Семейная кухня (сборник) - Страница 10

Да, тот самый брат, которому тетя Шура собиралась завещать квартиру, умер двумя днями раньше. Только тетя Шура об этом так и не узнала.

Дело было простое. Настя получила квартиру. И не знала, что с ней делать. Спрашивала у моей мамы. Мама посоветовала заранее написать завещание.

– У меня никого нет, – заплакала Настя, до которой только в тот момент это дошло.

Дядя Аслан и Эдик привезли маму домой. Первые дни она была совсем другой, как будто это была не моя мама, а совершенно другая женщина. Варила щавелевый суп, научила меня свистеть в перо лука, собирала колорадских жуков с картошки. Она ходила в старом бабушкином халате и повязывала голову платком. Даже бабушка начала нервничать.

– Что с ней происходит? – спрашивала она Варжетхан.

– Пытается стать другим человеком, – пожимала плечами та.

– И что делать?

На самом деле мама была нам нужна другой – в шортах, завивке, смелая, независимая, дерзкая.

– Подожди, что-нибудь случится, – обещала Варжетхан, улыбаясь.

Старая гадалка была права. Случилась свадьба на соседней улице, куда позвали, конечно, все село. Вика, бывшая мамина одноклассница, похоронила первого мужа, с которым прожила полгода, и сейчас выходила замуж за пожилого вдовца.

Вика, в длинной фате, стояла в углу. Гости приходили, ели, пили. Вдруг Вика начала медленно опускаться на пол в своем углу.

– Вы ее хоть кормили? – кинулась к ней мама.

Оказалось, что невеста уже два дня ничего не ела.

Мама сидела с Викой в углу и кормила ее с рук.

– Зачем тебе это надо? – спросила она.

– Так положено, – ответила грустно Вика.

– Поехали со мной, – предложила мама.

– Я не ты, – улыбнулась Вика, – ты сильная и смелая. Я всегда тебе завидовала.

– Да ладно!

– Нет, правда. Я бы так не смогла.

– Жизнь бы заставила, смогла бы.

– Ты какая-то другая стала, – вдруг сказал Вика, внимательно посмотрев на подругу.

– Съездила кое-куда на реабилитацию, – отмахнулась мама.

– Не надо. Не меняйся, – попросила Вика. – Без тебя будет скучно. Ты же для нас как с другой планеты упала. А если ты изменишься, то будешь уже не ты. И все будут скучать по тебе прежней.

Мама кивнула, пошла домой и переоделась в вечернее платье с вырезом. После этого танцевала до упаду, пила наравне с мужчинами, смеялась, произносила тосты. Опять играла роль, которая была ей написана судьбой.

– Я же тебе говорила, что все будет хорошо, – сказала бабушке Варжетхан.

– Да, все будет хорошо… Она скоро уедет. И тогда уехала. А так неизвестно еще, что бы было… Ты ведь помнишь Ирочку-горбатую? – спросила в ответ бабушка.

– Не сравнивай, – ответила Варжетхан.

– Я всегда за Ольгу буду бояться, – проговорила бабушка.

Об Ирочке-горбатой помнила вся деревня. И не забывала. Эту историю рассказывали шепотом или вовсе молчали. Ирочка тоже жила не по правилам, а вопреки. И кстати, была лучшей подругой моей мамы. Самой близкой.

Они дружили с самого детства, росли в одном дворе – бабушка получила первую квартиру от редакции в двухэтажном домике. Это была странная парочка – мама и Ирочка. Им было на всех наплевать. Они держались друг за друга.

Ирочка родилась удивительно красивым ребенком. Все село приходило посмотреть на такую красоту, а Варжетхан повязала ей на ручку красную нитку – от сглаза. Она была совсем другой – белокожей, тонкокостной, рыжей. От ее красоты слепило глаза.

Мать Ирочки, Зарина, обычная женщина, смотрела на дочь и не могла понять, откуда такая красота взялась, и не радовалась этому, а тихо плакала.

– Не к добру это, – говорила она.

Варжетхан, которая обычно развеивала материнские страхи, в тот раз промолчала.

Муж Зарины тоже не был рад рождению дочери. Во-первых, он ждал сына. Долго ждал – Зарина не могла забеременеть. А во-вторых, он тоже не понимал, откуда у него взялся такой ребенок – совершенно не похожий ни на мать, ни на отца. Но и подозревать жену в измене открыто не мог. Ни у кого в селе не было таких волос, такой белой кожи. И в соседнем селе тоже. А дальше соседнего села Зарина никогда не ездила. Невысказанные, затаенные сомнения и подозрения подорвали шаткий брак, и рождение девочки, долгожданного ребенка, стало концом семейной жизни. Не официально, конечно. Никто тогда не разводился. Но все знали, что с Зариной муж больше не живет – надолго уезжал в город работать. Приезжал, привозил деньги, смотрел на малышку со смесью ужаса, гнева и немого восхищения и опять уезжал.

Кроме моей мамы, у Ирочки не было друзей, даже в детстве. Дети боялись такого вызывающего несоответствия общепринятым деревенским стандартам красоты и сторонились ее. Старшие девочки завидовали и старались заляпать грязью Ирочкино платье – самое красивое не только во дворе, но и во всем селе, а то и во всей округе. Зарина была прекрасной швеей и шила дочке удивительные платья. Из занавесок, пододеяльника и самой простой ткани выходили наряды, в которых маленькая Ирочка выходила во двор, и все обмирали. Даже куры переставали кудахтать.

Ирочка росла доброй и послушной девочкой, хоть и замкнутой. Она совершенно не понимала, почему с ней не хотят играть, но и не горевала, не умела долго плакать. Моя мама, которую ровесники во дворе тоже обходили стороной – она могла и камнем в глаз засветить в случае чего, – взяла Ирочку под свою опеку. Они действительно смешно выглядели – мама, в вечно рваных мальчишеских штанах, с короткой стрижкой, разбитыми локтями, загорелая дочерна, некрасивая, насупленная, ждущая подвоха и готовая дать отпор, и нарядная, чистенькая Ирочка, с фарфоровой кожей, которую не брал ультрафиолет, всегда улыбчивая, лучистая, открытая людям и миру.

Они были как сестры – вместе ели, играли, ночевали друг у друга, вместе пошли в первый класс. Если мама была внешне и поведением исчадием ада, то Ирочка – ангелом.

Ирочке было семь лет, когда отец приехал на короткую побывку и Зарина отправила ее в подвал за банкой – огурцы соленые принести. Подвал был общий, большой, глубокий, с тяжелой дверцей и большой старой лестницей. Туда хозяйки ставили закатанные банки и прочие запасы.

Собственно, ничего удивительного в том, что Ирочка полезла в подвал, не было. Лестница была ветхая, перекладины рассохлись и еле держали, ее давно собирались поменять. Но подходящей лестницы все никак не находилось – все-таки подвал был глубоким. Женщины, особенно те, кто был в весе, лазить в подвал боялись, поэтому за банками посылали детей – их вес лестница терпела. Мама даже прыгала на каждой ступеньке, доказывая, что ничего страшного, нормальная лестница.

Ирочка была худенькой. И почему именно под ней надломилась перекладина, никто так и не понял. Ирочка упала в подвал почти с самого верха.

Зарина про дочь вспомнила не сразу. Собиралась уже идти ругаться, что Ирочка опять завернула к подруге и заболталась. Но тут к ним зашла моя мама – позвать подружку гулять.

– А где Ирочка? – спросила она.

– Я думала, она с тобой, – удивилась тетя Зарина.

– Нет, я ее не видела.

Зарина быстро вытерла руки о фартук и побежала в подвал. Муж с места не сдвинулся.

Ирочка лежала на холодном полу и не двигалась. Не плакала, не звала на помощь. Лежала, как будто спала. Белым пятном на черном грязном бетоне.

Ее достали, довезли до больницы, потом до города. И только там Ирочка очнулась. Ее вылечили, поставили на ноги, и, казалось, все обошлось. Но не обошлось.

Врачи говорили, что Ирочку нужно еще лечить, оставить в больнице, а лучше повезти в областной центр, к специалистам, потому что задет позвоночник и это опасно. Но Ирочка уже улыбалась, просилась домой и была совсем прежней – ходила, даже бегала. И Зарина ее забрала. Точнее, решение принял папа Ирочки – велел забирать. И Зарина послушалась. Она не смогла себе простить этого до самой смерти.

У Ирочки начал расти горб. Сначала маленький, невидимый. Еще можно было что-то сделать. Варжетхан требовала, чтобы Зарина увезла дочь в область. Зарина испугалась – в области надо было где-то жить, нужны были деньги. Но главное не это. Нужно было оставить Ирочку в больнице на полгода, а то и год. А может, и на два. Заковать ее в протезы, в гипс, вытягивать, растягивать, вправлять и выкручивать. Зарина не могла расстаться с дочерью, или испугалась, что не выдержит, или не решилась изменить свою жизнь. К тому же Ирочкин папа не очень охотно давал деньги на врачей. Да и на жизнь оставлял все меньше и меньше.