Сердце матери - Страница 43

— С солнечным утром! С началом чудесного отдыха! — кричали они. — Пошли купаться!

— Иди, иди, Володюшка, а я тем временем приготовлю завтрак в беседке. — Мария Александровна сорвала несколько молодых огурчиков и протянула сыну: — Вам на дорогу.

…Вернулись с Тосны с букетами ромашек.

— Ой, какие мы голодные!.. — смеялась Мария Ильинична. — Мамочка, Володя так нырял и отмахивал саженками, что все саблинское мальчишеское племя решило, что он знаменитый моряк.

— А где же Володя? — спросила мать.

Мария Ильинична и Надежда Константиновна оглянулись с недоумением.

— Странно. Он все время шел позади нас и насвистывал, а потом попросил нас спеть. Куда же он исчез?

— Я, кажется, догадываюсь, — вздохнула Надежда Константиновна. — Наш романс ему потребовался для того, чтобы улизнуть на станцию за газетой. Не так-то легко ему быть неграмотным… А вот и он, и, конечно, с пачкой газет.

Надежда Константиновна и Мария Ильинична со смехом побежали навстречу Владимиру Ильичу с намерением отобрать газеты, но, взглянув на его помрачневшее лицо, остановились.

— Володя, что случилось? — спросила обеспокоенная Надежда Константиновна.

— Дума разогнана, — ответил Владимир Ильич. — Я так и предполагал. Этого надо было ожидать… Итак, царь переходит в наступление. Нужно немедленно собрать товарищей, посоветоваться о тактике партии. — Владимир Ильич развернул газету.

Надежда Константиновна прочитала набранные большими черными буквами слова:

Мария Александровна молчала. Она поняла, что отдых кончился.

Владимир Ильич взглянул на ее огорченное лицо.

— Мамочка, ты понимаешь, мы должны немедленно ехать. — Он вынул из кармана часы. — Поезд из Питера только что прошел, значит, обратно будет через час. Мы еще успеем позавтракать.

Сидели молча, поглядывая на сосредоточенное лицо Владимира Ильича.

— Маняша, ты поедешь на Выборгскую сторону по известным тебе адресам. Соберемся у Менжинского. Надя поедет на Лиговку.

Владимир Ильич одной рукой помешивал ложечкой чай, другой перелистывал газету.

Скрипнула калитка. Мария Александровна вышла из беседки. У калитки стоял мальчик лет четырнадцати-пятнадцати и в смущении теребил картуз.

— Ты к кому? — спросила Мария Александровна.

— Мне Владимира Ильича.

Мария Александровна насторожилась:

— Здесь такой не живет.

— Ну, если его нельзя, тогда Надежду Константиновну. Скажите, Ромка пришел по важному делу.

Вид у парнишки был решительный, глаза смотрели прямо и серьезно, и только пальцы, вцепившиеся в картуз, выдавали волнение.

Встревоженная Мария Александровна позвала Надежду Константиновну. Увидев парнишку, Надежда Константиновна протянула ему руки как старому знакомому. Мария Александровна успокоилась и вернулась в беседку.

— Беда, Надежда Константиновна, — сказал Ромка не мешкая. — Ефим Петрович просил передать, — он понизил голос, — полиция ищет Владимира Ильича. Я был на станции, там полно шпиков и жандармов.

Надежда Константиновна побледнела.

— Спасибо, Ромушка. Как в Питере сейчас, спокойно?

— Не-е, какое там. Царь Думу разогнал. Народ возмущается.

— Как обратно добираться будешь?

— Мне што, я и зайцем проскочу…

Стараясь казаться беспечной и веселой, Надежда Константиновна вернулась к столу. Мария Александровна пытливо посмотрела на нее.

— Кто это приходил, Наденька?

— Мальчишка знакомый, землянику продавал, да больно дорого просил, я не взяла.

— Я что-то не приметила у него в руках корзины с земляникой. Едва ли из Питера на дачу землянику возят.

Надежда Константиновна с виноватым видом посмотрела на Марию Александровну:

— Мальчишка приехал сказать, что Дума разогнана. Больше ничего.

Владимир Ильич понял, что получено какое-то тревожное сообщение.

— Надюша, пойдем вещи уложим, а то ты забудешь что-нибудь самое необходимое.

— Да поешьте вы что-нибудь! — взмолилась Мария Александровна.

— Мы сейчас же вернемся, — заверила Надежда Константиновна.

Владимир Ильич выслушал сообщение спокойно.

— Ты не волнуйся, Надюша. Я пойду отсюда пешком до следующей станции и там дождусь поезда. В Поповке искать меня уж никак не могут. Но идти туда надо немедленно, иначе пропущу поезд.

— Володя, — положила руки на плечи мужа Надежда Константиновна, — мне очень хочется сказать тебе, чтобы ты был осторожен.

Владимир Ильич поцеловал жену.

— Будь совершенно спокойна. Заверяю тебя, что поймать им меня не удастся. Никогда. Слышишь — никогда. Вот что нам сказать мамочке?.. Придется поплотнее позавтракать, и это ее успокоит.

— Но у тебя считанные минуты!

Владимир Ильич уселся за стол, выпил залпом остывший чай.

— Еще стаканчик, — протянул он стакан матери. — Проголодался ужасно. — Один за другим съел три пирожка, запивая горячим чаем. — Ну, теперь я должен идти. По дороге мне надо навестить одного товарища, — сказал Владимир Ильич весело. — Маняша и Надюша будут ждать меня на станции. Обратно мне не имеет смысла возвращаться. До свидания, дорогая мамочка. Мы обязательно приедем к тебе отдыхать, и тогда уж надолго.

Мария Александровна проводила сына до калитки. Он пошел по лесной дороге, устремленный вперед, энергично помахивая рукой.

Мать смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом дороги. На душе у нее было тревожно…

Подошел поезд, и тотчас раздался второй звонок.

Вячеслав Александрович помог старушке с большой поклажей подняться в вагон, а сам задержался на подножке.

Третий звонок, поезд снова застучал колесами, и доктор Левицкий спокойно прошел в вагон. «Хвоста» не было. Кроме этой бабки, на станции в Подольске никто в поезд не сел.

Левицкий встал у окна. Сквозь забрызганные серой грязью стекла мелькали семафоры, полустанки, почерневшие от осенних дождей избы. При подходе к станции поезд резко тормозил, и тогда доктор балансировал, опирался ладонями о стены, чтобы удержаться на ногах.

— Чего ты, мил человек, из стороны в сторону шарахаешься? — спросила его бабка, расположившаяся у окна. — Сел бы. В ногах правды нет.

— Благодарю, — пробормотал Вячеслав Александрович и продолжал стоять.

— И одет-то по-чудному, — рассматривала его старушка, — сам в летнем, а на голову и ноги уже зимнее напялил.

— По погоде, бабушка, и оделся, — ответил доктор. — Видишь, снег с дождем перемешался, ни зима, ни осень. Плащ мне в самую пору.

По раскисшей дороге вдоль железнодорожного полотна шла колонна арестованных. Люди с трудом вытаскивали ноги из густой грязи.

— И сколько их гонют! — пригорюнилась бабка. — Почитай, уже три года на каторгу людей гонют, и конца-краю не видать.

— Всю Россию на каторгу не угонишь, — вырвалось у Левицкого.

— Вот-вот, и я говорю — не угонют. Моего внучка Павлушку тоже угнали. «Ладно, — сказал он на прощанье, — придет опять пятый год, так мы им покажем».

По вагону шел жандарм, придерживая рукой шашку. Он посматривал по сторонам, прислушивался к глухому ропоту людей.

— Правильно говоришь, мать, — ответил доктор, завидев жандарма. — Царю надо воздать должное. Верой и правдой служить надо, — сказал и поперхнулся, словно что-то несвежее проглотил.

Жандарм с почтением посмотрел на солидную фигуру мужчины, окинул подозрительным взглядом старую женщину.

— А я-то думала, что ты настоящий человек, а ты вон кто! — плюнула бабка в сторону Левицкого и пересела на другую скамейку, продолжая ворчать. — Ты и стоишь-то, наверно, из почтения к жандармам, всю дорогу навытяжку. Вернется мой Павлушка с каторги, мы вам покажем…

Левицкий сморщился, как от боли, но промолчал.

Поезд подходил к московскому вокзалу.

На площади доктор вскочил в трамвай. Осмотрелся и с облегчением вздохнул: все места были заняты. Можно постоять. Ухватился за ремень и стоял, раскачиваясь из стороны в сторону. Сидящий рядом студент, взглянув на осанистую бороду и усы солидного господина, встал с места: