Семь пар железных ботинок - Страница 51

— Спрячьте меня куда-нибудь, я его боюсь!

Поняли оба, что она в уме тронулась. И были тому виной моя выдумка насчет фигур и великое искусство художника! Пригрезилось ей, что Золотой капитан на нее смотрит и ей грозит...

— Закройте,— говорит,— сейчас же или с собой увезите: не могу я его взгляда выдержать!..

Пришлось им опять Золотой корабль в ящик прятать.

И ладно сделали, потому что такой дворцовый предмет при великой бедности капитанши никакого смысла не имел. Спохватились купец с помощником, что неправильно золотом распорядились, но поздно. И никак нельзя было той ошибки исправить, так как то решение не одни они выносили.

Оставил купец вдове сколько-то денег на домашнее обзаведение и на прожитие и по срочным своим делам в Сибирь укатил. Помощнику же капитана пришлось при ней несколько дней прожить, выждать время, пока она в полное сознание придет.

И верно, через неделю она образумилась и рассуждать стала по-иному и объявила своему гостю:

— Передумала я. Хотя смотреть на этот корабль мне нервы и совесть не позволяют, но только я его у себя оставлю... Я его схороню...

Понял помощник капитана ее слова так, что она Золотой корабль схоронить, то есть сохранить, сберечь собирается. Успокоился на том и тоже уехал.

А на поверку вышло, что не столковались они...

 1.

— Собирался я после гибели Золотого нашего капитана навсегда морскую службу оставить, даже работу подходящую для себя в Питере сыскал, но только мои сухо-путные намерения очень скоро пухом разлетелись. И такая тоска по морю и по кораблям меня обуяла, что ни сна, ни покоя не стало. И хоть очень хорошо знал я, что того делать не следует, пошел я в торговый порт. Прихожу, а там большой пароходище Добровольного флота под погрузкой стоит. И на беду оказались в его команде старые мои друзья-приятели. Шумят мне:

 — Эй ты, соленый черт, почему в штатское вырядился?

Я на эту кличку не обижаюсь (привык к ней да и дали мне ее не в насмешку, а в похвалу за силу мою и скорую поворотливость). Спрашиваю их:

— Куда уходите?

— Уходим мы в большой каботаж до самого Кудыкина поля. Прикурим от Толбухина маяка, тотчас же вернемся и здесь стенку подпирать будем.

Сгреб я шутника в охапку и потряс маленько. Потом спрашиваю:

— Чего хочешь: живота или смерти? Ежели живота, отвечай, как у попа на духу: куда и когда уходите?

— Послезавтра идем мы в Ригу, там догружаться будем, потом — во Владивосток, а конец нашему плаванию случится в Петропавловске-Камчатском. Куда оттоле пойдем — никому еще не ведомо.

От такого объяснения на меня сразу ветром с трех океанов подуло. А шутник этот меня подъедает:

— Только я тебе, черт соленый, еще самого главного не сказал...

— Чего?

— Того, что в нашем экипаже до полного состава двух матросов не хватает... Вон, видишь, капитан стоит и с боцманом гуторит. Пойди и спроси у них, если мне не веришь.

И поймал меня на удочку. Полетел к чертовой бабушке мой зарок никогда в море не ходить!..

Лет шесть проплавал я на том пароходе и, признаться, стал уже забывать о Золотом корабле, да однажды, когда снова в Питере я оказался, повстречал на Галерной улице художника, который тот корабль выдумал. Очень мы обрадовались— обнялись, расцеловались и, как водится по русскому обычаю, в трактир пошли, чтобы по всем правилам прошлое помянуть. Выпили первым делом за упокой души Золотого капитана Павла Павловича Ивлева, потом за здравие сибирского купца, помощника капитана, ну и о своем здравии, конечно, не забыли. Только когда я о Золотом корабле заговорил, художник нахмурился и рукой махнул.

— Был,— говорит — Золотой корабль, да не стало его

Удивился я.

— Он же у капитанши должен быть, она его сохранить обещалась...

— Знаю, что обещалась, но только не так вышло... Нет корабля, и понять невозможно, куда он делся!

И рассказал он мне историю вовсе непонятную и чудную.

Незадолго до нашей встречи ездил он нарочно в город Елец, затем, чтобы вдову-капитаншу найти и еще раз на свое произведение глянуть. Оказалось, живет она все в том же домишке, где ее купец и помощник капитана застали, и занимается только тем, что, как в девичьи свои времена, кружева плетет и, помимо того, кур разводит и на малые доходы от тех промыслов существует. Попробовал художник с ней о Золотом корабле заговорить, ничего не получилось. Пожала она плечами, потом в лицо ему посмеялась:

— Что капитанской женой была — это верно, но про какой-то Золотой корабль первый раз слышу, никакого корабля у меня не было и нет, и кто такую выдумку пустил — непонятно... И люди, которые вокруг меня живут, подтвердить могут, что с тех пор, как муж погиб, живу я на бедном мещанском положении, совсем одинокая и кормлюсь только тем, чем меня мои коклюшки и хохлушки прокормят.

И так она все это обстоятельно описала, что художника совсем с толку сбила. Говорит ему:

— Разве я стала бы так жить, если бы у меня золото было? Все мое хозяйственное обзаведение наружи.

И в самом деле: по двору полсотни кур ходит, в сенцах ларь с овсом пристроен, в горенке под окном весь инструмент кружевницы: барабан, соломой набитый, с натыканными булавками, сколки с узорами, коклюшки... Показала капитанша ему кружева своей работы.

— С этим товаром в Задонск на ярмарку поеду. Но если желаете купить для своей жены, могу уступить.

Художник не решился отказаться от покупки, и всучила она ему две штуки кружев по двойной цене против рыночной. После того его выпроводила, но только на прощание сама о Золотом корабле помянула:

— Теперь вы сами убедились, что никакого золота у меня не имеется, и очень прошу вас по этому вопросу больше меня не беспокоить и никому ни о каком Золотом корабле не рассказывать, а то у нас здесь народ такой... Намедни у меня четырех куриц покрали, а из-за золота свободно зарезать могут, потому что я женщина одинокая и уже немолодая.

Обсудили мы с художником весь этот разговор и порешили, что Золотого корабля и впрямь не стало: либо скупая баба закопала его куда-нибудь на веки вечные, либо, хуже того, попам и монахам показала, и те у нее его выманили. И то ли потому, что выпили порядком, то ли за давностью времени не очень все это нас обеспокоило...

Не знал я тогда, что была это наша последняя встреча. Пошел в новое плавание дальнее, а когда вернулся, нашего художника в живых не застал: за три месяца от скоротечной чахотки помер. Потом слух о кончине сибирского купца-промышленника дошел... Судя по многим поступкам, полагал я, что он человек с совестью, а оказалось, что широк и добр он бывал, ежели в компании с вельможами и за границей хотел кому-нибудь пыль в глаза пустить, а у себя на приисках в Сибири его кровопойным зверем знали. И попал он под суд. Не за то, что рабочих в горах и тайге морил, а за то, что к царю в карман руку запустил — загреб золото, какое на кабинетских, то есть собственных царских, землях было добыто. В тюрьму его не посадили, но имущества всего лишили. После этого запил он и в большой мороз у дверей кабака околел... Ну, а помощник капитана нашего Золотого в русско-японскую войну в Маньчжурии боевую смерть принял... Так что из тех, кто Золотой корабль видел, один я остался...

2.

На этом месте Ванька Перекрестов вынудил автора прервать затянувшееся повествование старого матроса. Помня о данном обещании не мешать рассказчику, он долго его слушал, все чаще и чаще позевывая. Однако под конец зевнул так, что едва салазки не свернул, аж кость о кость заскрипела.

— Иль тебе слушать неинтересно? — с сердцем оборвал сам себя обиженный рассказчик.