Семь лепестков - Страница 9

— Тихо плещется вода в стенках унитаза, вспоминайте иногда Колю-водолаза, — пропела Женя.

Лерка прыснула:

— А я не знала…

— Зато ты алгебру знаешь, — снова вспомнила о своем Женя.

— Женька, ты чудовищная зануда, — разозлилась Лера, — ну, не хочешь писать контрольную — заболей!

— Как же! Заболеешь у моей! Это твои тебе всегда верят, а мои заставляют температуру мерить, — ответила Женька.

— Ну, набей градусник.

— С тех пор как я его попыталась нагреть на батарее, и он показал 41,3, мама всегда со мной сидит … какое уж тут набить!

— Плохо твое дело, — вздохнула Лерка. Она снова подошла к полке с пластинками и теперь перебирала конверты, — а у тебя ничего нет послушать кроме этого?

— Неа, — сказала Женька, — у родителей пленки есть… но там только всякий Высоцкий и Визбор, по-моему.

— Ага, черное надежное золото, — скривилась Лерка, — мои это тоже любят. Тоска, — Она подняла иголку и перевернула пластинку, — значит, будем дальше слушать.

— Я в прошлом году болела, — сказала Женя, — так ее только что купили — я прямо обслушалась. До сих пор все наизусть помню.

— А чем ты болела? — спросила Лерка.

— Гриппом, — ответила Женя, — и потом меня еще таблетками траванули.

— Как траванули?

— Ну, у меня аллергия на эти… на антибиотики… на пенициллин. А меня оставили с бабушкой, и она об этом забыла. И когда врач пришел и выписал рецепт, то она тут же сбегала в аптеку, купила таблеток и меня ими накормила. Я чуть не померла.

— А чего было? — заинтересовалась Лерка.

— Температура — ого-го! И вся опухла, просто как хрюшка была.

— Так это же классно!

— Это тебе классно в хрюшку превратиться, — огрызнулась Женька.

На хрюшку Лерке нечего было обижаться — она была самой худой в классе. Пропустив женькины слова мимо ушей, она продолжила:

— Смотри, что я придумала: ты сейчас принимаешь таблетку этого пенициллина, у тебя подскакивает температура, тебя укладывают в постель — и контрольную можно не писать!

— Классно! — Женька даже подпрыгнула на диване и тут же приуныла: — А где мы возьмем таблетки? Мама все выкинула.

— Наверняка у меня есть, — Лерка уже бежала в коридор, — я сейчас принесу.

— Только быстро, — прокричала ей вслед Женя, — а то мама скоро придет.

— Не переживай, — проорала Лерка из прихожей, — когда мама придет, ты уже будешь горячая, как солнце!

Они жили в одном доме, и Лерке было недалеко бежать. Женька видела в окно, как подруга выскочила из подъезда и стрелой полетела в соседний. Через пять минут она снова появилась на улице, победно помахав рукой. Женька побежала открывать дверь.

Лерка, сбросив пальто, влетела за ней в комнату.

— Принесла, принесла! — пританцовывала она.

— Ах ты мой Цветик-семицветик, — кинулась к ней Женя.

— Какой я тебе цветик-семицветик? — Лера вынула из кармана пачку таблеток и положила на стол. — Те самые?

— Те самые! Давай только полтаблетки, — предложила Женя, — а то от целой мне слишком плохо было… даже неотложку вызывали.

— Ну, ладно, пусть будет семицветик. Только ты больше не дразнись, а повторяй за мной, — Лера надломила таблетку пополам и встав на цыпочки подняла полтаблетки над головой:

— Вели, чтобы я завтра не пошла в школу! — крикнула Женька и Лера опустила ей таблетку на язык.

— Теперь рассосать — и все в ажуре, — сказала она.

— Ты таблетки спрячь, — только и успела сказать Женя, чувствуя, как волна поднимающегося откуда-то изнутри жара заливает ее солнечным теплом…

«Жигули» Олега заглохли за два квартала до дома Горского. «Жители деревни умеют по цвету облаков на закате или мычанию скотины определять погоду на завтра и виды на урожай, — думал Олег, запирая машину. — По-настоящему продвинутый городской житель должен по шуму глохнущего мотора машины определять курс доллара будущей осенью».

Конечно, никакой травы он купить не успел. Слезы милиных родителей, допрос в милиции — какая уж тут трава. Теперь он собирался рассказать обо всем Горскому — и в особенности о молодом человеке, которого он встретил на лестничной площадке. Сам не зная почему, он умолчал о нем на допросе в милиции — частично потому, что терпеть не мог ментов, частично потому, что разозлился на то, что его — свидетеля — заставили пройти обычную процедуру снятия отпечатков пальцев и подробного допроса: когда вы познакомились с покойной, что вас связывало и так далее. Да ничего не связывало, да всю жизнь был знаком, у нас дачи рядом и родители вместе работали. Зато отпечатки пальцев теперь есть у ментов, тоже мне радость.

Олег позвонил в домофон, неестественно веселый голос Горского спросил «Кто?», потом взвизгнул замок, и дверь открылась. Уже в прихожей чувствовался запах травы, и Олег перестал переживать, что не заехал к дилеру. Похоже было, что и без того сегодня хватит на всех.

Горский сидел в своем кресле, а незнакомый Олегу молодой человек вдувал паровоз миниатюрной брюнетке, сидевшей к Олегу спиной. Девушка щелкнула пальцами, и парень вынул косяк изо рта.

— Присоединяйся, — сказал он Олегу.

Брюнетка повернулась, и Олег узнал Алену. Она смеялась, дымок от травы выходил у нее изо рта. На секунду Олегу стало жалко обламывать ее, но любопытство было сильнее.

— Привет, Алена, — кивнул он, — ты знаешь Милу Аксаланц?

— Да, мы учились вместе, — сказала она и улыбка сбежала с ее лица, — но мы уже год не виделись. А что?

— Она сегодня под машину бросилась… насмерть…

Алена закричала почти сразу.

Два трупа за один день было слишком много для Антона. Вероятно, это было слишком много для всех: даже Горский на этот раз просто выслушал рассказ Олега, предложил забить еще косяк, переспросил только имя — «Как ты сказал, Дингард?» — и замолчал на весь вечер. Алена курить отказалась, сославшись на то, что завтра ей рано на работу, и как-то очень быстро засобиралась домой. Когда Антон вышел за ней в прихожую, Алена спросила, не хочет ли он проводить ее до дому. Сам не зная почему, он согласился, хотя до этого хотел еще задержаться и поговорить с Горским.

Впрочем, ему показалось, что когда он вдувал ей паровоз, между ними проскочила какая-то искра… не в буквальном, разумеется, смысле. Антон всегда находил очень волнующим выдыхать дым в рот другому человеку. Получалось похоже на дистанционный поцелуй — впрочем, не очень долгий. Считалось, что охлажденный дым действует сильнее — но Антон подозревал, что главное, как и во многих травяных делах, был сам ритуал.

Они спустились в метро и мимо неподвижного милиционера пошли к эскалатору.

— Хороший город Москва, — сказал Антон, — идешь обкуренный и всем хоть бы хны. Вот если бы шел пьяный — точно бы привязались.

Алена ничего не ответила, и Антон сглотнул про себя неприятную мысль о том, что через несколько лет все может измениться… впрочем, он утешил себя тем, что в России наркотики всегда останутся привилегией особо продвинутых. Массы будут по-прежнему пить свою водку.

Алена молчала, и ее молчание начало тяготить Антона. В пустом полночном вагоне он спросил ее:

— А ты хорошо знала эту Милу?

— Мы с ней были ближайшие подруги… с детского сада еще. Почти всю жизнь, получается.

— Ты же говорила, что вы давно не общаетесь?

— Всего год, — ответила Алена.

— А чего поругались?

— Из-за мужика, — голос ее дрогнул, и Антон почувствовал, что она вот-вот заплачет.

— Ладно тебе, — сказал он, обнимая ее за плечи.

Он не любил в себе состояние эротического возбуждения. Тупое, одномерное желание, казалось, принижало его. За то он и любил траву, что, в отличие от алкоголя, она не возбуждала сексуального вожделения, а словно рассредоточивала его… эротизм не был сконцентрирован в женской пизде, а был словно разлит по всему миру. Антон помнил, как в один из первых раз, когда курил гашиш, он целый вечер гладил обивку кресла, получая нечеловеческое удовольствие от тактильных ощущений… мысль о сексе казалась в таком состоянии просто смешной.