Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья - Страница 24

– А уж как мы с Росио счастливы! – не утерпел Лионель. Поездки в Гайярэ становились все тошнотворней, и не только из-за стихов о неизбежной разлуке и невозможной любви. Высоких чувств Ли ни к кому не испытывал и испытывать в ближайшее время не собирался – его бесили навязчивые рассуждения, что будущему главе дома Савиньяк лучше отдать войну брату и заняться тем, что требует тонкого ума.

– Я тоже счастлив, – засмеялся отец, – особенно в сравнении с Пьером-Луи. Ты – хороший наездник, Ли, тебе можно доверить любую лошадь. Успеть бы еще увериться, что тебе можно доверить армию, братьев и мать.

– Как?! Зачем? – не понял, да что там не понял – обалдел Лионель. Отец засмеялся.

– Я хорошо старше матери, и я – военный, а ты старше братьев. Особенно Эмиля.

– Арно, – поправил Ли. Отец покачал головой.

– Эмиля. С Арно наверняка не скажешь, Малыш еще слишком малыш… Росио старше тебя, но вы все сильней походите на друзей.

– Мы друзья!

– Надеюсь, но вас двое, и вы можете встретить одну женщину.

– И что? Выбирает тот, у кого есть выбор. Один мужчина из двух женщин и одна женщина из двух мужчин.

– Вижу, Лахузу ты уже освоил, но это теория. Ты, именно ты, готов доверить выбор женщине? Она может выбрать не тебя.

– Она и выберет не меня. Если у нее есть глаза и мозги!

– У женщин еще бывает сердце… – маршал Савиньяк улыбнулся чему-то своему. – Тебе все-таки пятнадцать, это слегка успокаивает.

– Мне будет тридцать пять.

Каменный олень тянется к усыпанной листьями воде, в синем небе тает серенькое облако, рука сжимает откуда-то взявшееся рябиновое ожерелье. Отец давно убит, Сэ сгорел, осень кончилась. Алые бусины пахнут не ягодной горечью, а кровью; рядом никого нет, но дворец все еще смотрится в озеро, а ветер забрасывает парк летучим золотом. Жаль отворачиваться, но ему не пятнадцать! Собственно говоря, поэтому и жаль…

– Ты хочешь в Лаик?

– Я хочу выйти, и я выйду.

Лаик… Изувеченные омелой вязы, то мокрые от дождя, то пыльные, готовые от первой же искры вспыхнуть, то заснеженные. Деревья помнят многое, но молчат, как и ставшая гауптвахтой часовня, и громадное, гулкое здание. Вечная полутьма, бесконечные переходы, по которым гуляет эхо. Призрачные монахи, крохотные серые слуги, черно-белые унары. Танкредианцев прогнали, но комнаты так и остались кельями – переделать трудней, чем начать с чистого листа… К Леворукому философию, сейчас главное – Лаик. Стук детских клинков, бобовая похлебка, первая присяга, мордатый пучеглазый ментор, пламя факелов. Ровно горящее и мечущееся, растрепанное. На каменном полу валяются знакомые тючки, ничком лежит темноволосый унар, живому так не упасть.

Смутно белеет мрамор, корчатся тени, одна заметно темнее других – невысокая, стройная, явно человеческая, только людей, кроме лежащего, здесь нет. Черная тень – то ли женщина, то ли клирик – не знает о своей невозможности; ей нужно к стене, и она не то ползет, не то струится. Выглядит жутко, растерзанные картечью, не говоря о повешенных и скелетах, куда приятней. Вот и стена. Темные плиты рядом с пьяной тенью кажутся чуть ли не светом, черный силуэт льнет к древнему камню, обретает четкость фрески, но не плоть. Это клирик. Олларианец. Вскинутая рука, красивое, еще молодое лицо залито кровью. Супре! Герман Супре и унар Паоло, которых все-таки убили. Вступая на чужую тропу, Лионель увидел их, как Селина увидела бросившуюся на кинжал женщину в красном.

Тропы выходцев ведут от холода к холоду, он просто встретил несмерть и угодил в нее же, но главное не это, а сложившаяся наконец мозаика. И камин в Старой галерее, стен которой уже не коснуться.

О том, что до безобразия аккуратная комната только что была спальней, можно было догадаться лишь по хозяину без мундира и паре небольших вьюков. Все остальное успело перекочевать в полковой обоз.

– Доброго, видимо, все же утра, – Придд встал и протянул руку. – Ситуация требует вина, но нам через два часа выступать и двигаться форсированным маршем.

– Выступим, – заверил Арно. – Спать можно и на ходу.

– У меня не получается, – признался однокорытник, – кстати, о «выспаться». Тебе что-то снилось?

– Чушь, – скрытничать виконт не собирался, – но какая-то подлая. Грато сбросил Эмиля, а потом загорелся, сбежал и устроил пожар. И еще эта нога…

– Какая нога?

– Правая задняя, она так и осталась серой в яблоках.

– А маршала Лионеля ты не видел?

– Нет. До Грато была Селина… Девица Арамона. Она предложила мне кота, ну чтобы я на нем поехал, я огрызнулся, а Сэль ткнула мне в нос Фельсенбурга. Дескать, он на своей кошке ездит, и ничего… Постой! Я спятил, или к тебе вечером Мелхен приходила?

– Ты вполне в своем уме. – Валентин положил на стол серебряную звездочку. – Более того, я надеюсь, что пребываю в том же состоянии. Арно, я был бы тебе очень признателен, если б ты одновременно со мной порезал себе левую руку.

– Кляча твоя несусветная! – Когда Валентин спятит, мир накроется кошачьим хвостом. Трехцветным. – То есть да, режем, конечно, а зачем?

– Очень надеюсь, всё дело в моей необузданной фантазии. Я тоже видел неприятный и необычный сон. Сам по себе он ничего не значит, но тебе тоже приснилась…

– Пакость, – подхватил Арно. – Так ты видел Ли?

– И его тоже. – Придд уже держал кинжал. – Нужно надрезать запястье, и пусть кровь прольется на эсперу. Ты никогда не думал, зачем Адриан их сделал?

– Так ведь известно давно! Выходцы…

– Дело в том, – словно бы извинился полковник, – что первые упоминания о выходцах, которые я смог найти, относятся к середине второго кабитэлского круга.

– То есть при Адриане их просто не было? Режем?

– Одну минуту, – Валентин подложил под эсперу что-то, сперва показавшееся тарелкой, но бывшее зеркалом в узкой серебряной рамке. – Режем.

Крови Арно не боялся ни чужой, ни своей, но почему-то зажмурился. И это после лекарского обоза! Как же там пахло этой… таволгой. Уж лучше дым, особенно не пороховой. Как осенью в Сэ, когда в парке жгли листья и ждали сперва отца, потом братьев…

– Так мне признаваться, – зевнул Салиган, – или как?

– Признавайся, – Алва чуть ли не впервые после встречи в Хандаве провел ладонями по глазам. Забивать ему голову голубиным бредом сейчас было бы свинством, но завтра придется рассказать все. – Я еще не сплю.

– Вы уверены? – Эпинэ растер запястье. – Я за себя не поручусь. Давайте обсудим, что получилось, завтра.

– Обсудим завтра. – Неужели согласен?! Выходит, ему опять худо! – Но рассказать придется сейчас, иначе забудем.

– Я видел голубей, – забудешь такое! – их кормили, и они почти стали людьми, но крылья остались. И хвосты… Выглядело отвратительно…

– Они дрались? – Алву полуптицы не удивили. – Как голуби или как люди?

– Как в Доре… Хотя ты же не видел!

– Ты уверен?

– А…

Брякнуло. Салиган вытащил из подтаявшей кучи венец, встряхнул и нахлобучил на кубок.

– У видений есть одна чудесная особенность, – объявил он, – поверьте бывшему лжесвидетелю. Доказать, что я видел не то или вообще ни змея не видел, нельзя.

– Это к чему? – до странности рассеянно осведомился Валме.

– К тому, что Эпинэ лучше выставить. В противном случае я либо растравлю его раны, либо подорву молоденькую веру в меня, а это такое приятное чувство… Рокэ не считается, у него был повод.

– У меня тоже, – почти засмеялся Робер. – И потом, гаже моих голубей не придумаешь.

– Я предупредил, – Салиган по-менторски погрозил пальцем. – Итак, для затравки мне показали что-то вроде дуксии. Дрались совсем как у нас, но разглядеть милые подробности я не сумел. То ли мои коллеги перебрались в дворцовую прачечную в надежде во всех смыслах отстираться, то ли клубилось не у них. Я выискивал родные черты изо всех сил, но видел лишь деяния, а вцепиться с разбегу в физиономию может не только Дженнифер и не только Краклу. В конце концов паром заволокло все, а потом этот пар стал чем-то вроде холстины… Эпинэ, вам самое время выйти.