Семнадцать рассказов (сборник) - Страница 4

— Если мы проехались понапрасну, — продолжала Зоя. — Это… это я не знаю, что бы такое было.

— Он дома, он в городе, наверно, — утешала сестра.

— Он мне необходим, он один, он один мне поможет. Знаешь, если мы застанем его, мне сразу станет лучше; если же нет его… Тогда берегись: я не знаю, что со мною будет.

— Что ты, Бог с тобою!

— Я себя знаю, я знаю себя, Антонина. Ты эти три года не жила с нами, ты не знаешь, что со мною делается. Тебе говорила мама подробно? Да не одни тут нервы, нервы бы ничего, — хуже со мною бывает.

— Что хуже? Я не знаю…

— Хуже, милая, только нет, говорить об этом не надо. Нет, не могу я, и не надо, и рассказывать тебе об этом не следует…

— Зоечка, говори: ты пугаешь меня.

— Чего пугаться… Пугаться нечего. А я вот обрадую тебя. Конец этому скоро будет, скоро. Я чувствую, что сегодня или завтра, но исцеление будет! И какое исцеление!

— Ну, значит застанем.

— Да, хотя и сомневаюсь я, а всё же внутри меня точно голос какой-то говорит: хорошо кончится. Я верю в это, Нина. А ты веришь?

— Верю, родная моя.

— Ведь он святой, Нина? Ты знаешь, я во сне его видела. Он весь седой и от лица светится даже. Ты увидишь, ты вот увидишь, что он именно такой.

Глаза у неё загорелись ещё сильнее, они так и вспыхивали и сияли. Точно видела она перед собою этого старичка, таинственного, исцеляющего. Она спустила ноги, встала со скамьи. Когда она встала, соседи как-то странно покосились на неё. Она была небольшого роста и горбатая…

Она уже привыкла к своему уродству, она не скрывала его, не обращала на него внимания. Она равнодушно посмотрела вокруг и опять села возле сестры, умостившись удобнее.

— Так что же с тобою ещё делается? — спросила та.

Но Зоя ничего не отвечала, только крепко прижалась к её плечу. Она не прерывала больше молчания, и так мертвенно тихо было вокруг, только слышался лязг цепей, да за бортом шумели волны…

Им отвели в городе небольшой, но чистый номер с широкою постелью. Пока они доехали до гостиницы, стало совсем темно. К вечеру стало холоднее, и даже на одном стекле появились прозрачные лепестки морозного узора. Слуга принёс свечи и полотенца. Незнакомая, новая обстановка неприятно давила их. Зое было хуже. Ей стало хуже после печальной встречи, при въезде в город. Только что они, в сгущавшихся сумерках, съехали с пристани, и колёса, мягко прокатившись по деревянным доскам, застучали по камням, им наперерез из улицы появилась погребальная процессия. Факелы смутно мерцали, колыхаясь над широкими шляпами и капюшонами. Чёрные лошади ступали тихо и как-то неслышно. Белый гроб кое-где искрился блестящими точками, да изредка потряхивал пышными, качающимися кистями. За гробом шёл старик в шубе, с открытою лысою головою, и два гимназистика, тоже без фуражек. Сзади не было больше никого — ни людей, ни экипажа.

— Как ты думаешь, кто она? — спросила Зоя, прижимаясь к сестре и пугливо глядя на чёрные силуэты проходящего кортежа. — Это немка должно быть…

Факелы уходили в глубь сумерек, перебегая, как блуждающие огоньки, путаясь между собою и опять разлучаясь.

— Зоя, как не стыдно, полно! Ты, кажется. готова расплакаться.

Она заглядывала ей в лицо, а та отворачивалась, не хотела, чтобы сестра уловила её выражение.

И теперь, приехав в номер, она всё ещё была полна этою встречею. Ей было так холодно и непривычно. Она куталась в большой платок до самого носа, говорила, что ничего не хочет, ни есть, ни лежать. Она смотрела в окно на незнакомую пустую улицу, по которой свободно гулял ветер. Иногда она останавливалась задумчиво у высокой конторки, зачем-то приткнутой возле двери, и, положив на неё локти и подперев подбородок, стояла так, о чём-то всё думая, что-то соображая. Сестра долго смотрела на неё, полулёжа на диване.

— Зоя, скажи ты мне, в чём дело? — спросила она наконец.

Зоя оглянулась, подошла к ней и остановилась у стола.

— Зачем тебе знать это? Зачем?

— Зоенька, ведь ты мне сестра, ведь люблю я тебя. Мне тяжело, мне так тяжело смотреть на твои муки. Что с тобою?

Она схватила её за руки.

— Я знаю, ты его потеряла, — ну, ведь это ужасно, конечно. Но у тебя есть, кроме того, что-то.

— Есть.

— Ну, скажи; тебе легче будет, если ты сбросишь с себя этот груз: ведь он тяготит, он давит твою душу.

— Нет.

Она вырвала руки и опять заходила по комнате.

— Я одно тебе скажу: я больна, больна ужасно. Доктора не вылечат меня: если отец Алексей мне не поможет, мне не поможет никто.

— Что же болит у тебя?

— Всё. Сердце болит, дыханья нет. Нет покоя, нет сил жить. И никому я не скажу, что со мною, ни тебе, ни даже ему.

— Зачем же тогда нам было ехать сюда?

— Может быть, молитва его поможет. Если он духовидец, он и без моих слов всё поймёт и узнает, а если он простой обыкновенный человек, то и знать ему это незачем.

Зоя подошла к дивану, опустилась на колени и положила голову на грудь сестры.

— Ах, тяжело, тяжело мне! — прошептала она, чувствуя в себе конвульсии слёз. — Поскорее бы, поскорее увидать его! Вот, если бы он сейчас был тут, я бы выплакалась перед ним, и так бы хорошо и легко бы мне стало: именно теперь он бы понял меня.

— Хочешь, я пойду за ним?

— Нет, он всё равно не пойдёт теперь, да ведь и сказали тебе, что он только к вечеру вернётся в город. Ты пойди ко всенощной, оставь меня, а я отдохну здесь… Я не спала, уж теперь и не помню, сколько ночей. Меня так и шатает, когда я хожу. Мне надо, мне надо отдохнуть. Нина, зачем эти три года ты не была со мною? Я отвыкла теперь от тебя. Ты ведь такая хорошая, ты такая прелестная, милая. Если бы была ты всегда возле меня, поверь, в тяжёлые минуты к тебе я пришла бы… А мама?.. Ты знаешь маму! Разве она может понять это…

Сестра дотронулась до её головы, она горела. Даже пряди волос, что спускались на лоб, и те были такие тёплые, до странности сухие.

— Ты бы легла, разделась, — сказала Нина, — а я всё устрою, пойду и сделаю.

— Да, я может быть лягу, сказала Зоя.

Она поднялась, подошла, шатаясь, к кровати, и стала расстёгивать и развязывать платье.

— Да, мне лучше лечь, — повторяла она.

Зоя заснула глубоким, мёртвым сном, под шум и треск топившейся печки, смотря на красный, тёплый свет, лившийся из полуотворенной заслонки. Когда Нина возвратилась и попробовала разбудить её, она не могла этого сделать. Зоя лежала, плотно сжав губы и сомкнув ресницы, тихо дыша, разметав по подушке пряди волос. Она не встала к чаю, не встала к ужину. Она сквозь сон сказала, что ничего не хочет, ничего не будет ни есть, ни пить.

Нина, не раздеваясь, только расстегнув корсет, прилегла рядом с нею. За занавескою тускло горела свеча. Печка мало нагрела комнату, и они обе покрылись пледом.

— Когда же он будет? — вдруг спросила Зоя.

Сестра вздрогнула, так неожиданно она заговорила.

— В пятом часу он служит заутреню.

— А! Я пойду.

— Не ходи, я одна всё устрою.

— Нет, я пойду. У меня теперь есть силы, ты не бойся за меня.

А голова у неё всё также горела.

— Нина, — вдруг каким-то странным, глухим голосом заговорила она. — Можно тебя спросить… только ты не пугайся, пожалуйста не пугайся…

— Ну? — с каким-то томящим предчувствием спросила та.

— Что… кроме нас, никого нет в этой комнате?

— Никого, что это ты спрашиваешь?

— Только двое… а… а третьего нет?

Нина чувствовала, как дрожь пробежала по её спине, как внезапно сердце словно остановилось биться.

— Третьего, — прошептала она, — как третьего?

— Ты не путайся… Мне всё кажется, что там на стуле сидит кто-то…

В том углу, куда показывала она рукою, было совсем темно, смутно, неопределённо. Что-то такое словно колыхалось, что-то шевелилось там. Нина боялась голову повернуть; она чувствовала, что её охватывает со всех сторон что-то новое, неизъяснимое. Вокруг стояла тишь; она слышала, как кровь бьётся в ней.