Семь рассказов - Страница 16

— Дайте мне жизнь, с ее борьбой и победами, с ее неудачами и ненавистью, с ее глубоким моральным смыслом и с ее неведомой целью!

Наконец мы пришли к тому месту, где через окружной ров был перекинут еще один мост и где другие ворота прерывали линию пограничной изгороди. Они были не похожи на первые ворота, так как были полупрозрачны, подобно рогу, и открывались внутрь. Но через них я вновь увидел в сумеречном свете совершенно такую же дорогу, которую оставил, — однообразную, пыльную, с порыжелой высохшей живой изгородью по обеим сторонам, насколько хватал глаз.

Меня охватило странное беспокойство при виде картины, которая, казалось, совершенно лишила меня самообладания. Мимо нас проходил человек, возвращавшийся на ночь на холмы, с косой на плече — в руке он нес бидон с какой-то жидкостью. Я забыл о судьбе рода человеческого, забыл о дороге, расстилавшейся перед моими глазами, я прыгнул к нему, вырвал бидон у него из рук и начал пить.

Напиток этот был не крепче обычного пива, но я был так изможден, что он свалил меня с ног в одно мгновение. Словно во сне, я видел, как старик закрыл ворота, и слышал, как он сказал:

— Здесь ваш путь кончается, и через эти ворота человечество — все, что осталось от него, — придет к нам.

Хотя мои чувства погружались в забвение, казалось, что перед этим они еще больше обострились. Они воспринимали волшебное пение соловьев, и запах невидимого сена, и звезды, прокалывавшие темнеющее небо. Человек, у которого я отнял пиво, бережно уложил меня, чтобы сон избавил меня от воздействия этого напитка, и тут я увидел, что это был мой брат.

Перевод с английского Т.Жукова

— Не колотите так, — сказала мисс Хэддон. — Каждый пассаж должен быть как нить жемчужин. А у вас так не получается. Почему?

— Элен, поросенок, ты забрала мою ноту!

— Вовсе нет, это ты забрала мою!

— Так чья же это нота?

Мисс Хэддон взглянула между их косичками.

— Это нота Милдред, — определила она. — Давайте снова с двойного такта. И не колотите.

Девочки начали снова, и опять мизинец правой руки Милдред сцепился с левым мизинцем Элен из-за среднего си.

— Нет, это не сыграть! — заявили они. — Это он сам виноват — тот, кто написал.

— Все очень легко можно было бы сыграть, если бы ты не застревала на одной ноте, Элен, — сказала мисс Хэддон.

Пробило четыре. Милдред и Элен ушли, пришли Роз и Инид. Они играли дуэт хуже, чем Милдред, но не так плохо, как Элен. В четыре пятнадцать появились Маргарет и Джейн. Они играли хуже, чем Роз и Инид, но не так плохо, как Элен. В четыре тридцать пришли Долорес и Вайолет. Они играли хуже, чем Элен. В четыре сорок пять мисс Хэддон отправилась пить чай к директрисе, которая объяснила, почему она хочет, чтобы все ученицы играли один и тот же дуэт. Это входит в ее новую координационную систему обучения. Вся школа в этом году занимается одной темой, только одной — Наполеоном, — и все занятия должны сосредоточиться на этой теме. Так, уж не говоря о французском или истории, класс декламации разучивает политические стихи Вордсворта,[21] на уроках литературы читают отрывка из «Войны и мира», на уроках рисования копируют что-нибудь Давида, на рукоделии — кроят платья в стиле «империи», ну, а по музыке — все ученицы, конечно, должны играть Героическую симфонию Бетховена, которая была начата (правда, только начата) в честь императора. На чаепитии присутствовали несколько других преподавательниц, и все они стали восклицать, что обожают координировать, что это прелестная система, что благодаря ей работа стала гораздо интереснее и для иих, и для девочек. Но мисс Хэддон промолчала. В ее времена никакой координации не существовало, и она не могла понять ее смысла. Она знала только, что стареет, что преподает все хуже и хуже, и ее интересовало лишь, как скоро директриса узнает об этом и уволит ее.

А в это время высоко на небесах сидел Бетховен, а вокруг него, на маленьких облачках, располагались его конторщики. Каждый из них делал пометки в гроссбухе, и тот, на книге которого было написано: «Героическая симфония, аранжировка для четырех рук Карла Мюллера», вносил следующие записи: «3.45 — Милдред и Элен, дирижер мисс Хэддон. 4.00 — Роз и Инид, дирижер мисс Хэддон. 4.15 — Маргарет и Джейн, дирижер мисс Хэддон. 4.30…»

Здесь его прервал Бетховен:

— Кто такая эта мисс Хэддон, чье имя звучит как удар барабана?

— Она интерпретирует вас уже многие годы.

— А что у нее за оркестр?

— Девицы из состоятельных семей, которые ежедневно в течение целого дня исполняют в ее присутствии Героическую. Звуки симфонии никогда не умолкают. Они плывут из окна, как непрерывно курящийся ладан, и их слышно по всей улице.

— Есть ли проникновенность в их исполнении?

Так как Бетховен все равно был глухой, то конторщик ответил:

— Да, весьма индивидуальное проникновение. Было время, когда Элен уходила дальше, чем другие, от вашего толкования, но с тех пор, как появились Долорес и Вайолет, положение изменилось.

— Я понимаю, новые товарищи вдохновили ее.

Конторщик промолчал.

— Я одобряю, — продолжал Бетховен, — и в знак моего одобрения повелеваю, чтобы мисс Хэддон и ее оркестр и все в их доме услышали сегодня же вечером мой квартет до-минор в превосходном исполнении.

Пока декрет этот заносился в скрижали и пока персонал думал, как он будет выполнен, сцена, полная еще большего величия, происходила в другой части эмпирей. Там восседал Наполеон, окруженный своими конторщиками, и было их так много, что облака под сидевшими на самой дальней орбите казались маленькими барашками. Они были заняты тем, что записывали все, что говорилось об их хозяине на земле, — работа, для которой он сам их и призвал. Каждые несколько минут он спрашивал:

— Ну, как идут дела?

Конторщик, книга которого была озаглавлена: «Hommage de Wordswort»[22] отвечал:

— В пять ноль-ноль — Милдред, Элен, Роз, Инид, Маргарет и Джейн — все читали наизусть сонет «Когда-то была она владычицей Востока». Долорес и Вайолет пытались прочесть его наизусть, но у них это не вышло.

— Этот сонет сложен по поводу моей победы над Венецианской республикой, — сказал император, — и величие темы потрясло Вайолет и Долорес. Естественно, что они не смогли прочитать его. А что еще?

Второй конторщик сказал:

— Пять пятнадцать — Милдред, Роз, Инид, Маргарет и Джейн делают эскизы левой передней ножки кушетки Полины Буонапарт.[23] Долорес и Вайолет все еще учат свой сонет.

— Мне кажется, — сказал Наполеон, — что я уже слышал эти очаровательные имена.

— Они значатся и в моей книге тоже, — сказал третий конторщик. — Вы, может быть, помните, сир, что примерно час назад они играли Героическую Бетховена…

— …написанную в мою честь, — закончил император. — Я одобряю.

— В пять тридцать, — сказал четвертый конторщик, — вся компания, за исключением Долорес и Вайолет, которых послали точить карандаши, пела «Марсельезу».

— Вот это то, что нужно! — воскликнул Наполеон, вскакивая на ноги. — «Ces demoiselles ont un vrai élan vers la gloire».[24] Я повелеваю, чтобы в награду весь их дом отпраздновал завтра утром победу под Аустерлицем.

Декрет был внесен в скрижали.

Вечерние уроки начинались в 7.30. Девочки усаживались мрачные, потому что новая скучная система доводила их до слез. Но случилась удивительная вещь. Мимо школы проходила кавалерийская часть, предводительствуемая первоклассным оркестром. Девочки голову потеряли от радости. Они вскочили со своих мест, они пели, они бросились к окнам, они танцевали, они прыгали, они сделали трубы из бумаги, а из классной доски — барабан. И все это они смогли проделать, потому что мисс Хэддон, которая должна была присматривать за ними, вышла из комнаты, чтобы найти генеалогическое древо Марии-Луизы:[25] учительница истории специально просила ее принести его девочкам на вечерние занятия, чтобы те смогли полазать по его ветвям, но мисс Хэддон забыла вовремя это сделать. «Я совсем ни на что не гожусь», — подумала она, протягивая руку за древом, — оно вместе с другими бумагами лежало под раковиной, которую директриса привезла с острова Святой Елены. «Я глупая, усталая, старая… Лучше бы мне умереть». И, размышляя таким образом, она машинально поднесла раковину к уху — когда она была маленькая, ее отец-моряк часто так делал.