Семейная кухня (сборник) - Страница 9

– Завещание сегодня заверила у нотариуса, хлеба купила и простокваши, – рассказывала тетка.

Настя почти не слушала:

– А?

– Завещание, говорю, на квартиру. Брат приезжал с женой, я им сразу и показала бумагу, чтобы они знали, – продолжала тетка.

– А почему не мне? – вырвалось у Насти.

Тетка этого не услышала.

– Они живут на одну пенсию, а пенсии сейчас… Жена у него приличная женщина. Окна мне помыла один раз. Плохо, конечно, разводами, я лучше мою, но помыла же!

Настя дослушала теткин монолог и положила трубку. «Она странная все-таки. Этому брату – семьдесят пять, не сегодня-завтра – инфаркт. Инсульт уже был. Зачем им квартира?»

Настя не успела додумать эту мысль – мать в комнате закричала. Настя кинулась, обняла ее. Мать срывала Настины руки и металась по кровати.

– Мама, мама, тихо, это я, – уговаривала ее Настя.

Теткина квартира ей была очень нужна. Не ей, а матери. Ее можно было устроить в дом престарелых. Настя уже все узнала: хорошее учреждение, медицинский уход круглосуточно, питание, лечение. Не какая-нибудь вшивая богадельня. Ее заверили, что матери там будет хорошо, куда лучше, чем дома. Только нужно было передать в дар дому квартиру. Настю уверяли, что все полученные от продажи квартиры деньги пойдут на лекарства и уход. Настя не хотела отдавать мать в дом престарелых. Плохо это, неправильно, но сил у нее больше не было. Она устала. Дико устала – даже не физически, а морально. Она не понимала, как мать, родная мать может ее не узнавать и отталкивать, как чужую, злую, постороннюю. А еще Настя боялась, что однажды она просто не подойдет к матери, потому что не услышит, уснет или просто не захочет встать на ее крик. А той уже все равно, кто будет держать за руку – дочь или медсестра. Так что квартира тети Шуры Насте была не просто нужна – от этого зависела ее жизнь. В прямом смысле слова. Потому что какая там жизнь, когда за стенкой больная мать. А Настя еще хотела замуж и детей. Надо было как-то успеть.

Тетя Шура, как и мать, умирать не собиралась. Болячки были, но сердце работало исправно. Да и в роду имелись долгожители по женской линии. Настя никому не желала смерти, упаси бог. Но ее тоже можно было понять, правда ведь?

– Да, – кивнула моя мама, слушая Настин рассказ, – вас можно понять.

Это была мамина профессия – соглашаться с клиентом, который всегда прав, и быть на его стороне.

В это же время о квартире тети Шуры думала еще одна женщина – Эльвира. Ее муж – Альберт – был вторым человеком, который должен был хоронить тетю Шуру, по ее собственному замыслу. Альберт был сыном тети-Шуриной единственной, рано умершей подруги.

– Опять она звонила, – ворчала Эльвира. – Сама говорила, что ты ей как сын, вот пусть тебе, как сыну, квартиру и завещает, а то ты у нее самый хороший, а квартирка – тю-тю.

– Эльвира, зачем ты так говоришь? – возмущался Альберт, мужчина мягкий, бесхарактерный. От любого столкновения с реальностью у него начинала болеть голова и вступало в спину – такая вот странная особенность организма. Так что Альберт старался не сталкиваться с жизнью, переложив все на плечи активной, решительной супруги Эльвиры. Сам он предпочитал жить прошлым. Историк по профессии, безработный по жизни, он проводил время на диване с очередным историческим детективом. Ему нравилась тетя Шура, потому что она помнила, какой он был маленьким, как любил играть в солдатиков и рисовать в альбоме. Она помнила, как он получил первую шишку, в первый раз влюбился, как цеплялся за юбку матери, не отпуская ту на работу.

– А как я должна говорить? Ты ей то продукты отвезешь, то подарки, то в больницу, то операцию оплатишь, то телевизор новый, и похороны тоже ты будешь оплачивать, я тебя знаю. Что тебе за это будет? – кричала Эльвира.

Эльвиру тоже можно было понять, потому что именно она платила и за больницу, и за телевизор, и похороны оплачивать тоже предстояло именно ей. И Альберт это прекрасно знал. Эльвира после консультации с психологом специально говорила, что именно Альберт платит за ресторан, за продукты или за свет и воду, чтобы не унижать его достоинство и сохранять иллюзию, будто в семье есть мужчина. Но Альберта это раздражало. Он начинал злиться. Эльвира не понимала почему.

– Ничего мне за это не будет! Она была подругой матери! – ответил Альберт.

– Вот именно – ничего не будет. Вот если бы она нам квартиру завещала, я бы слова дурного не сказала. И сидела бы с ней хоть круглые сутки. Каждому человеку нужен стимул. Ты бы ей намекнул, что ли. Так, аккуратно.

– Эльвира, ты сама понимаешь, что говоришь? Как намекнуть?

– А что такого? Ты о ней заботишься, а она квартиру брату завещает, который тоже скоро того, прости господи. А тебя она с пеленок любит, все по-честному.

– Эльвира, прекрати…

– О себе не думаешь, о сыне подумай. Ему что – квартира лишняя будет? Куда он жену приведет? Сюда, нам на голову? – Эльвира заплакала. Когда речь шла о единственном любимом сыне, она всегда плакала. – Она всю жизнь для себя жила, ни детей, ни мужа, никого, вот и дожила до таких лет, еще и бегает. А я – посмотри на меня – на кого я похожа? Правильно говорят – хочешь долго жить, живи для себя.

– Перестань, прошу тебя. Я поговорю с ней.

– Ой, да ладно, поговорит он. Так я тебе и поверила… – Эльвира подоткнула за пояс кухонное полотенце и пошла на кухню.

Скандалили и в третьей семье. Ирочка Ксенофонтова была социальным работником. Для тети Шуры она ходила в магазин, аптеку, сберкассу. По доброте душевной привязалась и продолжала держать с ней связь даже после того, как уволилась и полностью посвятила себя семье. Ирочка держала около уха телефонную трубку и кивала. Старший сын совал ей под нос учебник английского и шипел возмущенно:

– Ну помоги мне, а то я не успею на компьютере поиграть. Что сюда ставить? Did?

Ирочка хмурила брови, отмахивалась от него, пока наконец не закрыла рукой трубку и не прошипела: «Да!!!» Дочь уже минут пять тянула ее за брючину и канючила:

– Мам, ну мам, можно мне мультики поставить? Мам, ну мам.

– Что мне есть на ужин? – Заглянув в комнату, Ирочкин муж увидел, что жена стоит с телефоном. – Понятно, вечерний сеанс связи. Не надоело? – возмутился он и имел на это полное право.

Ирочка не возила тетю Шуру к врачам, не оплачивала операцию, не покупала телевизор. Зато каждый вечер она слушала про племянницу, маму племянницы, сына подруги, жену сына подруги. Тетя Шура забывала, что уже рассказала, а что еще нет… И Ирочка еще раз слушала, что племянница обнаглела вконец, бессовестная. Мать ее – симулянтка и бездельница. Сын подруги – бездарь и неудачник. А жена сына подруги – стерва, каких поискать. И только Ирочка у Александры Аркадьевны была хорошая, умная, порядочная девочка. Святая буквально.

– Да, тетя Шура, вы совершенно правы, – поддакивала Ирочка. Она не рассчитывала на квартиру и вообще ни на что не рассчитывала, просто не могла отказать одинокой больной женщине в такой малости – поговорить по телефону.

Все это длилось не месяц, не два, а много лет. Разговоры, скандалы перетекали из пустого в порожнее. Настя звонила все реже, Альберт тоже приезжал по большим праздникам. А Ирочка подсылала к телефону сына, который говорил, что мамы дома нет, потому что Ирочке муж был важнее, чем тетя Шура.

Тетя Шура умерла в одиночестве. Ее нашли через три дня соседи – от квартиры попахивало. Так уж получилось, что племянница Настя похоронила маму, которая умерла в своей квартире, а не в богадельне, в своей кровати, а не на казенной койке, в объятиях дочери, а не санитарки. Умерла быстро, оттолкнув в последний раз руки дочери. Настя впервые за много лет уехала отдыхать.

Альберт отмечал свадьбу сына за городом. Эльвира была довольна – невеста оказалась с приданым в виде квартиры, из хорошей семьи. А у Ирочки заболели все разом – муж, сын и дочка. Она металась от одного к другому с каплями и платками и даже не обратила внимания на то, что вечером телефон молчит.