Семь дней творения - Страница 122

- Дед его не Господь Бог, чтобы одним хлебом всех насытить!

- Опять упрощаете, Петр Васильевич. Нельзя же сводить Евангелие к простому собранию чудесных мифов, наподобие греческих. Святые отцы изложили события первого происшествия на доступном для масс языке. Отсюда и кажущаяся его примитивность. Но житейскими доводами никогда не опровергнуть веры. Спаситель не хлебом в прямом смысле, а хлебом истины со всеми поделился. Ее-то и хватило на всех. И на тех пять тысяч. И на многие и многие миллионы потом.

- Да вроде на убыль идет пища Его. - Чувство противоречия брало в нем верх. - Трезвеет народ, в пьянство ударился. В сивухе истины ищет.

- Вера нашего народа, по сути, только начинается, Петр Васильевич. Для большей веры через великое сомнение надо пройти, может быть, даже через кровавую прелесть. То, что раньше было у многих от страха, от скуки, теперь от смирения начинается. С мукой, с беззаветностью к вере идут. Вы присмотритесь, Петр Васильевич, кругом тому свидетельства. - Коротко помолчав, он опустил тяжелые веки и перешел на полушёпот. - Дочь ваша, Антонина Петровна, письмо прислала. Просит меня поговорить с вами.

Ревнивая обида взяла Петра Васильевича. Он и раньше догадывался, что дочь его продолжает поддерживать переписку с Гупаком. Слишком уж явной становилась с каждым днем осведомлен-ность Льва Львовича о ее жизни в Средней Азии, которой тот почти не скрывал в разговорах с ним. Но ему и в голову не приходило, что она могла скрыть от него что-то такое, о чем без стеснения писала чужому человеку. Это было выше его понимания и он, не скрывая досады, отвернулся:

- Чего там еще у нее?

- Зря вы, Петр Васильевич, дорогой, принимаете это так близко к сердцу. Вы, наверное, и сами не раз открывались незнакомым людям. Врачу, например. Постороннему открыться легче, потому что от постороннего можно всегда уйти и забыть его. К тому же мы с женой вашей дочери не совсем чужие. Мы - единоверцы. Это, знаете, немаловажная деталь к нашему разговору... Антонина, Петр Васильевич, обратилась ко мне неспроста. Она любит вас и боится огорчить, а потому и спрашивает у меня совета.

- Дожил! - Весь еще во власти раздражения, он мало-помалу приходил в себя. - валяйте, чего уж там!

Обстоятельно и толково Гупак поведал ему обо всем, что случилось с Николаем. И - странное дело! - чем безотраднее рисовалось Петру Васильевичу нынешнее положение дочери, тем полнее становилось его сочувствие к ней.

"Эх, Антонина, Антонина, отцу родному не доверилась! Что я, зверь, что ли?" К концу гупаковского рассказа ему уже не сиделось на месте. Стоило тому умолкнуть, как он сразу же нетерпеливо заторопился:

- Телеграмму надо дать. - Жизнь снова обрела для него реальную цель. Чего ж она там сидит одна с ребенком?

Лев Львович, явно не ожидавший с его стороны такого скорого и определенного отношения к своему сообщению, смешался:

- Подготовиться бы надо.

- А чего нужно? Все есть. Чего не достанет - купим.

- В порядок квартиру бы привести, Петр Васильевич. Ребенок ведь там жить будет.

- Когда же теперь? Найми, с неделю провозятся. А то и больше. Сам рад не будешь, чего уж там!

- Зачем же неделю,- осторожно вздохнул тот. - Гусевых позвать - в два дня управятся.

- Гусевых? - упоминание о старом соседе несколько покоробило его, но отступать было поздно, и он сдался. - Гусевых, так Гусевых. Только возьмется ли? Ему другой заказчик по нраву.

- Какой там! - Гупак воодушевленно вскочил. - За особую честь почтет. - Его прямо-таки распирала жажда немедленной деятельности. - Нечего и откладывать, сейчас пойдем.

- Удобно ли вот так... Сразу... Как снег на голову?

- Уж чего удобнее! Только рад будет.

- Ну, коли так...

- Будьте покойны.

Редкие в эту пору дня прохожие с удивлением оборачивались вслед двум старикам, которых едва ли кто в городе ожидал когда-нибудь увидеть мирно идущими бок о бок по улице. Но им было теперь ни до кого. Оживленно обсуждая предстоящие хлопоты, они незаметно для себя пере-секли город из одного конца в другой, направляясь туда, где царственно маячил над окраинной слободой резной конек гусевского дома.

Самого хозяина они застали за углублением сточной канавы вдоль внешней стороны изгороди. Жилистый, ширококостный, он орудовал штыковой лопатой с размеренной сноровкой человека, привыкшего делать любую работу без огрехов и на совесть. Заприметив гостей, Гусев с силой воткнул лопату в грунт, вытер пот со лба и радушно, но безо всякой, впрочем, искательности, заулыбался им навстречу полнозубым волевым ртом:

- Кого я вижу! Привет, привет, гостюшки! - Он обратился в сторону дома. - Мать!

За изгородью, на высоком крыльце мгновенно, будто только и ожидала мужниного зова, появилась не старая еще совсем женщина в клеенчатом переднике и, вытирая руки кухонным полотенцем, в свою очередь, гостеприимно засияла оттуда:

- Милости просим. Чего же у двора стоять, проходите в дом, гости дорогие!

Нет, она почти не изменилась - бывшая соседка его Ксения Федоровна. Время лишь чуть заметно стянуло ее моложавое лицо тоненькой паутинкой едва уловимых морщин. Сидя за столом на открытой веранде, Петр Васильевич искоса следил, как споро и несуетливо хлопотала она вокруг них, стараясь придвинуть ему кусок получше и рюмку пополней, и в душе завидовал хозяину и дарованной ему жизненной удачливости: "В рубашке родился, чёртов сын!"

- Об чем разговор! - Легкий хмель только подчеркивал щедрую вальяжность Гордея. - Сделаем. В обиде не останешься, Васильич. Я не коммунхоз, на авось не работаю. И цена по совести. А тебе, как бывшему соседу, так и вовсе скидка. Завтра с утра к тебе своего парня пришлю, а к вечеру сам приду, помогу. Договорились, в общем... Здоровьичко-то как, Васильич?

- Скриплю.

- Кость в тебе крепкая. Вы, Лашковы, все почти до ста набирали. Ты в них заряжен. Тебя еще надолго хватит.

- Где там! Этот десяток доскрипеть бы, и то дело. Бывает, шнурок завяжу, а разогнуться уже мочи нет. Земля к себе тянет. - Неожиданно он перехватил взгляд Гордея, со значением устремленный на Гупака. - Скоро рассчитаюсь.

- Пойду, пожалуй,- взглянув на часы, суетливо заторопился Гупак,- ждут меня.