Семь дней творения - Страница 112

- Не балуюсь.

- Эх-ма! А я, было, думал городской папироской на дармовщинку побалуюсь. Придется своего "вырви глаз" завернуть. - Повозившись в темноте, он чиркнул спичкой, затянулся. - Андрей-то Васильич тебя еще вчерась ждал. Цельный день на станцию сам гонял, а нынче меня вот снарядил... И Сашка тоже сама не своя. Зверь баба, а тебя дюже боится. Говорит, партейный. А партейный, дак что, кусается, что ли?.. Как мужик у ней помер, так и осталась с пятерыми одна. Андрей-то Васильич, говорят, сызмала за ней ухлестывал. Да и она по нем, вроде, сохла. Давно бы ей своего мужика бросить. Он у ей одно название был. Пил смертно и вобче - инвалид войны. Да ить Саша баба такая, все терпела - не бросила, не пошла против совести... Не та, конечно, у них теперь пора, только все одно - дело хорошее, что сошлись... Но!

Усадьба лесничества встретила их безлюдной тишиной. В доме светилось лишь одно окно и то в нежилой, конторской половине. Осаживая у крыльца, возница снисходительно успокоил Петра Васильевича:

- В деревню догуливать пошли. Надо думать, скоро будут. Не то я обернусь, покликаю. Здесь рукой подать... Валентину, видно, стеречь нас оставили.

В конторе они и впрямь застали мирно дремавшую за столом горбатенькую девочку лет пятнадцати в накинутом на плечи старом мужском пиджаке. Умостившись веснушчатой щекой на сложенных перед собой ладонях, она безмятежно посапывала во сне, всею неудобной позой своей - одно плечо в стол, другое выдвинуто вперед - излучая хрупкую, надолго застоявшуюся в ней детскость.

- Валентина! - На свету возница оказался крепким коротконогим мужичком, небритое лицо которого с насмешливо опущенными книзу уголками тонких губ было помечено, казалось, въевшимся в каждую черточку озорством. - Валентина!

Под его осторожной рукой девочка чутко встрепенулась, открыла глаза, вскочила, уронив с плеч пиджак, и стала смущенно одергиваться:

- На деревне все... Меня тетя Шура специально оставила... В случае чего, прибежать велела... - Она извинительно зарделась в сторону гостя. Вы уж тут с Егором Иванычем... - Я - быстро.

Но побежать в деревню ей не пришлось. За окном, в далекой глубине ночи вдруг возник и, приближаясь, заполнил тишину протяжный наигрыш трехрядки. Нестройные голоса, перебивая друг друга, пытались сложить "Когда б имел златые горы", но песня не складывалась и певцы в конце концов умолкли, снова уступая место гармошке.

Егор удовлетворенно подмигнул Петру Васильевичу;

- Идут!.. Изрядно нагулялись... Ишь, выделывают! Видно, Савельич своего, крепленого поднес...

Сидя на скамейке у двери, Егор рассматривал гостя с откровенным любопытством человека, от которого ничего не скроешь и которому заранее все о собеседнике известно. Его вызывающая насмешливость коробила Петра Васильевича и он, чтобы хоть как-то преодолеть возникшую в нем неприязнь к мужику, угрюмо спросил:

- Здесь, у Андрея работаешь?

- Везде помаленьку,- озорно осклабился тот,- и здесь, и в колхозе тожеть. Как придется.

- Поденно значит?

- И поденно тожеть.

- Хватает?

- Когда как. День калачи, день на печи.

Где-то уже на усадьбе гармошка, в последний раз вскрикнув, смолкла, и под самым окном закружились голоса:

- Открывай, мать.

- Посмотри, Егор тут ли?

- Андрюха, лошадь на месте.

- Заходите, заходите, я - сейчас. Голоса переместились в дом и вскоре окончательно окрепли за стеной.

- Садитесь... Садитесь, гости дорогие... Рассаживайтесь... Чем богаты, тем и рады...

- Пьяного да уговаривать!

- И так уж хорош, миром бы посидел. Всю не выпьешь.

- Не скрипи, Наталья, в кои-то веки у нашего брата свадьба. Опосля ить не нальете.

- Маша, потяни-ка скатерку на себя.

Выделившись из темноты конторских сеней, Андрей счастливо засиял и с пьяно раскинутыми в стороны руками пошел на брата:

- Вот удружил!.. Вот удружил, Петек!.. Век не забуду!.. Пойдем... Пойдем за стол. - Андрей тискал Петра Васильевича, увлекая его за собой к выходу, но перед тем, как выйти, бросил через плечо. - Егор, распряги и приходи... Поди помоги теть Шуре, Валюшка.

Появление Петра Васильевича перед застольем вызвало среди гостей замешательство. Гости замерли, выжидающе уставясь в его сторону. Андрей, подталкивая его сзади, приговаривал:

- Входи, входи, Петек, здесь все свои... Входи, не стесняйся... Будь, как дома.

И здесь, в полной тишине из-за стола поднялась и легко поплыла к гостю начинающая полнеть женщина с лицом уверенным и властным, в которой он сразу же безошибочно признал Александ-ру. Немного не доходя до него, она почтительно переломилась надвое в земном поклоне и, распрямляясь, молвила без тени смущения или замешательства:

- Милости просим, Петр Васильевич, за наш стол. Будьте нам гостем дорогим.

Выдержки, по всему судя, ей было не занимать, спокойствие ее выглядело неподдельным. Но в том, как вслед за сказанным упрямо отвердели ее полные губы, Петр Васильевич почувствовал вызов и предостережение: мы тоже, мол, с характером. "Да, этой пальца в рот не клади,- одобрительно оценил он ее самостоятельность,- такая в обиду себя не даст. И мужа - тоже". Он сел, и застолье словно прорвало. Все заговорили разом, избывая в слове собственную неловкость перед гостем:

- Штрафную Петру Васильевичу!

- Нет уж, ты ему сначала красненького, а то задохнется без привычки... Вот это дело!

- Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

- Пошла!

- Теперя - закусь.

Его заставили повторить. Он выпил и потом, уже не помня себя, опрокидывал одну за одной под одобрительный говор гостей, и не пьянел при этом, а лишь наливался мутной, давящей затылок тяжестью. Мир постепенно принимал очертания скошенные и расплывчатые. Петр Васильевич час от часу добрел, умиляясь всякому лицу и слову. Из-за покатого плеча невесты на него с веселой лаской смотрела горбатенькая Валентина, чем-то, наверное, тихой своей услужли-востью, напоминала она ему Антонину или даже Марию тогда, в далекой молодости. Он ответно улыбался Валентине, давая ей тем самым понять, что ценит ее к нему внимание и со своей стороны к ней расположен. И Егор, выбивавший в эту минуту пыль из половиц, казался Петру Васильевичу милягой-парнем, с которым он хоть сейчас готов обняться по-братски и выпить еще. Да и каждый за столом, на ком бы ни остановился его взгляд, отличался какой-то одному ему присущей привлекательностью.