Сен-Симон - Страница 67
Да не посетует читатель на длинную цитату. Она необыкновенно важна. Из нее следует, что в дни, когда Конт штудировал математику в лицее Монпелье и не подозревал о своем призвании, главные компоненты его будущего учения оказались уже провозглашенными и учение в целом было названо. И все это сделал «безалаберный» Сен-Симон…
Ко времени встречи учителя с учеником учитель если и не сформулировал полностью, то уж, во всяком случае, продумал свою «индустриальную теорию» и уточнил отдельные ее стороны. Им были написаны «Письма женевского обывателя» (1802), «Введение в научные работы XIX века» (1807–1808), проект «Новой энциклопедии» (1810), «Очерк науки о человеке» (1813), проспект сборника «Индустрия» (1817) и многие другие труды.
А ученик? Ученик, как мы видели, не имел ничего, кроме трогательных чувств в сердце и сумбура в голове.
2) Все вышесказанное уже является достаточным ответом на второй тезис контистов. В самом деле, если Сен-Симон обладал какими-то определенными взглядами, а юный Конт еще ничего не имел за душой и обретался в стадии поисков, то, безусловно, пользу от сотрудничества мог получить отнюдь не Сен-Симон, но только Конт.
Конт, надо отдать ему справедливость, поначалу и не пытался этого отрицать.
Вот что говорил он 18 апреля 1818 года в частном письме: «…благодаря сотрудничеству и дружбе с человеком, обладающим весьма глубокими философскими взглядами, я узнал многое, чего бы тщетно искал в книгах, и за шесть месяцев нашего знакомства интеллект мой приобрел больше, чем я один мог бы достичь в течение трех лет…»
Признание знаменательное: двадцатилетний Конт просто поражен глубиной взглядов своего наставника. Ученик, точно губка, впитывает откровения, преподносимые учителем; именно эти откровения указывают ему путь, который он сам не обнаружил бы и за несколько лет.
Кажется, все ясно. Но почему же в таком случае мог возникнуть тезис о бесполезности сотрудничества с Сен-Симоном для Конта и о «важнейших идеях», которые Сен-Симон почерпнул у своего ученика?
Почему? Да только потому, что с некоторых пор это стал утверждать сам Конт, а его последователи в дальнейшем лишь обыграли и приукрасили его доводы и аргументы.
В мае 1824 года также в частном письме Конта звучат уже совершенно иные мотивы.
Конт подчеркивает серьезный разлад между ним и Сен-Симоном. Оказывается, учитель — «нетерпимый эгоист, с которым может ужиться только посредственность», Сен-Симон «считает себя исключением из общих законов физиологии и думает, что для него лет не существует», а между тем ему бы давно пора отказаться от философии — в ней он ничего не может больше создать…
Конечно, здесь чувствуется обида: письмо относится ко времени истории с третьей тетрадью «Катехизиса промышленников», написанной Контом и встретившей некоторые возражения со стороны Сен-Симона. Автор письма не скрывает своих истинных чувств — уязвленного самолюбия, — подвинувших его на эти горькие упреки. Сам он в восторге от своего труда, тем более что многие лица высказались о нем весьма лестно…
И все же в конце письма есть строки, перекликающиеся с первым отзывом: «…Я, несомненно, умственно многим обязан Сен-Симону, поскольку он могущественно помог мне принять философское направление, теперь окончательно мною усвоенное…»
Следовательно, даже обида, даже чувство оскорбленного самолюбия не могут удержать молодого Конта от признания того, что он «многим обязан» человеку, который вывел его на избранный путь…
Но на этом справедливость Конта иссякает.
Отныне в его отзывах не будет ничего даже отдаленно напоминающего чувство благодарности: напротив, чем дальше, тем в большей степени станут звучать ожесточение, глухая, а затем и открытая ненависть к тому, перед кем юноша Конт когда-то благоговел.
Нет необходимости приводить все эти отзывы; вполне достаточно ограничиться одним, последним, сделанным в 1853 году. В предисловии к 3-му тому «Системы позитивной политики» Конт заявляет о «пагубной связи своей первой молодости с неким развратным жонглером…». Раньше он решительно отделял Сен-Симона от сен-симонистской школы и «жонглерами» называл последователей Анфантена; теперь, оказывается, «секта» во всех отношениях достойна кумира, которого сама себе сотворила. Эта «секта» явилась распространительницей басни, будто философия Конта получила толчок от идей Сен-Симона, «мнения более смешного, нежели гнусного». Если «энтузиазм юноши» когда-то заставил Конта «приписывать Сен-Симону все идеи, какие возникали у него самого», то теперь «иллюзия рассеялась», и Конт ставит своего бывшего «мэтра» ниже второстепенных публицистов — «он менее литературен, хотя настолько же лишен образования». Его «мимолетный блеск» создан исключительно «разнузданным шарлатанством, лишенным всякой истинной заслуги…».
Так, действительно, можно говорить только в последний раз, ибо дальше идти уже некуда.
Но в чем причина этого нарастающего ожесточения? Что заставило Конта отказаться от своих прежних признаний и ступить на путь ненависти и клеветы?
Чтобы ответить на эти вопросы, нужно внимательнее присмотреться к основателю позитивизма, попытаться выяснить его нравственную физиономию.
В зрелые годы у Конта мало что осталось от юношеской сентиментальности и пылких чувств. Он как бы высох, наглухо затворившись в своей умственной келье. Его «мозговая гигиена» не была случайным явлением. Эгоцентрик, человек, проникнутый убеждением, что только он способен сказать решающее слово, Конт со злобой относился ко всем, кто перед ним не падал ниц. При этом сознание его постоянно омрачалось манией преследования, он в каждом видел врага, стремящегося украсть его мысли, его новые термины, а потом злорадно профанирующего их перед широкой публикой.
Конт не ценил преданности, хороших отношений, дружеских чувств. Достаточно ничтожной размолвки, малейшего подозрения — и он отвергал и топтал людей близких, многим жертвовавших ради него. «Конт был способен менять мнение о людях сообразно с чувствами, которые к ним испытывал», — с грустью замечал Литтре. Милль выразился еще яснее. По его мнению, Конт был несправедлив к Сен-Симону, «как и вообще ко всем, кто переставал ему нравиться». И Милль и Литтре на себе испытали изменчивость и несправедливость своего патрона.
И вот мыслителю подобного склада, углублявшемуся дальше и дальше в бесконечные пещеры своих систематизаций, приходилось постоянно помнить: «А ведь начал-то все другой!.. Ведь толчок (да и не только толчок) позитивной философии дал Сен-Симон!..» Впрочем, если бы Конт даже попытался это забыть, все равно ничего бы не вышло: сен-симонисты устно и письменно, на страницах своих журналов и в брошюрах, напоминали ему вновь и вновь: «Ты вор!.. Ты отступник!..»
Как же он мог пережить такое?
Как мог не отмстить тому, кто был невольным виновником всех его мучений?..
Пословица гласит: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав».
Конт в глубине души должен был чувствовать свою неправоту. И ему не оставалось ничего другого, кроме как сердиться. И он сердился. Ругал и поносил последними словами того, кому был обязан столь многим.
3) Да, многим. После рассмотренного выше нам не придется особенно долго доказывать читателю ату очевидную истину. И, возражая современным адвокатам Конта, пытающимся обосновать тезис о независимости построений своего подзащитного, мы возвратимся лишь к некоторым важнейшим схождениям в сен-симонизме и позитивизме, оперируя только материалами, приведенными в этой книге.
Прежде всего — само название системы Конта.
«Позитивизм»… Это понятие изобретено Сен-Симоном в период его раздумий о «Новой энциклопедии» (1807–1810 гг.). Именно тогда, противопоставив грядущие труды XIX века сделанному в век Просвещения, Сен-Симон подчеркнул положительный, позитивный характер новых наук по отношению к прежним, носившим критический, отрицающий, негативный характер.