Сенсация по заказу - Страница 35

Кто тебя знает, на что ты способен, подумал Турецкий. Может, весь сейф за день выдуваешь.

Навоша подошел к окну, распахнул его настежь.

– Знаете, я ведь родился здесь. Ни о чем особом не мечтал тогда... Историей увлекался. Любимая книжка была «Государь» Макиавелли. Вот это вещь! В ней было все, что могло понадобиться романтической душе, – засмеялся Навоша. – Удрал в Питер, в мореходку, чтобы в армию не попасть. Я мог бы связаться с морем на всю жизнь, но хоть и зеленый еще был, быстро просек, что ничего романтического в этом занятии давным-давно нет. Тяжелый ежедневный труд. Тем более что я был котельным машинистом, или, проще говоря, кочегаром. Вспоминаю свой первый выход в море. Бр-рр! Так укачало!.. Все эти разговоры про мужское братство – ерунда. Люди в море просто медленно сходят с ума. От одиночества, между прочим. Пьют – жуть. Вот тогда я и понял, какая водка – сила. Помню историю. Посреди моря на палубу вышел мужик с вещами и сказал: все, братцы, до свидания! Сейчас поймаю тачку – и домой, – Навоша засмеялся. – Вообще я много всего делал. На рынке торговал. Потом в бане работал кочегаром – сутки через шесть: читал, никто не мешал, ни от кого не зависел. Не унывал, шестым чувством ощущал, что все изменится. В восемьдесят седьмом уже новые времена начинались, ну я и разобрался, что к чему. – Он немного задумался и сказал, будто цитируя: – Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они исконно жили свободно; государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.

– Макиавелли? – сообразил Турецкий.

– Макиавелли, – кивнул Навоша.

– Так что там у вас с Левшиным?

– Водку мою хочет прикрыть, зараза!

– Почему?

– Потому что не делюсь с ним, вот почему!

– А должны были отлить?

– Да хрен ему! Ну... он помог. Свел кое с кем. Пробили кое-что. Запустили кое-как. Я его в долю взял. Потом завод сгорел. Я новый организовал. – Он кивнул на «Навошинскую». – Его не позвал, потому что и себе ничего не взял. Весь доход в бюджет города! А он, скупердяй, не верит. Строчит на меня.

Турецкий подивился этой смеси бюрократического и живого разговорного языка, ярким носителем которого Навоша являлся. Александр Борисович теперь вполне представлял себе, как Навоша выиграл выборы мэра. На встречах с избирателями, наверно, такое вытворял! Если вообще у него противник нашелся.

– В общем, Левшин додумался до того, что у меня спирт неочищенный. Проверили – и будто бы правда. Областной санитарный постановил.

– А кто проверял? – У Турецкого зародились подозрения.

– Да из Москвы какие-то... А сперва Левшин хотел Белова привлечь. Его Лабораторию. Там же такая аппаратура! Он же там все мог делать. Хоть водку проверять, хоть золото из дерьма делать. А тот – ни в какую.

– Они разругались?

– Не знаю. – Навоша махнул рукой. – В общем, первую партию всю конфисковали. Полтора миллиона рублей – на ветер. Или не на ветер, а кому-то в карман. Теперь концов не найдешь.

– Я не понял, что с водкой сделали?

– Да стырил кто-то, вот что! Левшина спросите. Он же – Фемида.

– То есть остались вы с носом, господин Навоша.

– Можно и так сказать, – согласился водочный король и мэр города.

– Ну вы не расстраивайтесь, – усмехнулся Турецкий. – При ваших-то талантах. Сегодня на щите, а завтра... Кстати, не все так однозначно. Знаете истинный смысл выражения «остаться с носом»?

– Да уж понятно. То же, что и в дураках.

– Верно. Только раньше на Руси слово «нос» означало еще и подношение, так сказать, поклон, с которым проситель обращался к чиновнику. Сегодня такой «нос» квалифицировался бы как взятка. Но прежде к этому проще относились. Ни одно дело в московских приказах не решалось без подношения. А уж ценность такого «носа» зависела от важности дела, должности чиновника и благосостояния просителя. Но если дар оскорблял достоинство чиновника, то прошение отклонялось, а проситель оставался с отвергнутым подарком, то бишь...

– ... с носом, – сказал Навоша и почесал свой огромный «рубильник».

– Ладно. Теперь признавайтесь. Что это за особняк Капустина?

– Особняк Капустина – это дом, в котором находится Лаборатория. Белов арендовал помещение. И как я недавно узнал, платил неоправданно большие деньги. Огромные, блин!

– Кому платил?

– Моему заместителю, Козлову.

– Долго?

– Несколько лет. А недавно этот урод поднял ему цену вдвое. Белов мне и сказал, когда мы в теннис играли. Я так обалдел, что даже гейм ему проиграл на своей подаче. Вот тогда я и орал, наверно. Я всегда ору, когда нервничаю.

– По-моему, вы всегда орете, – заметил Турецкий. – И, кроме того, вы всегда Белову проигрывали.

Навоша стрельнул глазами, но сдержался от очередного повышения голоса.

– Ну и проигрывал. Неважно! Антон говорит: что ж ты, собака, делаешь, я и так последнее отдаю! На науку не хватает! А я даже не понимаю, о чем это он!

– Ага. И вы, хотите сказать, прежде ничего не знали?

– Не знал!

– Я должен поверить?

– Я же сказал, поверите, когда бумаги найдут. Там все...

– Козлов действовал от вашего имени?

– Козлов – собственник этого дома! А дом – архитектурный памятник. А Козлов его приватизировал! А потом сдавал в аренду! Бабло рубил! Моим именем прикрывался! Понятно?

– Гладко выходит. Где Козлов сейчас?

– В больнице. Отдыхает. Только говорить он не может. Временно.

– А что с ним?

– Перелом челюсти... Ну что смотрите? Это я врезал.

Турецкий остолбенел:

– Рехнулись? Вас же посадить могут.

– Да? А я думал, это вы и сажаете... Ничего, выкручусь, – ухмыльнулся Навоша. – Только обещайте мне одну вещь?

– Ну? – неохотно сказал Турецкий, ожидая какой-нибудь юридической просьбы.

– Попробуйте моей «Навошинской» и сравните с вашей столичной. С любой. Да хоть с кристалловской. Только чтобы честно!

Турецкий встал.

– Эй, куда вы? Бумаги еще не привезли!

– Пусть мне их в гостиницу пришлют, – буркнул Турецкий.

Тут ему все было ясно.

– Что это за шум? – сказал вдруг Навоша.

– Я ничего не слышу, – возразил Турецкий, остановившись у самой двери.

И тут же услышал. В каждом ухе словно жужжало по пчеле. Причем этот шум все нарастал. Турецкий подумал: неужели?! А ведь он совсем забыл о разговоре с Меркуловым.

Жужжание все нарастало.

Навоша подозрительно посмотрел на Турецкого. Потом бросился к окну. Турецкий за ним.

На площадь перед зданием администрации опустился вертолет. Он был зеленого цвета, и из него выскакивали бойцы в касках, бронежилетах и с короткими автоматами наперевес. Турецкий насчитал шесть человек. Потом вылез кряжистый немолодой мужик с кислой физиономией и сигаретой в зубах. Это был Вячеслав Иванович Грязнов собственной персоной.

Зрелище оказалось настолько сильным, да и вообще невиданным в здешних краях, что просто парализовало все живое. На жителей Лемежа напал столбняк. У бабушек, торговавших семечками на краю площади, похоже, вымело из мешочков товар.

Лопасти еще работали. Шум стоял сильный. Турецкий, высунувшись из окна, пытался руками объяснить Грязнову, что все в порядке, что никого арестовывать и класть лицом в пол не надо. Кажется, не очень-то получалось. Грязнов решительно двигался ко входу. Все-таки язык тела – не самый совершенный...

– В кои-то веки выбрался из кабинета, – жаловался Вячеслав Иванович полчаса спустя. – Не думал я, конечно, что тут стрелять придется, но хоть косточки размять. И – такой облом...

– Я компенсирую, – пообещал Турецкий. – Здесь за городом есть симпатичный трактирчик. Только обещай, что мы туда полетим.