Семь дней творения - Страница 2
Бригадир Манча подписал страницу, отдал ее молодому табельщику и жестом приказал ему удалиться.
– Не стойте под стрелой! Вдруг сорвется? Падающий груз не разбирает, на кого грохнуться.
– Ничего, не сорвется. Вы меня слышали, Манча?
– Что у меня, лазер в глазу? – проворчал бригадир, щипля себя за ухо.
– Ваша недобросовестность хуже любого дальномера! Не пытайтесь выиграть время. Немедленно прекратите работы и закройте порт пока не поздно!
– Вы работаете здесь четыре месяца, и никогда еще производительность не падала так сильно. Вы сами будете кормить семьи моих товарищей в конце недели?
К зоне погрузки подъехал трактор. Водитель почти ничего не видел и чуть не врезался в тягач.
– Проваливайте отсюда, детка, сами видите, вы мешаете!
– Мешаю не я, мешает туман. Придется вам расплатиться с докерами другим способом. Уверена, их дети предпочитают увидеть отцов сегодня вечером, а не получить от профсоюза страховку за их гибель. Пошевеливайтесь, Манча, еще две минуты – и я выпишу вам повестку в суд и сама дам свидетельские показания.
Бригадир посмотрел на Софию и сплюнул в воду.
– Кругов на воде и то не разглядеть!
Манча пожал плечами, взял рацию и нехотя распорядился прекратить все работы. Через несколько секунд прозвучало четыре гудка, разом остановивших бурную деятельность кранов, грузоподъемников, погрузчиков, отвальщиков и всей остальной техники, работавшей на пирсе и на борту грузовых судов. Портовым гудкам издали ответил туманный горн буксира.
– Из-за простоев порт в конце концов закроется.
– Я не отвечаю за хорошую погоду и дожди, Манча. Мой долг – спасать ваших людей от самоубийства. Не смотрите на меня как на врага! Терпеть не могу перебранок. Лучше я угощу вас кофе и яичницей. Идемте!
– Можете сколько угодно упрекать меня своим ангельским взором. Учтите, как только видимость достигнет десяти метров, я возобновлю работы.
– Сначала попробуйте прочесть название на носу корабля! Идем?
«Рыбацкая закусочная», лучшая в порту, уже была битком набита. В туманные дни докеры толпились здесь, надеясь, что погода вот-вот прояснится и день не пропадет даром. Пожилые сидели за столиками в глубине зала, молодые стояли у стойки, грызли ногти и пытались разглядеть в окно корабельный нос или стрелу бортового крана – первые признаки ясности. Болтали о всякой чепухе, при этом каждый втайне истово молился о везении. Для разнорабочих, вкалывающих день и ночь и никогда не жалующихся на ржавчину и соль, проевших насквозь их суставы, для всех этих тружеников с бесчувственными мозолистыми ладонями не было ничего хуже, чем вернуться домой всего с несколькими долларами гарантированной профсоюзной получки в кармане.
В закусочной было оглушительно шумно: звенела посуда, из кофейной машины вырывался пар, в стаканах позвякивали кубики льда. Докеры теснились группами по шесть человек на скамейках, обтянутых красным дерматином, и почти не пытались перекричать общий гвалт.
Матильда, официантка со стрижкой под Одри Хепберн, хрупкая женщина в клетчатой парусиновой блузке, несет поднос, так тесно уставленный бутылками, что ее умение сохранять равновесие кажется чудом. С торчащим из кармана передника блокнотиком для заказов она курсирует между кухней и стойкой, между баром и столиками, между залом и кассой. В такие туманные дни она носится как угорелая, но все равно предпочитает эту суматоху одиночеству при ясном небе. Она не скупится на улыбки, умеет состроить глазки и хлестко отбрить нахала – вот ее способы поднять настроение посетителям. Дверь открывается, Матильда оборачивается и улыбается: она хорошо знакома с вошедшей посетительницей.
– София! Пятый столик! Поторопись, я уже собиралась за него сесть, иначе ты бы его не получила. Сейчас принесу кофе.
София садится за столик вместе с ворчливым бригадиром.
– Пять лет им твержу: установите наконец вольфрамовые светильники, так мы получим лишние двадцать рабочих дней в году. А нормы эти дурацкие: мои парни умеют работать при видимости в пять метров, они же сплошь профессионалы!
– Бросьте, Манча, у вас тридцать семь процентов новичков!
– Новички для того и приходят, чтобы учиться! Наше ремесло передается от отца к сыну, здесь никто не играет чужими жизнями. Докерскую карточку во все времена надо было заслужить.
Физиономия Манчи смягчается, когда Матильда прерывает их. Она приносит заказ, гордая своим проворством, достигнутым долгой тренировкой.
– Ваша яичница с беконом, Манча. Ты, София, наверное, не будешь есть, как всегда. Я все равно принесла тебе кофе с молоком, без пенок, хотя ты и его не станешь пить. Хлеб, кетчуп – все что полагается!
Манча благодарит ее с набитым ртом. Матильда неуверенно спрашивает, свободна ли София вечером. София обещает заехать за ней в конце смены. Официантка с облегчением исчезает в густеющей с каждой минутой толпе посетителей. Из глубины закусочной проталкивается к выходу видный мужчина. У их столика он задерживается, чтобы поприветствовать бригадира. Манча вытирает рот и встает для рукопожатия.
– Что ты тут делаешь?
– То же, что и ты: заглянул на огонек к лучшей яичнице в городе.
– Ты знаком с нашим инспектором по безопасности лейтенантом Софией?
– Мы еще не имели удовольствия познакомиться, – прерывает Манчу София, поднимаясь.
– Тогда представляю вам своего старого друга, – говорит тот. – Инспектор Джордж Пильгес из полиции Сан-Франциско.
Она радостно протянула руку детективу. Тот смерил ее удивленным взглядом. На поясе у Софии ожил пейджер.
– Кажется, вас вызывают, – заметил Пильгес.
София посмотрела на приборчик, висевший у нее на талии. Над цифрой 7 настойчиво мигал светодиод.
– У вас доходит до семи? Видать, ответственная у вас работенка! У нас выше четверки не бывает.
– Этот диод загорелся впервые, – смущенно ответила она. – Извините, мне придется вас оставить.
Она попрощалась с обоими, помахала Матильде, не заметившей ее в суматохе, и сквозь толпу ринулась к выходу.
Бригадир успел крикнуть ей вдогонку из-за столика, где инспектор Пильгес уже успел занять ее место:
– Не гоните слишком быстро, при видимости меньше десяти метров движение транспорта на пристанях запрещено!
Но София не услышала предостережения: подняв воротник кожаной куртки, чтобы защитить от ветра затылок, она бежала к своей машине. Захлопнув дверцу, повернула ключ зажигания. Двигатель завелся с пол-оборота. Служебный «форд» с завывающей сиреной понесся вдоль доков. Со стороны казалось, что водительницу совершенно не тревожит стремительно сгущающийся туман. Она ловко лавировала между опор кранов, огибала контейнеры и замершие механизмы. За считаные минуты она домчалась до границы торгового порта. У контрольного пункта притормозила, хотя в такую погоду путь должен быть свободен. Красно-белый шлагбаум был поднят. Охранник 80-й пристани вышел из будки, но из-за тумана ничего не увидел: собственную вытянутую руку и то трудно было разглядеть. София поехала по Третьей стрит вдоль портовой зоны. После Китайской гавани Третья стрит устремлялась к центру города. София уверенно маневрировала по пустынным улицам. Пейджер снова подал голос.
– Я делаю все что могу! – возмутилась она вслух. – Крыльев у меня нет, а скорость ограничена!
Едва она произнесла эту фразу, как завесу тумана пронзила яркая вспышка. От могучего громового раската задрожали окна. София прибавила скорость, стрелка спидометра поползла вправо. Перед Маркет-стрит она затормозила: сигналы светофора невозможно было различить. Дальше путь ее лежал по Кирни-стрит. От места назначения ее отделяло восемь кварталов, вернее, девять, если соблюдать одностороннее движение, которое она не собиралась нарушать.
На ослепших улицах шумел ливень, стоявший стеною; стук воды по ветровому стеклу оглушал, «дворники» не справлялись со своей задачей. Из густой черной тучи, окутавшей город, торчал лишь кончик величественной пирамиды «Трансамерика билдинг».