Секта Эгоистов (сборник) - Страница 4
Поскольку Лангенхаэрт был не выдуман, а лишь забыт, я должен был, по логике вещей, обнаружить какие-то свидетельства о нем в сочинениях современников, а посему я принялся систематически просматривать газеты, хроники, альманахи и литературные журналы того времени. Я хотел как минимум разыскать источники, которыми пользовался Фюстель Дезульер.
Эта работа заняла целую неделю, и в конце концов я обнаружил два документа, не сопоставимых ни по значению, ни по объему, но они оба немало сообщали мне о Лангенхаэрте, вызволяя реальность его существования из тенет моих собственных сомнений.
Прежде всего следует упомянуть салонные сплетни хроникера литературной жизни Юбера де Сент-Иньи, человека поверхностного ума, подменявшего остроумие злословием, но которого именно страсть к злословию делала внимательным к окружающим. В своих «Вечерах», помещенных в «Литературном альманахе 1723–1724 гг.», он в числе прочего комментировал появление Гаспара Лангенхаэрта в салоне г-жи дю Деван. В его заметках было крайне мало философии, зато много уксуса: это было забавно, это было глупо – и притом великолепно написано.
Второй документ, наиболее объемистый и интересный, представлял собою целый том, озаглавленный «Философские учения Франции и Англии», где излагались основные доктрины эпохи. Автор книги, Гийом Амфри де Грекур, включил туда главу «Эгоизм, или Философия г-на де Лангенхаэрта», в которой развивал главные тезисы этой философии в форме диалога между Клеантом (оппонентом) и Автомонофилом (Лангенхаэртом). По-видимому, этот текст и послужил источником для Фюстеля Дезульера.
Юбер де Сент-Иньи, завсегдатай салона г-жи дю Деван, так повествует о первых парижских месяцах Лангенхаэрта:
«К нам прибыл некий философ из Голландии. Его приняли в обществе за приятную наружность, ибо он был очень хорош собой, и, покуда его пригожая физиономия завоевывала для него сердца дам, его почтительное молчание вызывало уважение мужчин. Тому, что он пописывал, не придавали значения (чем еще прикажете заниматься в двадцать лет, имея пятьдесят тысяч ливров ренты, без родни и к тому же в стране, которая не воюет?) – ему приписывали более сердечных побед, нежели ума, и этого ему вполне достало бы, чтобы сделать блистательную карьеру в свете.
Так, на протяжении нескольких месяцев он не говорил ровным счетом ничего, кроме обычных любезностей и банальностей, что вполне устраивало решительно всех, как вдруг однажды он выступил на середину гостиной и громко и отчетливо повторил несколько раз:
– У меня нет тела. Мое тело бесплотно.
Все присутствующие застыли от изумления. Дамы пристально воззрились на него, словно для того, чтобы лучше осознать нелепость сказанных им слов; некоторые из них фыркнули, иные покраснели, ибо, если они не смели более верить своим ушам, никто еще не лишил их удовольствия верить глазам.
Г-н де Лангенхаэрт казался столь потрясенным собственным открытием, что вместо того, чтобы развивать свою теорию, продолжал молча стоять на своем месте, в одиночестве и неподвижности. Барон Шварц взял его под руку и добродушно сказал:
– Однако же, молодой человек, все эти дамы, уверяю вас, согласны меж собою в том, что тело у вас есть, и даже, коли верить слухам, весьма недурное.
Представительницы прекрасного пола запротестовали, приличия ради.
– Вы очень любезны, сударь, – отвечал с поклоном молодой человек, – но, поверьте, ничто не заставит меня отказаться от идеи, которую я успел столь глубоко продумать.
Г-жа дю Деван приблизилась, дабы дать молодому человеку возможность высказаться:
– В таком случае просветите нас, мой друг, и позвольте и нам проникнуть в эти глубины, насколько это возможно. Почему, в самом деле, считаете вы, будто ваше тело бесплотно? Разве вы подобны тем призракам, которые появляются над вертящимися столиками баронессы де Сен-Жели?
– Вовсе нет, сударыня, это не безумие и не мошенничество, но результат философический, к коему привело меня рассуждение.
Затем последовала всякая чушь, которая сводилась к тому, что нам с помощью „А“ и „Б“ доказывали, будто природа существует лишь в голове нашего философа, что звук, запах, предмет, цвет и вкус суть лишь плод его воображения и что все мы существуем лишь в той же самой черепной коробке. И по моему заключению, будь все это правдой, – стоит ли удивляться, что скопление столь многочисленных и разнообразных предметов и явлений в столь малом пространстве могло свести нашего гостя с ума?
Все люди поверхностного ума, почитатели темных философических бездн, бурно ему аплодировали. Также и глупцы, ибо, ничего не поняв, по обыкновению своему, сочли, что речь идет о чем-то разумном. Что же касается людей мудрых, то они промолчали, ибо не пристало обсуждать то, что провозглашается не из любви к истине, но лишь из духа противоречия. Два дня спустя никого более не занимало то, что сказал сей молодой человек, однако всем запомнилось, что говорил он весьма складно. С тех пор он прослыл обладателем блистательного ума, то есть обрел право болтать неведомо что безо всяких последствий».
Разумеется, Юбер де Сент-Иньи, движимый более стремлением злословить, нежели понять, не стал излагать рассуждений Гаспара. Но я нашел их у Гийома Амфри де Грекура, в начале его поучительного диалога:
«Клеант. О вашей тезе ходит много слухов. Вы будто бы утверждаете, что у вас нет тела. В таком случае объясните мне, с помощью чего сумели вы это сказать? С помощью ваших губ?
Автомонофил. Ежели беседа принимает подобный оборот, я предпочитаю отказаться от нее сразу же.
Клеант. Простите, я просто не сумел удержаться…
Автомонофил. Дабы вы меня лучше поняли, мне пришлось бы прежде изложить мою теорию относительно материи, ибо одно следует из другого.
Клеант. Так что же вы думаете о материи?
Автомонофил. Что материи не существует.
Клеант. Как? Вы намереваетесь выкрутиться с помощью подобной нелепицы?
Автомонофил. Скажите, в каком случае имеете вы право утверждать, что предмет существует?
Клеант. В том случае, когда я его воспринимаю.
Автомонофил. Именно это я и хотел от вас услышать. Существует то, что я вижу, то, что я осязаю, то, что я слышу, либо то, что я, в воспоминании моем, видел, осязал, слышал, но ничего другого. То, что мы именуем миром, есть сумма наших ощущений. Мы не ведаем мира как такового, мы не знаем, каков он сам по себе, мы знаем лишь тот мир, который ощущает каждый из нас.
Клеант. Вы хотите сказать, что никто не воспринимает один и тот же мир? Что он у каждого свой собственный?
Автомонофил. Совершенно верно. Разве все мы видим одинаково? Одинаково чувствуем? У одного язык особенно восприимчив к вкусу, у другого нос чрезвычайно чувствителен к ароматам, у третьего обостренная чувствительность кончиков пальцев, а четвертый способен услышать чиханье мухи.
Клеант. Это верно.
Автомонофил. А значит, существует столько миров, сколько людей.
Клеант. Согласен.
Автомонофил. И стало быть, это наш язык вынуждает нас, для удобства, говорить о мире, когда речь идет о мирах. И скудость понятий, необходимая для человеческого общения, вынуждает нас принимать слово за самый предмет.
Клеант. Если я вас правильно понял, это именно из-за языка мы полагаем, будто мир един, тогда как на самом деле миров – тысячи.
Автомонофил. Да. Ибо мир существует лишь в нашей голове.
Клеант. Понимаю, дальше.
Автомонофил. Из этого вы можете вместе со мною заключить, что материи нет, ибо все существует лишь в нашем сознании. Ничто не материально, все лишь плод нашего сознания. Природа есть всего лишь проза моих ощущений. Называйте ощутимым то, что принято называть материальным, и вы сохраните реальность, выиграв при этом в точности изъяснения. Я не отрицаю существования предметов, запахов, цветов, звуков, я не отрицаю, что существует шероховатое, гладкое, соленое, – я лишь отрицаю гипотезу о материи как некоем исходном мире, независимом от ощутимых свойств. В сущности, мир есть лишь то, что мы ощущаем, и из этого нам никак не выбраться».