Сенсация по заказу - Страница 26

– Белову?

– А то кому же? Вот он свою Лабораторию пресловутую на них и отгрохал. Он не сребролюбивый был, я с ним толком не знаком, но не верю, чтоб себе хапал, нет. У таких доминанта в другом...

– И в чем же? – Турецкий ждал с любопытством.

– Все для дела. Бойцы.

– Значит, Белов был боец?

– А то кто же? Так что вы правильно самоубийство это копаете. Поверить невозможно.

Все было ясно, и говорить больше было не о чем, но Турецкий не удержался:

– И что в Чечне было, Иван Вартанович?

– А что? Будто не знаете. Приехал, а там – кровавая бойня. То электричества не было, то рефрижераторы не работали. В общем, донорскую кровь хранить негде. Ранения – дикие, невозможные! Даже рассказывать не стану. Руки – там, ноги – сям. Вах!.. Не буду, не буду. – Похоже было, он сам себя уговаривает. – Очень многих спасли благодаря беловскому препарату, очень многих.

– Я никак не пойму, этот препарат все-таки признали, ввели в общую практику? Мне Винокуров сказал, что в промышленное производство он так и не вышел.

– Винокуров сказал? Винокуров ученый, а не доктор, он много знает, да мало умеет. Ввели паперфто-ран, да! Правда, за это время к нему успела примазаться куча всяких... исследователей. Там была масса побочных эффектов – положительных. Оказалось, и то им можно лечить, и это профилактировать. Признать признали...

Турецкий встал.

– Все, что было надо, я услышал. Спасибо огромное.

Челебадзе махнул рукой:

– Белова жалко. Что там такое у него здесь, – он постучал себя по голове, – вышло?

– Разбираемся. – Турецкий сделал шаг к двери.

– Интересная у вас фамилия, Александр Борисович, – вдруг сказал Челебадзе. – Тренер такой знаменитый есть, Геннадий Турецкий.

– Я в курсе. Пловцов тренирует. – Тут Александр Борисович вспомнил о предупреждении Меркулова: грузин – страстный болельщик.

– Да, – мечтательно сказал Челебадзе, – Попов – это, конечно, была фигура, второй такой нескоро появится. Не при нашей жизни. Но я все-таки больше футбол люблю. Вот на той неделе...

– Я поехал, – быстро сказал Турецкий. – Море срочных дел, извините. И спасибо за помощь.

– Да какая там помощь? – махнул рукой Челебад-зе. – Вот когда из вас литр крови вытечет – тогда обращайтесь!

Когда Турецкий уже шел по коридору, его нагнал мощный генеральский крик:

– А этот академик, который на Белова баллон катит, просто завистливый старый пердун, так и знайте! – Видимо, Челебадзе показалось, что Турецкий на расстоянии метров тридцати может его не услышать, потому что рев повторился: – Старый пердун!

Ладно, думал Турецкий, черт с ним, над чем бы Белов ни колдовал во второй части своей жизни, но в первой он сделал кровезаменитель, и это ему зачтется.

Выходя из госпиталя Бурденко, Турецкий позвонил Смагину:

– Вот что, Олег. Узнай мне все про гипотезу Уот-сона – Крика.

– А кто это такие? – удивился Смагин.

– В школе хорошо учился? Вот и узнай. И изложи в доступной форме.

– Александр Борисович...

– Ну что еще?

– А я думал, вы хотите отказаться от дела. – В голосе молодого следователя сквозили нотки неуверенной радости.

Турецкий подивился его проницательности, но вслух пробурчал:

– Работай, спринтер!

– Я же стайер, – напомнил Смагин.

– А мне надо, чтоб как спринтер.

Когда Турецкий уже подъезжал к дому, позвонил Грязнов-старший:

– Саня, у тебя как, все нормально?

– Да какое там нормально, – проскрипел Турецкий. – Ни хрена не нормально!

– Что случилось?!

– Да ум за разум заходит у меня с этими биологами-лириками.

– Уф, – выдохнул Грязнов. – Я насчет безопасности... Ничего нехорошего больше не происходило?

– Славка, мне больше не до этих глупостей. Давай завтра поговорим, ладно? Устал как собака...

Турецкий вошел в подъезд и с неудовольствием отметил, что лампочка не горит уже и на первом этаже. Консьержка между тем преспокойно смотрела телевизор в своем закутке. Он постучал ей в стекло и показал на темный тамбур. Консьержка открыла окошко и радушно сказала:

– Добрый вечер, Александр Борисович. – Была она дебелая сорокапятилетняя тетка, не кустодиевская купчиха, а очень такая советская. Правда, тоже за чаем. Турецкий заметил блюдце и баранки с пряниками. Захотелось есть, между прочим, он пожалел, что связался. Но сказать что-то все-таки надо было.

– Кому как. Вы знаете, что у нас полподъезда пенсионеров? Эта темень для них не подходит. Упадет пожилой человек, сломает шейку бедру и больше не поднимется. И будет на вашей совести человеческая жизнь.

У консьержки в горле застряла баранка, она закашлялась, да так, что Турецкий испугался: как бы на его совести еще что-нибудь не оказалось. Он засунул руку в окошко, стукнул слегка тетку по спине и пошел своей дорогой.

Едва Александр Борисович открыл дверь своей квартиры и почувствовал запах жареной курицы, он вспомнил, что забыл купить хлеб. Армянский лаваш.

Он прислушался: Ирина с кем-то разговаривала. С Нинкой?

Из комнаты доносился ее мелодичный голос:

– ...Известны несколько градаций страха: испуг – это первая реакция на угрозу, тревога – это чувство неопределенности при ожидании неблагоприятного развития событий, потом еще боязнь – слово так себе, разговорное, я бы его заменила на трепет, но это уже почти с сексуальным оттенком. – Ирина хихикнула. – Значит, боязнь. Это реагирование на реально видимую опасность. И наконец, паника, что есть, как ты понимаешь, неконтролируемый животный страх. Последняя градация особенна важна, поскольку у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого он неспособен на дальнейшее сопротивление эмоции страха, впадая в хаотическое поведение или какое-то оцепенение.

«Психолог ты мой доморощенный, – подумал Турецкий с нежностью. – Хотя почему же доморощенный? Скоро будет дипломированный... Наверно, с однокурсницей болтает...»

Осторожно, чтобы не шуметь, ступая с пяток на носки, он двинулся назад к двери. Тихонько прикрыл ее за собой и быстро пошел вниз по лестнице – за хлебом. В соседнем квартале допоздна торговали курицами гриль, там можно было купить и лаваш...

На втором лестничном пролете в кромешной темноте Турецкий уловил какой-то шорох. Вспомнил о звонке Грязнова и мигом покрылся испариной. Только этого не хватало... непроизвольно сунул руку в карман, но, разумеется, никакого оружия у него с собой не было. Хотя нет, в пиджаке есть авторучка. В случае чего можно воткнуть в глаз. Или в сонную артерию. В каком-то фильме видел, а так самому не приходилось. Самому отчего-то все чаще приходилось орудовать голыми руками... «Вот отчего так, – подумал Турецкий, – мир устроен несправедливо. Вот почему, когда мне необходимо оружие, у меня с собой ничего нет. Хотя в принципе оно у меня есть».

Шорох между тем становился громче. Судя по всему, невидимый противник приближался. Кто шел... нет, крался, именно подкрадывался. Он был невиден в темноте, но уже совсем близко

Турецкий вспомнил, как тот тип с ножом едва не разделался с ним прошлый раз, и похолодел.

«... у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого...»

Ну нет! Он ринулся вперед и столкнул невидимого противника по лестнице.

– Папа, ты сдурел?! – завизжал знакомый голос.

– Нинка, – выдохнул Турецкий. Заскрежетала чья-то дверь. На площадке появился

сосед с газетой в одной руке и бутербродом в другой.

– Александр Борисович? Вы в порядке?

– Да вот, – сдержанно пробормотал Турецкий. – С лестницы навернулся.

Сосед покачал головой и закрыл за собой дверь. Турецкий помог дочери подняться на ноги.

– А что это у тебя шуршит?

– Да хлеб же! Мама погнала за лавашем, сказала, что ты наверняка забудешь. Только не предупредила, что ты так оголодал, что на людей бросаешься! Да ну тебя вообще!

– Понимаешь... – начал было Турецкий, но Нинка махнула рукой и взлетела на свой этаж. Хорошо, что у молодых память короткая.