Сенсация по заказу - Страница 40

Бокс № 19 гаражного кооператива «Старт» выглядел непрезентабельно: обшарпанные ворота, ржавый замок, на двери – обрывки двойного листка в клеточку, на них – когда-то красные, а теперь еле розовые буквы «...Д...СЯ». То есть «СДАЕТСЯ». Очевидно, долго пытался сдать хозяин этот гараж на захудалой окраине Наро-Фоминска. Соседние боксы были столь же обшарпанными, объявления о сдаче или продаже висели на каждом пятом. Ровесники первых «копеек» и «Москвичей-412», эти гаражи сохранились дольше автомобилей, ради которых строились, и стали не нужны. Что ж, такова жизнь, на свете случаются и более печальные вещи, чем выход в тираж советских тарантаек.

В заткнутой ветошью щели между боксами 19 и 20 Ларин отыскал ключ, отпер замок и, убедившись, что никто его не видит, вошел в пропахшее машинным маслом и ржавым железом помещение. Закрыл за собой дверь, запер на засов, постоял в абсолютной темноте несколько минут, медленно поворачивая голову, вглядываясь, не пробивается ли где дневной свет. Нет, темнота была полной, значит, и на улице никто не сможет увидеть свет из гаража и заглянуть внутрь тоже не сможет. Ларин повернул выключатель. Левую половину бокса занимал темно-зеленый «фольксваген-пассат». С московскими номерами, тонированными стеклами, не новый – лет пяти от роду. Справа, прикрытая плащ-палаткой, лежала разобранная на десятки частей УР-83П – переносная установка разминирования. В ящиках рядом – полный набор инструментов. Все как он заказывал.

Ларин стянул с себя верхнюю одежду и спрятал ее в наглухо застегивающийся полиэтиленовый пакет. Потом натянул рабочий комбинезон, надел тонкие хирургические перчатки – отпечатки оставлять он не собирался – и разложил, обтерев смазку, детали УР-83П по ранжиру.

Основание и направляющую стойку пришлось обрезать, чтобы поместилась в «фольксваген». Из двадцати двух секций детонирующего кабеля он оставил только пять, поскольку лететь кабелю не на сотни метров, как в полевых условиях реального разминирования, а только Кутузовский перемахнуть. Тормозные канаты тоже соответственно укоротил. Но больше всего времени заняло модифицирование ракеты: нужно было уменьшить мощность заряда почти в сорок раз, ведь нести ей гораздо меньший, чем обычно, заряд и на много меньшее расстояние.

Совсем недавно Ларин уже проделывал все это. В лагере, в горах. Произвел расчеты, изготовил установку, испытал. Потом повторил на время – получилось. Поэтому сейчас действовал, не задумываясь, слава богу, руки все помнили. Он вырезал из «фольксвагена» заднее сиденье, приварил к днищу станину УР, собрал и укомплектовал установку, отрегулировал угол вылета – 45 градусов, – чтобы ракета при падении имела минимальную скорость и не отскочила далеко назад. Закрыл дверцы машины. Сквозь тонированные боковые стекла установка практически не просматривалась, а если еще и прикрыть чем-нибудь и за руль посадить не старичка-пенсионера, а сексапильную блондинку – блеск! Нужно будет предложить Свенсону...

Он чувствовал усталость. Снял перчатки, выпил минеральной воды, съел хлеба с козьим сыром и, улегшись прямо на полу, закрыл глаза и на несколько минут расслабился.

«Аллах акбар бисмилля арахман арахим...» Мусульманская молитва потекла в голове монотонной ритмичной мелодией. Ему нравилось так отдыхать. В своей новой жизни он полюбил перебирать четки, курить кальян. К фанатичным мусульманам его трудно было бы причислить: он не совершал намаз по пять раз в день, мог выпить (другое дело, что потребность в алкоголе испытывал крайне редко) и с удовольствием заказывал в ресторане свиной шашлык. Но с молитвой сроднился, что ли, – она успокаивала. В принципе можно было медитировать и другим способом. Ему не было дела до «очищения ислама», до возмездия всем «неверным» и победы панисламизма в планетарном масштабе. И на идеи «чистого государства» на основе шариата ему было тоже плевать. Он пришел не в ваххабизм, а к ваххабитам. Принял ислам не потому, что разочаровался в христианстве или страдал от безбожия. К исламу и ваххабизму Ларина привела скука.

Он учился на юрфаке, наверное, потом мог бы поступить в аспирантуру, все-таки отец – профессор, завкафедрой, светило юриспруденции. Сын – так себе. На детях гениев природа отдыхает. Это в принципе все понимали: и отец, и Ларин, и окружающие. Ну пусть не гений, но и не дурак же. И были отцовские связи, возможности. И диплом бы защитил, диссертацию бы написал, и работа бы нашлась непыльная. Только все это Ларину было глубоко неинтересно – плыл по течению, пока плылось, и другого пути вроде не было.

Небольшая отдушина – занятие йогой, которой он занимался много и с душой. Впрочем, восточные практики, хоть Ларин в них и преуспел, составляли ничтожную часть его жизни – семейной и студенческой, которая вольно-невольно была расписана на годы вперед.

Но, видимо, не суждено ему было состариться в тиши кабинетов, растратить жизнь по аудиториям. Христос ли, в которого он не верил тогда, Аллах ли, в которого не особенно верил сейчас, или Его величество Случай столкнули Ларина с Серегой Сватовым.

Друг детства Серега Сватов пришел к нему, Ларину, на свадьбу. С перебинтованной рукой и лицом в серую точечку от пороховых ожогов. Серега воевал в Приднестровье, в добровольческом казачьем отряде, приехал домой залечивать раны, а после – снова туда.

Это был шанс. Шанс вырваться из осточертевшей рутины.

Скупые и невнятные Серегины рассказы разбудили в Ларине что-то глубокое, но истинно мужское, звериное. Он отчетливо понял, что хочет настоящей опасности, хочет крови, хочет воевать и убивать. Не исполнять священный долг перед какой-то там обобщенной родиной, не отстаивать чьи-то там геополитические интересы, а воевать ради самой войны. В этом был смысл, который не требовалось объяснять самому себе. Сватов оставил Ларину телефон вербовщика. Однокашник по юрфаку Олег Смагин, тоже бывший на свадьбе, покачал головой и посоветовал выбросить этот телефон.

Но Ларин бросил все остальное – молодую беременную жену, родителей, нелюбимую работу. Особенно не рефлексировал. Просто однажды ночью собрал вещи и ушел, никому ничего не объясняя. Он не собирался возвращаться, он сжигал за собой все мосты. И с тех пор действительно ни разу никому не написал, не позвонил, не поинтересовался, что там с родственниками, ищут его или считают погибшим, родился ли у него ребенок... Наверно, родился. Ну и что? Все это осталось в той, другой жизни. Много чего осталось.

Нельзя сказать, что решение, принятое однажды, было непоколебимо. Человек есть человек. Но как-то, выздоравливая после тяжелого ранения, Ларин впервые за долгое время много читал. Его внимание привлекла история, которая случилась в одной из стран бывшей Югославии. Во время послевоенной разрухи один человек, оставив дома семью – мать и жену с ребенком, пустился из родной деревни в дальние края попытать счастья. Через семь лет, разбогатев, он возвратился на родину. Его мать и жена содержали маленькую деревенскую гостиницу. Он решил их удивить, изменил внешность, и родные его не узнали – ни мать, ни жена. Шутки ради он притворился, будто ему нужна комната. Женщины увидели, что у него много денег. Они отравили его, а труп бросили в реку. Ну и ограбили, конечно. И уже тогда, разбирая документы, поняли, кто был приезжий. Мать повесилась. Жена бросилась в колодец. Ларин перечитал эту историю много раз. С одной стороны, она была неправдоподобна, с другой – вполне естественна. Наверно, решил Ларин, этот человек заслужил свою участь. Никогда не надо притворяться. Надо оставаться тем, кто ты есть.

Впрочем, это все было потом. Сначала он прошел необходимую подготовку, которая длилась три месяца. Но еще до этого было боевое крещение: он брал ювелирный магазин. Те, кто отправил его на «учебу», хотели увидеть парня в экстремальной ситуации.

Ювелирный находился в Питере, на Васильевском острове.

Ларин сидел с напарником в машине, держал в руке китайский «тэтэшник» и слушал последние инструкции. Напарник, дюжий мужик за сорок, был в деле уже давно, рассказывал спокойно и буднично: