Серебро и свинец - Страница 23
– Слушай мою команду!
Что именно хотел приказать взводу Пауэлл, так и осталось невыясненным. В густом малиннике что-то резко щелкнуло, и свистнула в воздухе стрела.
Серые перья проросли не в груди Пауэлла, как понадеялся было на какую-то долю секунды Чарнс. Стрела вошла точно в глаз Хэнку. Батлер упал первым, на долю секунды опередив матюгнувшегося от боли капрала.
Как и следовало ожидать, взвод отреагировал на угрозу однозначно. Кто-то принялся молотить по кустам с бедра, кому-то хватило ума залечь и продолжить подавлять вражеский огонь из этого положения. Дуглас Чарнс поступил еще умнее. Он не стал зря тратить патроны, а вместо того тихонько пополз к краю поляны, раскинувшейся вокруг секвойи.
Стоящих выбили первыми. Автоматные пули прошивали малинник, разбрызгивая зеленое крошево, а стрелы летели со снайперской меткостью, и каждая находила цель. Чарнсу, в перестрелке участия не принимавшему и оттого сохранившему холодный рассудок, было видно, что лучник не один, что засел противник крепко, а огневые точки расположены сектором.
«Э-э, – подумал Дуглас. – Плохи наши дела». Будь дело где-нибудь во Вьетнаме или какой Либерии, он бы не раздумывая сделал ноги. Но тут… до базы миль эдак двадцать. По незнакомому лесу, где лучники сидят. Дороги нет. Компас не пашет. Народ дикий. Вьеты, конечно, чурки еще те, но следопыты из них – дай бог! Да и… Чарнс покосился на секвойю. Если у них такие елки, какие же тут белки?
А положение складывалось глупое. Пока лучники сидят в кустах, морпехам остается жевать травинку и копать траншею животом. Но и чурки выйти на поляну не могут – положат их из эм-шестнадцатых и имени не спросят! Даже самые глупые из ребят это поняли, так что стрельба прекратилась – патронов немного, беречь надо.
– Козлы, – прохрипел Пауэлл. Чарнс сначала не понял, к кому это, но капрал объяснил: – Хоть бы разговорник местный дали, суки. Вот как им крикнуть: «Не стреляйте!»
– «Хенде хох»? – предположил кто-то.
– А, заткнись!
– Надрываться-то чего? – мрачно спросил кто-то. – Все равно не послушают.
В малиннике завиднелось какое-то шевеление. Морпехи начали было наводить стволы, но Пауэлл предостерегающе поднял руку – обождите, мол, бить наверняка надо.
На поляну выступили трое.
Говорят, что в минуты опасности человек начинает мыслить быстрее. Дугласу Чарнсу хватило секунды, чтобы разглядеть этих троих во всех подробностях.
На вьетнамцев они не походили: даже не узкоглазые. Если бы не наряды, так и не скажешь, что чурки. Люди как люди. Первым шел хлипенький такой мужичок, что твоя глиста. Весь из себя выряженный, в черной коже, бирюльки серебряные всюду висят – сущий Гамлет, только со сцены слез. Но держать себя умеет, вышагивает, как на параде, подбородок вздернул. За ним, чуть в сторонке, молодой парень, одет попроще – курточка там, штаны типа джинсовых. Но тоже – видно, не простая птица. А-ри-сто-кратия. И третьим – здоровый облом, вроде Хэнка этого, Батлера… упокой его, господи. Телохранитель, наверное. Лба нет – весь в плечи ушел. Дуглас себя слабачком не считал, но этого жлоба задирать побоялся бы. Никакой бокс не поможет, никакое карате.
А лица у всех троих – веселей за гробом идут.
И тут кто-то из морпехов не сдержался. Выстрелил.
Ничего не случилось.
Дуглас ни на секунду не поверил бы, чтобы его однополчане, его братья-морпехи могли промахнуться из винтовки с десяти шагов. Не так, значит, просты эти чурки. Или… Дугласа прошиб холодный пот. Или Советы сюда уже добрались? Бронежилет под камзол… а дырочки отсюда и не углядишь, тряпье-то черное. От испуга ему не пришло в голову, что от одного удара пули человек должен был, самое малое, согнуться. Кроме того, имея время прицелиться, стреляют в голову – на нее бронежилета не наденешь. Да и вообще – кто на войне носит бронежилет?
Туземцы посовещались секунду. Потом их главный, тот, что в черном, резко ткнул пальцем в сторону валяющегося на траве Пауэлла. Молодой кивнул и воздел руки к закрытому ветвями небу.
Дугласа Чарнса предупредил даже не рефлекс – никакие тренировки не готовили его к тому, что случилось затем, – а инстинкт. Забыв о лучниках, он бросился в кусты, петляя, точно заяц. Поляна за его спиной взорвалась огнем. Там, где лежали, вжавшись в моховые подушки, его товарищи, одна за другой оставались только горелые проплешины. Люди даже не вспыхивали – они испарялись, как япошки в Хиросиме.
«Это точно Советы, – думал Чарнс, проламываясь сквозь кусты, точно лось, – больше некому. Только эти маньяки могли дать дикарям такую пушку. А парень в джинсах – наводчик. Или спутник молотит с орбиты? Да нет, это я «Звездных войн» насмотрелся…».
О том, что на самом деле делал юноша за спиной владетеля Дейга, Дуглас Чарнс так и не догадался до той самой секунды, когда метко нацеленная стрела пригвоздила его к стволу векового дуба. Силы удара, превратившего его тело вместе с бесполезной винтовкой М-16 в пар, морпех уже не почувствовал.
Капрал Пауэлл очнулся от холода. Собственно, от холода его начало трясти стыдной, крупной дрожью, а уже эта дрожь отозвалась нестерпимой болью в стянутых накрепко запястьях.
«Суки», – было первой его мыслью. Потом капрал вспомнил, что случилось до того, как он потерял сознание, и от ужаса открыл глаза.
Произошедшее на поляне он не мог объяснить никак. В секретное оружие красных он не верил, будучи твердо убежденным в военном превосходстве родной державы вообще и ее флота – в частности, а особенно – лучших представителей флота, морской пехоты США. А другого объяснения капрал Пауэлл не видел. Поэтому череда огненных вспышек, пожравшая его товарищей, заставляла его память шарахаться и отступать.
Зато отчетливо вспоминалось остальное. Грубые руки, зашвырнувшие раненого на спину огромной вонючей лошади. Бесконечная скачка по лесным дорогам, пока не прошло действие морфия и боль в ноге не заставила капрала отключиться. Резкие, неприятные звуки чужого языка, запах кожаной одежды и гари… гари…
В комнатушке гарью не пахло, хотя в держателях на стене горели две керосинки. Огоньки трепетали в стеклянных трубках, отбрасывая причудливые тени на голые стены.
«Спокойно, солдат, – уговаривал себя Пауэлл. – Спокойно. Твоя задача – выжить. Дождаться, пока наши не разнесут это змеиное гнездо по камушку. Тоже мне, герильерос нашлись». Ему не очень верилось в грядущую подмогу, но капрал отчетливо осознавал – если он не заставит себя поверить в неизбежное, пусть и нескорое вызволение, то попросту свихнется, не дождавшись ни допросов, ни пыток. Или тихо сдохнет от холода и безнадежности.
Чтобы отвлечься от озноба и боли, капрал принялся осматриваться, насколько позволяли путы. Даже его неподготовленному взгляду ясно было – это место не предназначалось в пыточные камеры. Раньше тут была кладовая или ледник – на стенах остались тени от полок и шкафов. Потом все барахло отсюда вытащили, а на его место приволокли здоровенный дубовый верстак. К верстаку привязали одного неудачливого капрала.
«Хорошо хоть нога не болит», – подумал Пауэлл и, только произнеся про себя эти успокаивающие слова, понял – правда, не болит. А ведь перелом был скверный, по всем статьям – осколочный, после такого в госпитале отлеживаться надо. Чудеса, да и только. Рассудок дернулся, будто пойманная на крючок рыбина, пытаясь уйти от неизбежного вывода. И тут из пляшущих теней выступил человек.
Похоже было, что он все время стоял здесь, но взгляд Пауэлла не мог нащупать его, неподвижного, в сумерках. И… капрал узнал его. Этот худощавый мужчина первым вышел на злосчастную поляну у подножия секвойи. Точно, он: даже костюма не сменил.
– Ас-ризане, ши? – поинтересовался человек в черном.
Слова заметались между стенок черепа, как муха, залетевшая в пустую бутылку: «ризан… ризан… ризан…», «ши… ши… ши…».
Из густой мглы вышли еще три фигуры – юноша, шедший по поляне вторым, и двое Пауэллу незнакомых: один с добродушным от природы, а сейчас похоронно-мрачным лицом и второй, чья физиономия полностью скрывалась под низко надвинутым капюшоном.