ума от боли. Выл в беспамятстве, грыз подушку и пытался рвать простыню скрюченными пальцами. А потом вдруг все прошло. Будто ничегошеньки и не было.

Лекарь чуть не впал в истерику. Стоило семь лет зубрить науки на подготовительном факультете, а потом еще пять лет вон из кожи лезть на медицинском, чтобы так опростоволоситься! Он, дипломированный медик, не смог ничего сделать, пока болезнь не отпустила сама. А все его ухищрения лишь частично уменьшали страдания болящего. Тоже, конечно, немаловажно, но ведь обидно как! До кончиков пальцев…

Фра Морелло, человек старой закваски, не слишком-то признающий достижения современной медицины, вполголоса бурчал о злом – «черном» – колдовстве, сглазе и наговоре. С тоской вспоминал далекие дни, когда с любой болезнью мог справиться волшебник, помогающий людям почти бесплатно. Жаль, что эти времена безвозвратно минули.[17]

В конце концов посрамленный медик уехал с посеревшим от отчаяния лицом. А фра Корзьело остался выздоравливать и восстанавливать силы в мансионе Морелло. После перенесенной болезни он был слаб, как ребенок, и дальнейшего пути не выдержал бы.

Постепенно он сблизился с хозяином гостиницы. Назвать дружбой их отношения не поворачивался язык, но кое в чем суждения столичного лавочника и провинциального трактирщика совпадали. Оба не слишком-то любили стражников и сборщиков подати, считали количество чиновников в Сасандре избыточным. Известно, два собравшихся вместе обывателя, которым стукнуло за пятьдесят, поучат жизни правителя области, трое – вице-короля провинции, четверо – самого императора, да живет он вечно. Почтенные фра живо обсуждали цены на зерно в Уннаре и поставки шерсти из Табалы, набеги кентавров на рубежи Окраины и непрекращающуюся войну за независимость горных дроу. Оба оказались сторонниками идеи «земля для людей», а остроухие карлики и проклятые «конежопые» пускай убираются хоть за океан Бурь, хоть в великие снеговые равнины севера. Только фра Морелло единственной нацией, достойной воцариться на освобожденных от нелюдей землях, считал сасандрийцев, а фра Корзьело – айшасианов. Но поскольку ни один, ни второй своих сокровенных мыслей собеседнику не открывал, они оставались вполне довольны друг дружкой.