Сенсация по заказу - Страница 49

– Красиво, – задумчиво сказал Турецкий.

– Саш, а если с тобой, не дай бог, что случится? С кем я останусь? Ты подумай, каково мне?... С кем?... С кем я буду...

Прозрачные капельки потекли у нее по щекам.

– Со Славкой будешь.

– Господи, не шути так.

– Вот и ты, родная, не говори так. Он обнял ее крепко, и они замолчали. Турецкий закрыл глаза и вспомнил, какой она

была, когда они познакомились. Быстроглазая, легкая, прыгала на диван и сразу поджимала ноги, и юбка кругом вздымалась шелковым куполом и спадала опять... Он открыл глаза. Черт возьми, да она и сейчас не хуже!

Сколько они просидели так – бог весть. Вздрогнули от телефонного звонка.

– Александр Борисович, я квалифицировался в финал! – прокричал кто-то из трубки. Турецкий даже не сразу сообразил, что это Смагин. И уж совсем не понял, что он сделал.

– Что ты сделал?

– Буду бежать в финале чемпионата России. Десятку! Десять километров! Десять тысяч метров!

– Ну!.. Поздравляю, что ли. Рад за тебя, Олег. Сбылась мечта, выходит?

– Еще нет. Надо время приличное показать. А еще лучше – в призеры попасть. Тогда в сборную – прямая дорога.

– Думаешь, выйдет? Смагин вздохнул:

– Противники тяжелые. Дреев, Еременко... Орловский – вообще чемпион Европы.

– Ничего, дерзайте, юноша. Когда забег?

– Так завтра же! Придете? В Олимпийском. У меня билетов целая куча, а подарить почти и некому.

– Не обещаю, но... Ты, главное, выспись хорошенько. Как говорил мой дедушка, сон – делу кузнец. – Турецкий положил трубку.

– Первый раз слышу про твоего дедушку, – сказал Ирина.

– Я и сам его в глаза не видел.

– Понятно, – протянула она. – А кто звонил-то?

– Один спортсмен. Надо его в гости пригласить, кстати, славный парень. Тебе понравится. И... Нинке, может быть, тоже. А что? – Турецкий сделал вид, что серьезно это обдумывает. – Вполне в женихи сгодится. Честолюбивый. И честный. Давно таких не встречал.

Ирина мигом очнулась от своего минорно-лирического настроя.

– Сдурел? Ей пятнадцать!

– А что, ваша честь, самый возраст...

И Турецкий еле увернулся от подзатыльника.

Он проснулся от какого-то шума. Прислушался. Это были птицы. Но только не соловьи там какие-нибудь, не синички с жаворонками, под которых приятно и просыпаться, и засыпать, нет, было воронье карканье. Какой уж тут сон! Турецкий некоторое время смотрел в потолок. Потом осторожно, чтобы не разбудить жену, встал и вышел на балкон. Там, на подоконнике, всегда валялась пачка сигарет. Было уже почти светло. Вороны носились над двором и каркали. Турецкий закурил и заметил, что в движении птиц наблюдалась странная синхронность и согласованность. Каркать они не переставали.

– Можно подумать, у нас тут труп закопан, – пробормотал Александр Борисович.

– О чем ты, Саша? – ласково прошептала Ирина, кладя руки ему на плечи. Она, оказывается, стояла сзади, а он и не слышал, как она подошла.

– Ты меня напугала.

– Тебя напугаешь, – хмыкнула жена. – Так что там насчет трупа? Ночные кошмары?

– Знаешь, как нам в университете профессор криминалистики говорил? – Турецкий на мгновение задумался. – Без умения строить версии, то есть способности воспроизводить точные картины уже прошедших событий из крупиц фактов и улик, нет следователя. В идеале же следователь должен быть начинен этим умением от природы. Высокая требовательность в отборе материала, критичность в его оценке и свободное пространственное воображение...

– Неужели ты все это помнишь? – поразилась Ирина. – Через столько-то лет?

– Плохая память – мой конек, – заметил Турецкий.

– Как же плохая?!

– Так ведь за столько-то лет я наверняка эти постулаты сам сто раз перелопатил, – ухмыльнулся Александр Борисович. Вон смотри. – Турецкий кивнул на птиц, которые все не унимались.

– Действительно необычно. Но только ведь ворон и ворона – это разные птицы.

– Значит, нет трупа?

– Значит, нет, – успокоила жена. – Пойдем поспим еще?

...Турецкий вошел в одиночную камеру. Там, на койке, сидел молодой человек с заурядными чертами лица и прозрачными, будто выцветшими, глазами.

Увидев Турецкого, Ларин сделал движение, словно хотел попятиться. Конечно, он узнал человека, на которого напал в подъезде дома на Фрунзенской. Он помнил этот странный заказ: не убивать – напасть, но не убивать, дать почувствовать вкус близкой смерти.

Этот вкус он и сам сейчас чувствовал. Ларин никогда не думал, что может сломаться. Ему и не показалось, что он сломался. Просто он начал говорить. Отвечал на вопросы, которые Турецкий ему задавал. Опознал по фотографии Свенсона, которого Турецкий почему-то называл Свиридовым. Подробно начертил план своих действий на Кутузовском. Рассказал о бомбе в ботинке богатого араба...

– Не боитесь, что я вас убью прямо во время допроса? – однажды спросил Турецкий.

Ларин пожал плечами. Ему уже было все равно.

– По-настоящему реальны только мечты. Потому что они живучи, их ни кислотой, ни ОМОНом не возьмешь. И они распространяются, плодятся, вползают из головы в голову. Против них бессильны каменные стены, государственные границы и даже личный указ президента.

– О чем же вы мечтаете, позвольте поинтересоваться?

Ларин посмотрел в крошечное окошко и сказал без всякого выражения:

– На бразильском пляже Ипанеме принято аплодировать закатам.

– Бывали?

– Да. Это такое место... Солнце тает в океане быстрее, чем кубик льда в коктейльном бокале.

– Как же все это с вами случилось? Как вы стали таким? – не удержался Турецкий. – У вас было тяжелое детство? Вы голодали? Вас бросили родители? В чем ваша история?

И услышал страшный ответ:

– Нет никакой истории. Наша жизнь – непрекращающийся кошмар, война и расправа. Что хочет человек? Простых вещей. Сытно есть, спокойно спать, свободно думать. Впроголодь уже вряд ли выспишься как следует, да и мысли принимают скверное направление. Вот и выходит, что любая буза начинается с хлеба. А хлеб у меня был. Как это странно...

Александр Борисович ехал на работу и размышлял о двух людях, о том, которого он недавно допрашивал, и том человеке, которого совсем не знал, хотя думал о нем постоянно, – о профессоре Белове. Есть люди твердой воли, крепких нервов, решительные и даже смелые, но для жизни облюбовавшие себе комфортный «тыл». А есть те, кто создан для глубоких неспешных раздумий, для лирики... И они почему-то выбирают тернистый путь действия.

Когда ученые как бы не нужны, на них самих и на их нужды сильные мира сего не обращают никакого внимания, не субсидируют их исследовательские работы. Но когда их труды востребованы и нужны, тут все пускается в ход: и отличное отношение, и деньги, большие деньги! И преступления, а в том числе и убийства! Почему? Потому что плодами этих ученых с жадностью неописуемой завладевают другие, те, кто сам неспособен на подвиг мысли. А с самими творцами они жестоко расправляются, и особенно в тех случаях, когда ученые вступают в борьбу за свое «детище».

Три человека сидели в кабинете генерального прокурора, и два из них непрерывно курили.

– Неужели политика его действительно не интересует? – никак не мог поверить генеральный. – И все это ради...

– Представьте себе, Владимир Михайлович, – сказал Турецкий. – Доказательства, которые мы со следователем Смагиным представляем, достаточны, чтобы выписать ордер на арест господина Шляпникова. Вот уж кто совсем не честолюбив, зато невозможно, просто дьявольски тщеславен!

– Тщеславие, кажется, входит в число смертных грехов? – Генеральный задумался.

– Еще как! – негромко откликнулся Меркулов. И обратился к Турецкому: – Александр Борисович, чтобы не вдаваться сейчас в бумажные дебри, расскажите нам механику его преступления.

– Пожалуйста. По образованию он биолог. Как и покойный профессор Белов. Когда-то Шляпников пытался стать ученым, надеялся перевернуть мир своими открытиями. Не вышло. У него не было фантазии и той свободы мышления, которая определяет настоящего ученого. Он подался в бизнес. Занимался разными вещами, торговал антиквариатом, потом зачатки своего образования обратил в фармацевтические махинации. Есть сведения, что торговал поддельным аспирином. Достиг тут определенного успеха, если можно так сказать. Казалось бы, мог пожинать плоды. Но встреча с другом юности взбаламутила его, и когда он увидел, чего достиг Белов, вернулась прежняя ревность к тому, кто не был обделен талантом. У Шляпникова – большие деньги, он управляет империей в фармакологии. Казалось бы, он мог предложить Белову техническую и материальную помощь. Но он предложил иное. Он захотел купить открытие. Захотел стать не компаньоном, нет, полноценным и единоличным хозяином, владельцем и, главное, автором. Мозги таких людей, как Белов, – вот предмет его вожделения. Белов категорически отказался «передать» разработки над оригинальным компьютером в чужие руки. Примеру шефа последовали и его сподвижники Колдин и Майзель. Но на алтарь своей страсти Шляпников, не задумываясь, клал – ладно бы огромные деньги, нет – чужие жизни! Шляпникову даже больше жизни нужен был биокомпьютер Белова, и когда он не смог получить его, то решил, что нашел более разумный для себя способ – просто отобрать и присвоить. Он все подготовил, чтобы отвести от себя подозрение в убийстве профессора. Нет, сам он не убивал. Но на нем грехи крупнее. Он погубил много людей и судеб. Он подстроил падение в воду жены Владимира Михайловича Кудрявцева, который потом старался оказать ему услугу. Я разговаривал с вашей супругой, Владимир Михайлович, она боялась вам признаться, но ей показалось, что ее ударили по голове, а потом она упала в воду, но не наоборот. Согласитесь, это о многом говорит. Затем Шляпников подготовил «угрозу» в свой адрес, такое своеобразное косвенное алиби. Человек, у которые серьезные неприятности, связанные с риском для жизни, едва ли будет интересоваться какой-то наукой. Одновременно он получил возможность общения с теми людьми, которые расследовали гибель Белова, то есть со мной.