Сельва не любит чужих - Страница 119
Да что там лекарь! Даже чесальщика пяток позволили иметь Канги Вайаке, чтобы и в заточении наслаждался он удовольствиями, положенными по рангу.
Вот и сейчас…
– Эй, Г'Хавно, – властно позвал Ливень-в-Лицо, вытягивая ноги поудобнее, – сюда!
Чесальщик тотчас подполз – на коленях, как предписано церемониалом.
Он был пока еще неловок, ибо не обучался специально высокому искусству правильного услаждения блистательных пяток, но неуклюжесть его стократ искупалась рвением. Он был так прилежен, что справедливый Канги Вайака подчас бросал ему огрызки недоеденных лепешек, а третьего дня, снизойдя, даровал человеческое имя вместо ставшего привычным «Эй, ты!».
– Так, Г'Хавно, так, – закатывая в истоме очи, промурлыкал Сокрушающий Могучих. – Старайся, Г'Хавно…
И тот старался вовсю.
Не зря присвоил Ливень-в-Лицо усердному рабу это, а не иное имя, и не без умысла. Ведь именно так называют лучших из людей нгандва Могучие, когда желают поощрить. И не мог не возрадоваться господской милости чесальщик, ибо и сам, волею Тха-Онгуа, был родом из Могучих.
– Пой, Г'Хавно, – повелел М'буула М'Матади. – Пой, не умолкай!
И Александр Эдуардович негромко запел, стараясь выразить песней всю преданность и всю любовь свою к этому немногословному человеку, который кормит, не бьет и относится к бывшему Генеральному представителю Компании на Валькирии с определенным уважением.
Он пел, как не певал никогда раньше.
Потому что знал: стоит владыке проявить малейшее неудовольствие, и его, Каменного Шурика, вернут обратно, в общую яму, где ждут рейсовика расконтрактованные земляне.
Этого господин Штейман боялся больше всего на свете.
Конечно, законы Федерации строго запрещают помещать землян в одну камеру с туземцами. Так что глава Администрации ни на йоту не отступил от правил. Но как же насмешливо улыбался он, нехорошо глядя на Александра Эдуардовича, стоящего перед ним без ремня и галстука!
И напрасно арестованный, белый от ужаса, валялся в ногах у подполковника действительной службы, умоляя поместить его в любую из одиночек, пусть даже самую сырую и глубокую. «Не могу-с, батенька, – ответствовал бессердечный монстр в мундире, разводя обнаженными по локоть ручищами. – Никак не могу, уж не обессудьте. Не имею права-с…»
Губернатор ёрничал, откровенно злорадствуя.
И было отчего.
Семеро землян из числа самых отпетых вольнопоселенцев содержались на тот момент в яме предварительного заключения, и все они были оформлены на депортацию согласно личному указанию господина Штеймана А.Э., Генерального представителя Компании.
И Эжен-Виктор Харитонидис, и Александр Эдуардович отчетливо сознавали: новенький будет немедленно опознан сокамерниками. Со всеми вытекающими последствиями.
Так и случилось.
Каменного Шурика узнали мгновенно. И…
Но нет! Замри, перо! Сломайся, старенькая машинка!
Автор осаживает на скаку взмыленного Пегаса и гонит на время прочь расшалившуюся Музу. Автор не смеет описывать происходившее далее в общей яме, памятуя: среди читателей могут оказаться нежные дамы и чувствительные подростки!
Скажем одно: господину Штейману пришлось худо, и с каждым днем муки усугублялись…
Кому-нибудь иному, допустим, Игоряше Нещевротному, славящемуся нетрадиционной ориентацией и незаурядной выносливостью, изыски соседей по нарам скорее всего не показались бы неприятными.
А вот Александр Эдуардович, как ни странно, хирел.
Даже тюремщики, чьи каменные сердца давно поросли мохнатой шерстью, содрогались, заглядывая украдкой в общую яму. То, что видели они, не поддавалось людскому пониманию. Оно противоречило заветам Тха-Онгуа и целомудрию Сияющей Нгандвани…
Посему решение отсадить страдальца стражники приняли единогласно. А упрекни их кто-либо вышестоящий в злонамеренном человеколюбии, ответ был бы дан незамедлительно: разве простится служителям тюрьмы, если один из поднадзорных скончается прежде назначенного судом срока?!
О-о, здесь, в яме Канги Вайаки, господин Штейман снова почувствовал себя человеком. Чесальщик пяток, как гордо это звучит! И как милостив господин, не принуждающий раба своего ни к чему иному!
Впрочем, Ливень-в-Лицо и не собирался ни к чему принуждать чесальщика. Каждому свое, и негоже чешущему пятки делать то, для чего существуют наложницы…
– Пой, пой, Г'Хавно, – расслабленно пробурчал Сокрушающий Могучих, погружаясь в дрему, и Александр Эдуардович, не прерывая пения, ласково лизнул левую пятку повелителя зашершавевшим, много чему обучившимся за истекший месяц языком.
Им обоим – и владыке, и рабу – было сейчас хорошо.
Если бы еще не гнус…
С каждым днем все влажнее делался воздух, и вместе с сыростью пришли мельчайшие клещи, вгрызавшиеся под кожу. Плоть зудела и свербела, но М'буула М'Матади ни разу еще не унизился до стонов.
Он был стоек и терпелив. А кроме того, к нему все чаще являлся Некто, умеющий прогонять паразитов…
Некто был добр, но непонятен.
Он являлся неизвестно откуда и был похож на Голос, возникающий нежданно под сводами черепа. Голос тихо и невнятно бормотал, задавал вопросы и сам себе отвечал на них, а после его ухода тело наполнялось бодрой силой и злой готовностью выжить вопреки всему. Он был похож на тоненький писк комара, этот чудный Голос, звучащий словно бы издалека…
Но сегодня, стоило Канги Вайаке задремать, он зазвучал громко и отчетливо, словно говорящий стоял совсем рядом. И это было достойно удивления, как и то, что впервые вопросы, задаваемые Некто, были обращены к самому Ливню-в-Лицо.
– Зачем ты здесь? – спросил Голос, и не ответить ему было невозможно. – По нраву ли тебе здесь?
– Нет, не по нраву, – шепотом отозвался Канги Вайака, но тотчас понял, что говорить вслух нет необходимости. – Я не хотел быть здесь. Но такова воля Тха-Онгуа, и Могучих, и самого Подпирающего Высь.
– Вот как? – Голос, похоже, удивился. – А почему ты покоряешься их воле?
Ответить на этот вопрос было совсем нетрудно.
– Потому что они сильны и воля их священна…
– Разве? – еще больше удивился Голос. – Ты ли говоришь это? Разве не ты отсекал головы тем, кого именуешь Могучими, и разве не тебе чешет пятки один из них?
Предки свидетели, это была правда! Раньше М'буула М'Матади не задумывался о таком, но стоило истине прозвучать, и она сделалась неоспоримой. Нет нужды бояться Могучих!
– Если же не они, то кто дал Муй Тотьяге право назваться Подпирающим Высь? Подумай и ответь: может ли подобный ему править и повелевать?
Странное дело: произнесенное Голосом вовсе не показалось Ливню-в-Лицо кощунством. Очень кстати вспомнился вдруг Муй Тотьяга Первый, только не нынешний, блистающий обилием орденов и позументов, а прежний. Тот, которого не раз бивал на состязаниях сверстников крепкий и рослый парень Вайака, не знающий в те дни, что станет Ливнем-в-Лицо.
Мощь властелина – в поддержке Могучих. Но если Могучие слабы, то чья же сила утверждает власть ничтожества?
Неужели… ничья?
– Хорошо, – ласково одобрил Голос. – Ты рассуждаешь верно. Но задумайся еще вот над чем: если лживая слабость торжествует над мужественной силой, кому это выгодно, а кому – нет?
Кому выгодно?
Доселе Канги Вайака не задавался такими вопросами. Все было ясно Левой Руке Подпирающего Высь, ибо все было указано свыше, и смысл бытия заключался в пище кхальфах. Но теперь, став М'буула М'Матади, он обязан был найти ответ…
Для чего нужен Муй Тотьяга Могучим?
Для того чтобы держать в узде людей нгандва.
Зачем нужны Могучим люди нгандва?
Чтобы торить тропу Железному Буйволу.
Почему ведут они Железного Буйвола в дикие горы?
Нет ответа. Но ясно одно: не на пользу людям нгандва.
– Верно! – теперь Голос был хмур и жёсток, как бич. – Не на пользу Нгандвани стараются пришельцы, и стонет под их ногами оскверненная Твердь. Равнина и горы устали терпеть. Они ждут избавителя, и если найдется такой, то по праву воссядет он на резной табурет. А теперь, – Голос смягчился, – подумай, Сокрушающий Могучих, крепко подумай и ответь: разве не понял ты еще, кто я и зачем пришел к тебе?