Семь понедельников подряд - Страница 3
- Мне тридцать, - Света правильно поняла мое удивление. - Я в 72-ом родилась. А что касается зеленой, как вы...
- Ладно, давай на ты.
- Как ты сказала, зеленой фиговины... Она тебе ничего не напоминает?
И вот здесь-то желеобразная амеба оформилась наконец в яркое до невероятности воспоминание.
...- Бабушка, это настоящая золотая брошка с настоящими бриллиантами? - вопила я, роясь в расписной деревянной шкатулке.
- Да что ты, Оленька, какие там бриллианты, - улыбалась бабушка Вера. - Латунь и стеклышки. Откуда у нас быть бриллиантам.
Мне было тогда года четыре. Родители оставили меня у бабушки с дедушкой, а сами уехали в санаторий. От скуки я облазила всю квартиру, заглядывая в каждую щель, наконец добралась и до бабушкиных украшений.
Брошка представляла собой восьмиконечную звездочку из мелких белых граненых стекляшек, оправленных в желтый металл. На потускневшей изнанке крепилась застежка-булавка, которая закрывалась крохотным язычком. По ребру брошки между лучами симметрично располагались таинственные глубокие ямки, назначение которых так и осталось для меня тайной, - всего четыре штуки. Бабушка тоже не знала, зачем они нужны. «Так уж сделали», - говорила она. И добавляла, что брошку эту ей давным-давно подарила дедушкина мама – моя прабабушка Ирина.
Потом, каждый раз, когда мы с родителями приходили к бабушке с дедушкой в гости, я залезала в шкатулку и играла с брошкой. Не скажу, чтобы она мне так уж нравилась, скорее даже не очень. Она почему-то казалась мне какой-то... недоделанной. Поэтому я с ней особо и не церемонилась. То цепляла ее на большую плюшевую обезьяну, то вешала на занавески. Бабушка не возражала. И ничего удивительно не было в том, что очень скоро брошка приказала долго жить. Застежка отломалась, а стекляшки начали выпадать из лапок одна за другой. В итоге я получила ее в полную и нераздельную собственность. Выковыряла все «бриллианты» и хранила их в жестяной коробке из-под польского печенья вместе с цветными стекляшками, которые вывалились из сломанного калейдоскопа. А металлическую изнанку просто выбросила.
- Вижу, вспомнила что-то, - глядя на меня, тускло улыбнулась Света. - Тогда смотри.
Она достала из сумки, которую не захотела оставить в прихожей и взяла с собой на кухню, сложенный вчетверо лист бумаги и протянула мне. Я развернула.
Похоже, рисунок отсканировали из какой-то старой книги, а потом распечатали на хорошем цветном принтере. На нем красовался широкий четырехконечный крест, по форме похожий на мальтийский, но концы его были не вырезаны, а расходились тремя лепестками. Сердцевина креста представляла собой белую восьмилучевую звезду, а концы - медальоны-трилистники: синий, желтый, красный и зеленый. Под рисунком была надпись: «Изъ коллекцiи графа Протасова».
Если бы я уже не сидела, то, наверно, плюхнулась бы. Может даже, мимо стула.
- Ты хочешь сказать... - от ужаса я даже не закончила фразу.
- У тебя тоже есть медальон? - спросила Света.
- Был, - совершенно убито ответила я. - То есть была. Звездочка. Брошка.
- Брошка?! - теперь уже поразилась Света. - И что с ней стало?
- Я ее разломала и выбросила. Представляешь? Ведь это же были настоящие золото и бриллианты, да? Представляешь, я разломала и выбросила золотую брошку с бриллиантами. А бабушка думала, это латунь. Кошмар! - тараторила я, не в силах остановиться. - Вот теперь я понимаю, что это на ней были за ямки. Чтобы в них вставлять ушки от кулонов. Хочешь - будет брошка, хочешь - четыре кулона. А вместе - крест.
- Оля, подожди! - взмолилась Света. - Это когда было? Давно?
- Давно. Лет тридцать назад. И ты представляешь, я ведь с ней играла. У меня была такая огромная черная обезьяна...
- Да прекрати ты! - рявкнула она и стукнула кулаком по столу, да так, что кофе выпрыгнул из чашки. Я вздрогнула и прекратила нести чушь.
Пожав плечами, вытерла кофе со стола салфеткой.
- Извини, это нервное. От неожиданности. Не каждый день узнаешь про себя такое. Будь добра, объясни наконец. Я знаю, что наш общий прапрадедушка Андрей Кириллович был у графа Протасова управляющим в Вараксе. И что?
- Что? - со вздохом переспросила Света. - А говоришь, архивариус. Ну слушай.
2.
Граф Василий Степанович Протасов вернулся из Москвы в свое поместье Варакса, что в Тамбовской губернии, в 1888 году. Необременительную должность при генерал-губернаторе он оставил после смерти жены, Ульяны Тимофеевны. Вернулся с двумя детьми, Марьей, которой в то время было двенадцать лет, и трехлетним Петенькой. Хозяйство, за которым следил управляющий, Андрей Кириллович Каледин, он нашел в образцовом порядке, поэтому менять что-либо не счел нужным. Занялся охотой, рыбной ловлей, конными прогулками, легким чтением и общением с соседями-помещиками. У Маши была гувернантка-француженка, а Петеньку отдали на попечение супруги Андрея Кирилловича, Клавдии Пантелеевны. Товарищем по играм для Петеньки стал его сверстник, сын Андрея Кирилловича и Клавдии Пантелеевны - Гриша. Так и росли они вместе. А когда подросли и пришла пора приглашать Петеньке учителей, Гриша учился вместе с ним. О тамбовской гимназии даже речи быть не могло, так что мальчики получили образование дома.
Петя и Гриша были неразлучны. Они не расставались с раннего утра и до позднего вечера, когда Грише приходилось возвращаться в большой тесовый дом Калединых в двух минутах ходьбы от усадьбы. Граф был либералом и не видел в подобной дружбе ничего зазорного. Только графиня Марья Васильевна презрительно поджимала губки, видя брата вместе с «этим мужланом». Андрей Кириллович тоже был доволен. Он, как и граф, был уже немолод. Мысль о том, что Гриша, возможно, сменит его на посту управляющего при молодом Протасове, радовала.
Но вот пришла пора Петеньке, то есть Петру Васильевичу, поступать в университет, и он уехал в Москву. Настали для Гриши нелегкие времена. Пришлось заниматься обычной крестьянской работой, к которой до сих пор его никогда не принуждали. Да и с братьями и сестрами он не слишком ладил. Но особенно тяжело было с Марьей Васильевной, которая и раньше-то его недолюбливала, а после отъезда брата и вовсе проходу не давала. Так и норовила отругать, а потом отцу пожаловаться на его непочтительность. Хоть беги из села куда глаза глядят. Графиня к двадцати семи годами превратилась в настоящую старую деву, злобную и высохшую. Завидев ее, идущую по селу в белом муслиновом платьице, с кружевным зонтиком, все, от старух до малых детей, старались побыстрее спрятаться. Матери пугали своих непослушных чад: «Смотри ужо, придет графиня-то!»
Однажды после обедни Гриша встал на колени перед Николаем Угодником и долго, со слезами молил Чудотворца избавить его от нападок графской дочки. Ушел он из церкви с какой-то странной успокоенностью и надеждой. А через несколько дней у Марьи Васильевны завязался бурный роман с поручиком Тихомировым, который проводил отпуск у своего приятеля, соседа Протасовых.
К концу отпуска Тихомиров приехал к Василию Степановичу просить руки его дочери. И хотя граф уже отчаялся сбыть с рук засидевшуюся в девках дочь-перестарка, вынужден был поручику отказать. И дело даже не в том, что тот был беден, как церковная мышь, а в том, что состояние это плачевное он сам себе обеспечил пьяными кутежами, игрой в карты и общением с сомнительными женщинами.
Делать нечего. Тихомиров уехал в Пичаево, а Марья Васильевна, совсем как в любимых ею романах, тихонько собралась и под покровом ночи убежала. Прислала потом весточку: так и так, дорогой папа, простите, но без Савелия Евграфыча жизнь мне не мила. Теперь мы с ним обвенчаны по православному закону, а яже Бог сочета, человек да не разлучает.
Василий Степанович погоревал-погоревал, но делать нечего. Проклинать дочь не стал, наследства лишать тоже, запретил только приезжать ей в Вараксу вместе с мужем. Одной - пожалуйста.
Но Марья Васильевна так больше и не приехала. Через год граф получил письмо, в котором ему сообщали, что поручик Тихомиров по пьяному делу утонул в реке Цне, а Марья Васильевна с горя разрешилась от бремени раньше положенного и в родах скончалась.