Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Страница 227

— Но ведь это замечательная идея! — пылко восклицает мама. — Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!

— Я не закончил, с одним условием, — улыбаясь говорит Алексей Игоревич.

— Я и в самом деле с удовольствием перечитаю «Капитана Сорвиголову», у меня его лет сорок назад отобрал на уроке учитель физики.

Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников можно будет получать информацию о формировании лавин по всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся. Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со свойственной ей энергией берет быка за рога.

— Считайте, что книга ваша, — великодушно обещает она. — А не будет ли у вас затруднений со штатами?

— Во-первых, — веско говорит Алексей Игоревич, — у каждого уважающего себя директора института имеется «заначка», и, во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на пять-шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете представления о моих научных работах, но об «эффекте Введенского» должны знать. Когда несколько лет назад я принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил! И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку обслуживающего персонала, он ссылается на «эффект Введенского» и заставляет изучать мой опыт. Что же касается будущей группы…

— Летит, — прислушиваясь, сообщает Вася. — У-у-у…

— Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, — говорю я. Мы вас проводим.

От вездехода Алексей Игоревич отказывается, ему хочется подышать свежим воздухом. Впрочем, до вертолетной площадки несколько минут ходу.

Мы идем и мечтаем о том, какой красивой может стать наша жизнь.

— Академика нужно ковать, пока он горяч, — свирепо шепчет Олег. — А вдруг он пошутил?

— Если пошутил, — Рома толкает меня в бок, — то не видать ему «россиньолов», так и скажи.

— «Требуй для всех понемногу, — советует Гвоздь, — и не забудь про меня!» Я имею в виду мой будущий персональный оклад.

Я и без их наглых подсказок рад был бы выпытать у Алексея Игоревича подробности, но он секретничает о чем-то с мамой и Надей, у всех троих хитрый вид, и влезать в их разговор мне не хочется. Лазеры и спутниковая информация! Кто мы сегодня? Шаманы и их дремучая паства, грозящие лавинам заклинаниями и обожженными на костре дубинами. А с лазерами и спутниками — ого, нас голыми руками не возьмешь! Во рту сохнет при мысли о том, что я окажусь хозяином настоящей лаборатории, где можно будет обработать, осмыслить и, наконец, привести в христианский вид целый сундук добытых нами материалов. Сегодня я слишком мало знаю, в лучшем случае — только то, что знают мои коллеги, и не могу, да и не считаю себя вправе осуществить мамину мечту — написать большую монографию о лавинах; а завтра — почему бы и не дерзнуть? Кто сказал, что Уваров всю жизнь обречен поставлять сырье, а не готовую продукцию?

И я тихо мечтаю о том, какой прекрасной может стать жизнь. Я не страдаю излишней доверчивостью, мой скромный жизненный опыт убедил меня в том, что ничто другое люди не забывают с такой легкостью, как свои обещания. Это даже не считается предосудительным — обнадежить клиента и напрочь забыть о его существовании, едва лишь он перестанет зудеть на ухо; наоборот, почтительное удивление и даже подозрение в том, все ли у него на месте винтики, вызывает человек слова, этот голубоглазый чудак, который пуще всего на свете боится прослыть трепачом. Таких нынче днем с огнем не очень-то найдешь, они старомодны и смешны, как пиджаки с ватными плечами и брюки паруса. Куда современнее мой друг Мурат: будь на месте Алексея Игоревича Мурат, я не поверил бы ему, поклянись он самой длинной и замысловатой клятвой, потому что знаю, что выполняет он обещания только и исключительно тогда, когда это ему выгодно.

А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно — не только потому, что уж очень хотелось поверить, но, главным образом, потому, что он оставил у нас до осени свои «россиньолы», как древние когда-то оставляли заложников. А если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно, поживем — увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего более умного им в голову не приходит.

Вертолетная площадка находится за «Актау», со стороны южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно, лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул.

— И в медпункте пусто, — приподнявшись на цыпочки и заглядывая в окно, говорит мама. — Его тоже перевели?

— На безопасную сторону, — отзывается Надя. — Мурат распорядился в первую очередь.

— Умница, — хвалит мама. — Я знала, что в конце концов он прислушается к голосу разума. А в какое помещение?

— В очень хорошее, — туманно отвечает Надя. В какое же?

— В хорошее. — Надя прячет улыбку. — В библиотеку.

— Что-о?! — Мама хватается за голову. — Он сошел с ума!

— Впустить лису в курятник! — подливает масло в огонь подхалим Гвоздь.

— Они разворуют нам все книги!

Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с торца и — становимся свидетелями редкостного зрелища.

Гул, который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки, огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат, прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху руки, взывает к лучшим чувствам:

— Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение срочно вывезти товарища…

— Петра Ивановича Загоруйко? Это я!

— Какого там Загоруйко? — несется из толпы. — Моя фамилия Терехов!

— Всех вывози!

— Товарищи, у меня завтра начинается турнир!

— Алексей Игоревич! — завидев нас, кричит Мурат. — Прошу пропустить товарища академика!

— Все здесь академики!

— Может, штаны он шьет для академиков!

— У меня ребенок с температурой!

— Алексей Игоревич! — К нам подлетают Вадим Сергеич с мадамой. — Где ваши вещи, мы поможем!

Алексей Игоревич тихо стонет.

— Пра-пустить! — громовым голосом орет Мурат. — Абдул, обеспечить посадку товарища академика!

— Иду! — срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич, хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно.

— Ой, не могу! — бушует Алексей Игоревич. — Чаплин!

— Пра-пустить!

Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках чемоданы.

— Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий!

Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще удивлялся, что они пропускают такой балаган.

— В вертолет у нас имеют право… — звонко провозглашает Катюша и взмахивает рукой.

— …и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! — ревут барбосы. — Жре-бий! Жре-бий!

— Жребий! — подхватывает толпа.

— Сажай с ребенком!

— Товарищи, у меня турнир!

— Все равно продуешь!

— Умоляю, завтра моей теще сто лет!

Полный балаган!

— Где он? — К нам с выпученными глазами прорывается Абдул.

— Кто, Алексей Игоревич? — Надя не умеет врать, у нее получаются слишком честные глаза. — Разве его нет? Ах да, у него какие-то дела.

— Дела у него, — поясняет Гвоздь. — Он занят!