Сен-Симон - Страница 58

31 декабря 1829 года происходит трогательная сцена.

В присутствии массы «верующих» Оленд Родриг произносит большую программную речь.

Назвав себя «живым преданием», единственным учеником Сен-Симона, по настоянию которого читалось, перечитывалось и изучалось божественное творение философа «Новое христианство», Родриг заявил затем, что отныне он передает «управление школой» в руки Анфантена и Базара и чувствует живейшую радость, что обрел более достойных руководителей, нежели он сам…

Речь Родрига заканчивается аплодисментами и братскими поцелуями слушателей.

Затем выступает Базар. Он чувствует себя не очень ловко и слегка запинается. Пытаясь оправдать свою капитуляцию, он говорит об отличии сен-симонистской религии от христианской и о неразрывной связи между духовными и социальными проблемами…

Все это, однако, не спасает от раскола.

Группа сторонников социальной направленности учения, возглавляемая бывшим редактором «Производителя» Бюше, декларирует свою позицию и покидает зал.

Радость «единства» отравлена…

События конца 1829 года и установление сен-симонистской церковной иерархии во главе с Анфантеном и Базаром нанесли серьезный удар по сен-симонизму как социальной философии. Последствия этого шага должны были сказаться в скором будущем.

Но тут произошла июльская революция, которая, несмотря на враждебность учеников Сен-Симона к революционной борьбе, сыграла им на руку и кратковременно вознесла их на небывалую высоту.

Они предлагали свою систему как средство против революции.

Каждый из них утверждал: если человечество нам поверит и проникнется нашими взглядами — больше не будет ни политических, ни социальных потрясений. В результате мирного, эволюционного развития общество в короткий срок придет к изобилию и счастью.

Но жизнь, не веря их внушениям, шла своим чередом. Розовая водица красивых слов не могла утолить жажды угнетенных, воздушный пирог «социальной гармонии» не мог их насытить. И когда мера терпения переполнялась, эволюцию сменяла революция.

Так получилось и в 1830 году.

Карл X любил хвастать, что не менял своих убеждений и взглядов со времен «старого порядка», когда он был еще только младшим братом короля, графом Артуа.

Это была правда. Человек ограниченный и недалекий, новый король жил древними, давно уже сданными в архив истории заповедями.

В царствование Людовика XVIII он возглавлял партию «ультра» — крайних монархистов, мечтавших восстановить абсолютизм. Теперь, оказавшись у власти, он устремился к своей заветной цели с неудержимым рвением. Пребывая в наивной уверенности, будто конституцию поддерживает лишь кучка интеллигентов, король полагал, что восстановление власти дворянства и духовенства не встретит сопротивления со стороны «его доброго народа».

Уже в 1825 году, в первый год своего царствования, Карл X издал законы, глубоко возмутившие широкие слои французов. Он заставил налогоплательщиков возместить бывшим эмигрантам один миллиард франков — стоимость земель, конфискованных революцией, и ввел жестокие кары за проступки против католической церкви. Эти законы были тем более ненавистны, что совпали с кризисным годом, принесшим народу разорение и неслыханную нужду. Но все это, разумеется, ни в коей мере не могло остановить Карла X. Двигаясь шаг за шагом в принятом направлении, он создал в 1829 году кабинет, состоявший из «ультра», причем главой его поставил своего любимца князя Жюля де Полиньяка.

Жюль Полиньяк был весьма зловещей политической фигурой.

Сын фаворитки Марии-Антуанетты, он, равно как и его семья, обворовывал казну и вызывал справедливую ярость народа еще при «старом порядке». В годы революции Полиньяк возглавлял эмигрантов и непрерывно строил козни против родины. Вернувшись после падения Наполеона, он показал себя как враг конституции, заядлый клерикал и мракобес.

Выдвижение такого деятеля на главную роль в государстве не могло пройти без эксцессов. Сильное возбуждение страны отразилось в печати. Общественное недовольство приняло такие размеры, что король долго не решался созвать палаты. Когда же наконец в марте 1830 года они были созваны, палата депутатов немедленно потребовала отставки кабинета. Король распустил палату. Однако новые выборы закончились полным поражением сторонников Полиньяка.

«Ультра» решили идти напролом и одним ударом сломить общее сопротивление.

В воскресенье, 25 июля Карл X принял своих министров в загородном дворце Сен-Клу.

Его величество только что вернулся с прогулки и был в отличном настроении. Сбивая стеком грязь с дорожных сапог, он приветливо кивнул министрам и подошел к столу, где лежали переписанные набело и подготовленные для подписи ордонансы…

Ордонансы… Само это слово веселило короля. Нет, черт возьми, он добьется своего! Он сломит проклятую оппозицию и оставит в дураках господ либералов! Он нарочно выбрал эту форму. Ордонансами в средние века называли указы или законы, издаваемые от лица короля. Теперь, восстановив этот древний обычай, он как бы сбрасывает со счетов конституцию: раз король издает от себя указы, значит конституции остается молчать!

Карл X чуть не рассмеялся вслух от удовольствия. Он еще раз взглянул на министров. Князь Полиньяк, высокий и стройный, пододвигая ордонансы, морщил красивое лицо в угодливой улыбке. Гернон-Ранвиль и Шантелоз, несмотря на свое старание скрыть это, выглядели угрюмыми. Маленький д’Оссэ лихорадочно шарил глазами по стенам.

Король сел к столу. Он еще раз перечитал хорошо знакомый ему текст. Ордонансов было четыре. Они распускали вновь избранную палату, вводили строгие правила против либеральной печати, на три четверти сокращали число избирателей и лишали палату права вносить поправки к законопроектам.

Это перечеркивало конституцию.

По существу, это был государственный переворот.

Как-то он удастся? Не случилось бы чего неожиданного…

На секунду Карл почувствовал страх. Его лошадиная физиономия вытянулась еще больше, чем обычно. Зрачки сузились. Подняв перо, он некоторое время неподвижно держал его над бумагой.

Но быстро успокоился. Вспомнил слова префекта полиции Манжена, который обещал, что Париж не пошевельнется.

— Чем больше я думаю об этом, господа, — обратился он к министрам, — тем более убеждаюсь, что иначе поступить невозможно!

И король быстро подписал ордонансы, не ведая, что подписывает свое отречение от престола…

— Что вы там ищете? — шепотом спросил Полиньяк д’Оссэ, все еще изучавшего стены зала.

— Портрет Страффорда! — так же шепотом ответил морской министр.

Полиньяк решил, что его коллега слегка рехнулся. Но д’Оссэ знал, что говорил. Все прошедшее утро он думал о министре английского короля Карла I графе Страффорде, который одиннадцать лет покрывал беззакония своего монарха и которого тот на двенадцатом году выдал парламенту для суда и казни. Уж не ждет ли и их, добровольно взявших на себя ответственность за авантюры Карла X, та же самая участь?..

26 июля ордонансы были опубликованы в правительственной газете «Монитер».

В этот день Париж еще жил своей обычной жизнью, и Полиньяк, просматривая очередной рапорт префекта полиции, мог узнать, что «самое полное спокойствие продолжает царить во всех районах столицы». Происшествия были обыденно-незначительны: из 470 безработных 200 получили места на предприятиях; четверых человек арестовали за воровство, шестнадцать — за бродяжничество; двое детей заблудились на улицах. Словом, все как вчера, позавчера, как месяц назад, как каждый день.

Но уже к вечеру положение изменилось.

На улицы высыпали встревоженные люди, у многих в руках были газеты. Люди громко выражали свое возмущение.

Биржа объявила, что акции упали на шесть процентов.

Собрание сотрудников оппозиционной печати, состоявшееся в редакции газеты «Насьональ», приняло коллективный протест против ордонансов, объявив их незаконными.