Сенсация по заказу - Страница 18

– Текущий специалист – это...

– Текущий биофизик. Белов или Колдин. Теперь только Колдин.

– Раз они менялись, то это же, наверно, большая нагрузка – такая работа? Вы не собираетесь привлечь в Лабораторию еще одного ученого?

– Занимайтесь лучше своим расследованием, – вежливо сказал Майзель. – Еще и башмаков не износила, в которых шла за гробом...

– Не понял? – делано удивился Турецкий. – Вы о ком?

– Это Шекспир, господин сыщик. Гамлет так о матери говорил, когда она за Клавдия замуж выскочила – сразу после гибели мужа. Его брата, между прочим.

– Я – следователь, а не сыщик, – заметил Турецкий с заметным чувством собственного достоинства.

– А в чем разница? Не формальная – в принадлежности к ведомству и тэ дэ, а фактическая? Человеческая? Вот вы мне скажите!

– Может быть, в том, что следователь, в отличие от сыщика, никуда не спешит.

– Боюсь, это-то и плохо, – вздохнул Майзель.

– Не к месту вы Шекспира вспомнили, профессор. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Вы же не собираетесь, например, не стирать пыль со стула, на котором Белов сидел, так?

– Да не было у него никакого стула, – сказала проходившая мимо Анна Нисенбаева.

– Как это?

– А вот так. Он вообще ни минуты на месте не сидел. У компьютера и то стоя работал. – И Нисенбаева пошла дальше.

Турецкий повернулся к Майзелю. Пора было переходить в наступление.

– Лев Наумович, вы знали о том, что Белов вел дневник?

– Полагаю, у любого ученого есть нечто подобное.

– Я говорю об общей тетради с зеленой обложкой. Знакома вам такая? Он делал в ней рукописные записи личного характера.

– У него было много тетрадей, – вполне доброжелательно сказал Майзель, и Турецкий понял, что имел в виду Смагин, когда говорил о его интеллигентной двусмысленности. Это действительно бесило.

– А зеленая среди них была?

– Вот зеленой, извините, не припомню. Спросите у остальных сотрудников... А что, разве из дома Антона Феликсовича что-то пропало?

– Кажется, нет.

Майзель позволил себе сдержанное удивление таким ответом: чего ж тогда переживать, дескать?

Турецкий спросил о дневнике и Колдина. Знал ли он о нем?

Георгий Сергеевич все время, пока Турецкий общался с Майзелем, занимался какими-то расчетами и ни разу не повернулся в их сторону.

Ответ Колдина был не просто отрицательный, он сильно удивился и даже, как показалось Турецкому, расстроился. Вероятно, считал, что жизнь Белова ему известна досконально.

То ли еще будет, когда скелеты из шкафов повы-шагивают. А ведь начнется же здесь что-то такое рано или поздно, Турецкий это чувствовал.

Подойдя к лаборанткам, Турецкий беспечно спросил:

– Интернетом позволите воспользоваться, барышни? – Таким тоном интересуются люди, желающие скоротать свободный часок за онлайновой игрушкой или разглядыванием во Всемирной паутине неприличных страниц.

Лавочкина показала ему свободный компьютер, монитор которого получался у нее перед глазами, хоть и на приличном расстоянии. Турецкий стал перед ним так, чтобы видно не было ничего и никому. Лавочкина занялась своими делами.

Турецкий живо залез в электронный почтовый ящик и прочитал сообщение от Смагина. Там было три страницы плотного текста, из которых Александр Борисович выделил для себя абзац:

«Автор свыше 1000 изобретений, главным образом в различных областях электротехники. Усовершенствовал телеграф и телефон, лампу накаливания, изобрел фонограф и др., построил первую в мире электростанцию общественного пользования, обнаружил явление термоионной эмиссии и многое другое. Для деятельности Эдисона характерны практическая направленность, разносторонность, непосредственная связь с промышленностью».

Значит, практическая направленность, разносторонность и непосредственная связь с промышленностью. Интересно, был ли похож Белов на своего кумира? Портрет на стене, единственный, кстати, в Лаборатории. Турецкий обратил внимание, что на рабочих столах сотрудников отсутствовали какие бы то ни было фотографии личного и семейного характера. Все подчинено работе.

Итак, был ли похож Белов на своего кумира? Двигался он в таком же направлении (практическая направленность изобретений)? Безусловно. Но что-то его остановило. Или кто-то... Турецкий заметил на себе взгляд Нисенбаевой и поманил ее пальцем, а когда она подошла, предложил сесть рядом.

– Аня, какой был ваш шеф? В человеческом плане. Вы же давно с ним работаете?

Нисенбаева ответила так, будто репетировала:

– Он рано поседел. Лицо всегда было темным от загара, хотя он дни и ночи проводил в Лаборатории, а светлые глаза, казалось, жили самостоятельной беспокойной жизнью.

Влюблена она в него была, что ли? – подумал Турецкий. Две женщины и четверо мужчин. В запертом помещении. И один из них гений. Так говорят, по крайней мере.

– Я так понимаю, Белов привык к восхищению окружающих? – заметил Турецкий достаточно громко, чтобы слышали и Майзель, и Колдин.

Нисенбаева закусила губу:

– Мне работать надо... – И пошла по своим делам.

– А что такого? – пожал плечами Майзель, провожая ее вполне мужским взглядом. – Его научные успехи всегда давали для этого повод.

Колдин, похоже, думал о другом.

– Рассказывал Антон здорово. Сам увлекался и, похоже, не всегда знал, чем закончит, в общем, было ли то, о чем он говорил, или нет – бог весть. Так часто бывает с хорошими рассказчиками – их слушают затаив дыхание, нет даже времени задуматься над смешными или печальными историями, и только потом уже слушатели, в зависимости от того, как они относятся к рассказчику, говорят: ну и врет. Или: надо же, какое у человека богатое воображение!

– А вон и Эрик Ляпин собственной персоной, – вставил Майзель.

Турецкий заглянул в записную книжку.

– Эрнест Николаевич?

– Он самый. Надежда отечественной науки. Ляпин, худой как подросток, был одет в облегающий свитер, бесформенные джинсы и кеды. Ярко-белые зубы, неожиданно глубокий бархатистый голос, балансирующий между меланхолией и озлобленностью, – таков был портрет надежды отечественной науки.

Барышням, наверно, нравится, подумал Турецкий, тем, что помоложе. Вот той же Веронике. Анне Нисен-баевой – вряд ли, ей мужчины постарше интересней. Турецкий оглянулся на лаборанток. Но Нисенбаевой видно не было, а Лавочкина что-то измеряла под микроскопом, потом вычисляла, сверяла с какими-то таблицами и записывала.

– Слава – это прекрасно, – громогласно заявил Ляпин, – но куда лучше, когда она покоится на прочном материальном фундаменте! – Он посмотрел на Турецкого и пояснил: – Услышал ваш вопрос о восхищении окружающих. И имею что сказать. Но сначала – имею честь представиться...

– Я знаю, кто вы. – Турецкий достал свою корочку и показал Ляпину.

Обычному обывателю хватало беглого взгляда, но Ляпин взял красную книжицу в руки и тщательно изучил. Посмотрел на Турецкого и снова в корочку. Делал вид, что сличал фотографию с оригиналом, шевелил губами.

Это представление, понял Турецкий. И тут к этому привыкли. Штатный клоун. Куда ж без него.

– Так вот, – взмахнул Ляпин корочкой Турецкого так, словно хотел отправить ее в мусорную корзину. – Хотя карьера ученого никогда не числилась в ряду высокодоходных, времена меняются. Одно из самых ценных качеств ученого какое? Вовремя разглядеть коммерческий потенциал проводимой работы и выдвинуть ее на рынок. Знаете, как преуспеть в науке? Надо стать знаменитым.

Турецкий забрал корочку и сунул в карман.

– Так как же стать знаменитым?

– Проще простого! Надо постоянно публиковать всякую белиберду. Многие начинающие ученые чересчур всерьез считают, что публиковать нужно лишь тщательно продуманные и выверенные работы. Глупости! Никто не читает статей целиком, поэтому не тратьте ваше драгоценное время на анализ полученных результатов. Сочиняйте и публикуйте. Публикуйте и сочиняйте! Порядок этих двух уважаемых занятий совершенно неважен.