Сенсация по заказу - Страница 29

– Да при чем тут... мастерю я дома, понятно? Ну и зарабатываюсь иной раз после одиннадцати. Грешен, скажете? Подумаешь, большое дело! А как я после ночной смены отсыпаюсь при дневном шуме, это небось никого не колышет?! Даже жена кастрюлями гремит! Про пацанов вообще молчу – никакого уважения! – От негодования он даже слегка отодвинул бутылку с пивом.

Турецкий был разочарован: он рассчитывал свидетеля немного потретировать пьянками-гулянками, надеялся на этой почве выяснить что-то полезное о соседях вообще и о Белове в частности. Но оказалось, все впустую. Ну что ж, холостое движение – тоже движение, следователю не привыкать. Турецкий придвинул Колыванову пиво. Тот поколебался и взял. А вот у него очень даже рациональное движение, усмехнулся Турецкий про себя.

– Вот вы говорите, нормальный мужик... Это я о Белове, – напомнил Турецкий. – Я-то с ним знаком не был, ничего не скажу... Но как же нормальный мужчина бобылем таким жил, объясните, раз уж у вас под боком это происходило?

– Да я следаку молодому уже объяснял.

– Я знаю, что вы ему сказали, – подтвердил Турецкий. – Что отсутствие женщины кого хочешь в могилу сведет.

Колыванов смутился:

– Ну не так что уж... А то у вас получается, он и застрелился, потому что... Я не знаю, что у него на самом деле было, у Феликсовича. Он дома мало бывал.

– Но здесь вы у него женщин никогда не видели и не слышали? Это абсолютно точно?

– Не слышал? – хохотнул Колыванов. – Нет, не слышал. Услышал бы – запомнил. Я на черепушку не жалуюсь.

– Тогда вы наверняка помните, кто к вам приходил по смерти Антона Феликсовича.

– Следователь ваш.

– Это я знаю, а еще?

– А все.

– Сослуживцы, может быть, или его знакомые. Родственники?

– Да не было никого.

– И не звонили, ничем не интересовались, подробностями смерти, например? Или какими-то бытовыми вещами?

– Да кто?!

– Кто-нибудь.

– Нет, – твердо сказал Колыванов. Самое время было сменить тему.

– А вот вы там что-то... Про его фантазии, – небрежно обронил Турецкий, на самом деле внутренне напрягшись.

– Про кого это?

– Да все про Белова. Про Антона Феликсовича.

– Не говорил, – твердо сказал Колыванов, моментально отставляя бутылку в сторону.

По-прежнему мягко улыбаясь, Турецкий уточнил:

– В дружеской беседе с моим коллегой вы упомянули, что покойный Антон Феликсович Белов был человек с фантазией.

Турецкий внимательно следил за Колывановым, и от него не укрылось, что тот едва-едва заметно вздрогнул.

– Когда это? С кем это? – быстро сказал Колыва-нов.

Турецкий переменил тон:

– В день смерти Белова! Со следователем Смаги-ным! Вы так и сказали – слово в слово – зафиксировано в протоколе.

– Ну если в протоколе... Может, говорил.

– Не может, а точно, – настаивал Турецкий. – Следователь – не журналист бульварной прессы, он не сочиняет, а выясняет и фиксирует правду. Кроме того, протокол вами подписан.

Колыванов процедил:

– Мало ли что, всего не вспомнишь.

Турецкий знал, что нужно продолжать давить. Тяжело играть хорошего и плохого полицейских разом, но ничего не попишешь, надо.

– Колыванов, вы думаете, я из Москвы сюда ехал, чтобы слушать, как вы врете?

– Из Москвы, – презрительно сказал Колыва-нов. – А что Москва-то? Москва бьет с носка. Москва слезам не верит. Москва не всем красна. Москва... – Тут запас пословиц, видимо, иссяк, потому что слесарь глубокомысленно замолчал.

Турецкий, в свою очередь, терпеливо дожидался этой паузы и снова заговорил мягко:

– Давайте договоримся так. Я не буду вам угрожать. А вы станете отвечать на мои вопросы – полностью, не ограничиваясь недомолвками и междометиями.

– А если не договоримся?

– Тогда я таки стану вам угрожать. – Турецкий ослепительно улыбнулся.

– Чем же это, интересно?

– Сокрытие от следствия важных улик преследуется по закону. Заведу дело. Арестую. Посажу в следственный изолятор.

К удивлению Турецкого, которое он пытался всячески скрыть, Колыванов кивал каждому слову.

– Вот-вот.

– Что – вот-вот?!

– В изолятор. Тех, кто через вас, через Генпрокуратуру, проходят, в Матросскую Тишину отправляют, а там – я передачу про олигарха видел – в камерах ковролин, телевизор...

– Стриптиз по выходным, – дополнил список Турецкий. – Я вас разочарую, Колыванов. Специальную статистику не вел, но приблизительно помню, что две трети моих подследственных отбывают предвариловку в Лефортове. Да и в Бутырках, кстати, тоже некоторые сидят.

– Правда?

– Да. А что, это для вас аргумент? Колыванов засмеялся:

– Да ладно, это я так, балагурю. Спрашивайте, чего уж...

– Что вы имели в виду, когда говорили о фантазиях вашего соседа?

Колыванов горестно покивал, демонстрируя свою законопослушность, как бы ни тяжела была эта ноша. Но вдруг сказал:

– А другой вопрос нельзя?

Турецкий поймал себя на том, что уже едва сдерживается. Но все же молчал, ждал, знал, что теперь давить не нужно – Колыванов скажет. И он действительно сказал:

– Тут дело в том... Он смастерил одну штуку. Колыванов уже не играл, Турецкий видел это наверняка.

– Смастерил?

– Не, изобрел.

– Значит, изобрел. – Турецкий почувствовал, что удача близка. Сейчас что-то прояснится, сейчас наружу выплывет то, до чего Смагин добраться не смог. А тогда можно будет искать злоумышленника... Понять мотив преступления немудрено. Белов изобрел какую-то гениальную вещь, ее хотели отнять, не нашли, Белова грохнули, а изобретение он успел передать соседу. Только вот что это? Лекарство от рака? От СПИДа? Вечный двигатель? Что-нибудь попроще? Что-нибудь такое, на чем можно крупно заработать?

– Ну да, придумал. Объяснил мне, что и как. Чертежик сделал... Что это вы так глядите? – вдруг сказал Колыванов. – А смастерил уже я. Так что мы, выходит, эти... соавторы, так? По закону?

– Не знаю. Рассказывайте дальше.

– Как это не знаете? – разволновался Колыва-нов. – Вы закон должны знать! У меня на нее столько же прав, сколько у него. Даже побольше, может. Потому что... Потому что...

– Что – потому что?

– Потому что он мне ее уступил, вот почему!

– Уступил? – Турецкий немного растерялся. – Как – уступил? И почему?

– Ну да! Подарил! Сказал: владей, Колываныч, и наслаждайся! Пусть она облегчит тебе жизнь. Или как-то так сказал. Словом, моя она, и точка.

– Да кто – она?

– Обещайте, что никому! – Колыванов приложил палец к губам.

Турецкий кивнул.

– Ладно, была не была, покажу, доверяю вам почему-то. Зинка, неси ее сюда...

Жена Колыванова, Зина, заглянула на кухню, поочередно посмотрела на мужа и на гостя.

– Ну неси, кому говорю!

Судя по тому, что никаких вопросов она не задавала, женщина подслушивала разговор. Она вышла в другую комнату и через минуту вернулась, бережно держа в руках предмет, похожий на ракетку для большого тенниса, только меньше в размерах. И еще струны были металлическими.

– Что это?

Колыванов предоставил право ответа жене.

– Мухобойка, – с гордостью сказала хозяйка.

– Электромагнитная, – уточнил хозяин. Турецкий подавленно молчал. Вот вам и гениальное изобретение...

– Не догадались, – заметила Зина. – Я так и думала. Я даже сама с собой поспорила: догадаетесь или нет?

– Когда это ты успела? – ревниво поинтересовался Колыванов. – Подслушивала?

– Как же она работает? – растерянно спросил Турецкий, все еще не приходя в себя.

– Тут вот, на рукоятке, кнопка, – показал Колы-ванов. – Какой-то импульс включается, Феликсович объяснял, да я не помню. Возьмите в руку. Ну возьмите же! Сейчас какая-нибудь муха залетит, и вы махнете издалека, будто по мячику...

– Да ну вас, – буркнул Турецкий.

– Вы не поверите! Достаточно просто нажать кнопку... Бац, и все! Нету мухи!

– Растворяется в воздухе, что ли?

– Нет, это я в том смысле, что она сразу ласты склеивает.