Семейная кухня (сборник) - Страница 8

Дядя Аслан кивнул и сел за стол.

Мама ставила тарелки и стаканы.

– Ты рот-то прикрой, – велела она дяде Аслану, который даже в кошмарном сне не мог представить себе маму в роли нормальной кавказской женщины.

Они поели, поблагодарили хозяина и поехали домой. Собственно, все. Только всю дорогу назад дядя Аслан поглядывал на маму с некоторым ужасом. Мамины вечно голые коленки и завивка не производили на него такого впечатления, как ее покрытая голова и бесформенное платье в пол. Он вдруг увидел в ней женщину, такую же, как его жена Роза, с такими же проблемами, горестями, радостями. Женщину, которая воспитывает дочь без мужа, все заработанные деньги присылает матери и работает как мужчина – тяжело и много.

– Что у тебя случилось-то? – спросил дядя Аслан, переходя на русский.

Мама рассказала. Спокойно, содержательно. Больше никому не рассказывала. Дядя Аслан пересказал историю маминого исчезновения тете Розе, та – бабушке, бабушка – Варжетхан, а потом об этом судачила вся деревня.

В тот раз мама приехала не просто так. Не только для того, чтобы повидать меня и бабушку. Она вернулась на родину, в родное село, как в последнее место, куда могла приехать. Мама болела, и никто из врачей не мог поставить диагноз. Она перестала есть – организм отказывался принимать пищу, слабела, худела, все время проваливалась в сон. На работе тоже не ладилось – у нее, легкой, рисковой, ничего не выходило, не получалось. Мама не понимала, что с ней происходит. К тому же начала болеть спина – последствие травмы. От последнего укравшего ее жениха, который чудом остался с гениталиями, она удирала на мотоцикле и врезалась в дерево. Тогда, на стрессе, подумала, что это сильный ушиб, и продолжала ходить. А потом, спустя много лет, оказалось, что смещены диски. Боль была невыносимая.

Мама приехала, вела себя как обычно, дерзила, пила самогон у деда Марата и ждала чуда.

То, что Эдик завез ее в другое село, она поняла сразу – не такая уж и пьяная была, больше вид делала. И когда Эдик сдал ее на руки незнакомому пожилому мужчине, тот факт, что он, не задав ни единого вопроса, ее принял, мама расценила как судьбу, фатум, в который, кстати, никогда не верила.

Утром она залезла в сумку, достала платье тети Розы, повязала косынку и принялась драить дом – мыла окна, натирала полы, выбивала матрасы и подушки, стирала занавески. Пожилой мужчина смотрел на нее и ничего не говорил, мама тоже молчала. Потом она натаскала воды, напекла пирогов, сделала салат из помидоров с луком. Ели они тоже молча. Мужчина поставил на стол вино. Мама пила сладкое, легкое вино и чувствовала, как по телу растекается тепло.

– Тебя как зовут? – спросил мужчина по-осетински.

– Ольга, – ответила мама.

– Ты чья дочь? – спросил мужчина.

– Марии, – ответила мама. Она назвала село, откуда родом, и фамилию бабушки.

Мужчина кивнул и улыбнулся.

– Я о тебе слышал, – сказал он.

Мама поморщилась и отмахнулась.

– Чего ты хочешь? – спросил мужчина.

– Не знаю, – ответила мама. – А вас как зовут?

Мужчина не ответил И велел:

– Ложись иди. Буду тебе спину лечить.

Странно, но мама послушалась беспрекословно. Она легла на кровать, задрала без смущения платье.

Мужчина, имени которого она так и не узнала, ставил ей стаканы. Как ставят банки. Только обычные граненые стаканы. А еще тянул ей руки, ноги, голову. Маме было больно, но она не пикнула – от страха, что он оторвет ей или ногу, или голову.

– Завтра суп сварю, – сказала мама.

– Нет, – ответил мужчина, – я тебе сам буду готовить.

Он варил баранину с травами, поил маму кислым молоком, кормил сыром, овощами. Бросал на сковородку помидоры, перец, баклажаны, посыпал зеленью, крупной солью, выкладывал все на лепешку. Зачерствевшие лепешки он разогревал в печке, вбивал яйцо. Или нарезал сыр, помидор и запекал. Заставлял маму съесть, хотя заставлять не было необходимости – она уписывала все за обе щеки. Через три дня она нагнулась, чтобы помыть полы, и не почувствовала боли. Желудок перестал болеть почти сразу. Сонливость как рукой сняло – мама вставала в шесть утра свежая, как огурчик.

– Я хочу здесь остаться. На всю жизнь, – сказала она мужчине.

Он только засмеялся.

В тот же вечер мама рассказала ему про проблемы на работе, про то, что суетится и ничего не получается, что скучает по дочери.

– Смени работу, забери дочь, – сказал мужчина.

И мама в тот момент онемела. Все оказалось очень просто.

Она рассказывала ему о делах, которые вела как адвокат, о том, что устала быть одна.

Мужчина отвечал коротко. И все оказывалось так просто, так очевидно, как его блюда – лепешка с сыром или отварная баранина с травами.

– Меня мать стыдится, – призналась мама, – мне нужно измениться?

– Нет, если бы не ты, им не о чем было бы говорить, – ответил мужчина. – У тебя своя дорога. Ты с нее не свернешь.

– К тебе же свернула, – возразила мама.

– Значит, так было нужно.

– Почему ты живешь один?

Мужчина пожал плечами.

– У тебя есть родные, близкие? – не отставала мама.

– Кого считать родными? Все мы друг другу чужие… Когда болеем или когда нам страшно. У всех все одинаково. Чужого горя и проблем сторонимся, своих хватает. А кровные узы еще хуже, когда есть что делить. Мы все очень одиноки.

Мама кивнула, удивляясь тому, что он читает ее мысли, как будто живет у нее в голове.

Как раз перед отъездом она вела одно дело о наследстве. К ней обратилась женщина, Анастасия, которой моя мама помогла получить по наследству квартиру умершей тетки. Но жилплощадь не принесла этой Насте ни счастья, ни радости. Настя сидела у мамы на кухне, маленькими глоточками пила коньяк и рассказывала, стараясь оправдать себя. Мама к такому давно привыкла. Каждый человек пытается оправдать свои поступки, снять с себя вину – призрачную или реальную.

«Надо позвонить. Наверняка сидит рядом с телефоном и смотрит на часы. Никаких сил нет. Она ведь даже не вспомнит, что я звонила… Ладно, позвоню».

Настя взяла трубку и набрала номер. Тетка ответила тут же, как будто сидела рядом с телефоном.

– Здрасьте, теть Шур, это Настя, – наигранно весело сказала она.

– Здравствуй. – Тетка говорила холодно.

«Опять обиделась».

– Ну, как вы? – еще более задорно спросила Настя.

– Спасибо, хорошо.

Настя наизусть знала, что стоит за этим «спасибо, хорошо». Тетка обычно звонила по утрам, но иногда специально пропускала дни. Это означало, что Настя сама должна была позвонить и справиться о здоровье. Утром Настя замоталась и посмотрела на часы, когда было уже два часа пополудни. С точки зрения тетки, это означало, что Насте на нее глубоко наплевать и что тетка могла двадцать пять раз с утра окочуриться, а племянница и в ус не дует.

Настя знала – тетка панически боится умереть в одиночестве. Боится, что ее найдут дня через три, когда из квартиры начнет попахивать. Так случилось с ее соседкой – ту нашли к вечеру. Правда, у соседки была собака, которая целый день выла, скребла дверь, вот соседи и не выдержали. А у тетки даже собаки не было. Правда, одно время она всерьез собиралась ее завести и даже интересовалась породами. Проблема была в том, что тетке не нужен был друг и теплое существо рядом. Она терпеть не могла животных, откровенно говоря. Ей нужна была собака, которая бы не ела, не гадила, не линяла, не лаяла и была натаскана на трупный запах. Натаскивают же собак на наркотики. Такой породы не нашлось, поэтому тетка каждый день обзванивала трех человек, которые, по ее замыслу, должны были ее похоронить и могли быть заинтересованы в наследстве.

Одной из них была Настя – хоть и седьмая вода на киселе, но все же родная кровь, двоюродная племянница. Тетка, страдающая периодическими провалами в памяти, считала ее молоденькой вертихвосткой, не очень умненькой, но пробивной особой, которая «не пропадет в жизни». На самом деле Настя была сорокалетней усталой женщиной, у которой не было ничего – ни любимой работы, ни детей, ни мужа. Она жила в однокомнатной квартирке с ширмой. За ширмой жила мама с Альцгеймером. Настю она не узнавала последние года два. Эти два года у Насти слепились в один бесконечный, тяжелый день. Мать кричала, когда она к ней подходила. Кричала и сбрасывала ее руки со своих. Для Насти это было самым тяжелым – уговорить мать не кричать.