Секстет - Страница 68

– Которым он сам дирижирует.

– Наверное. – Она чуть заметно улыбнулась. – Но надо отдать ему должное – его музыка волнует. Все эти инструменты – флейты, виолончели, трубы, скрипки, – они надрывают сердце. А я хочу чего-нибудь более тихого и спокойного. Просто секстет. Или квартет, трио… – Она мельком взглянула на Жюльетт. – Кто знает? Может быть, я соглашусь на дуэт.

После долгого молчания первой заговорила Жюльетт.

– Ты тоже художник, – твердо заявила она. – Он не обладает монополией на искусство.

– Нет, нет, я хорошая актриса, я знаю. Но я играю гораздо лучше, когда он мной руководит, и еще лучше, если играю по его сценарию.

– Не хочу этого слышать. – Жюльетт подошла к туалетному столику и посмотрела на себя в зеркало. Она одернула роскошный темный пиджак, пригладила короткие, блестящие черные волосы и наложила на губы новый слой агрессивно-красной губной помады.

– Я люблю тебя, – сказала она, глядя в глаза Наташиному отражению.

– Я начинаю любить тебя. Ты даешь мне силу.

– Я могу дать больше, если ты мне позволишь. – Жюльетт обернулась, нежно поцеловала Наташу. – А теперь я собираюсь улизнуть. Оставляю тебя с твоим священным чудовищем. Позвони мне завтра утром. Он надолго?

– Не знаю. Он опять хочет поговорить о Джозефе Кинге. – Наташа устало повела плечами. – Он думает, что знает, кто это. Вчера он так много говорил об этом, что я опять стала бояться. Жюльетт, можно я тебе скажу одну вещь?

– Что, дорогая?

– Я иногда думала… То есть было время, когда я думала… Это было незадолго до того, как я ушла от Томаса. Нет, не могу…

– Дорогая, скажи мне.

– Я думала, что Томас и есть Кинг. Я думала, что это он посылает все эти письма и звонит по телефону. Не знаю, почему я так думала, ведь это было нелепо. Иногда Кинг звонил мне, когда Томас был рядом со мной, в той же комнате. Голос был не Томаса и почерк не Томаса, и Томас никогда бы не стал угрожать Джонатану, но для меня они все равно как-то связаны друг с другом. – Она тяжело вздохнула. – Наверное, я просто сходила с ума. Трудно передать, какой это был ужас. Я все время чувствовала, что за мной следят, меня подслушивают. – Она оглянулась через плечо. – Я думала, что здесь я найду спасение. Но приходит Томас, он говорит и говорит, и приносит все это с собой.

– Дорогая, не плачь. Послушай. Хочешь, я останусь? Черт с ним, пусть думает, что хочет.

– Нет, нет. – Наташа нежно подтолкнула ее в спину. – Со мной все будет хорошо. К полуночи вернется Анжелика, а Мария – она очень милая девушка – посидит с Джонатаном.

– Томас об этом знает?

– Конечно, нет. Он сказал бы, что я порчу Джонатана, потворствую его страхам. Он всегда говорит, что вокруг его сына слишком много женщин. Но Джонатан действительно просыпается от страха, поэтому лучше, чтобы она была здесь. У нее есть ключ от верхней двери. Томас не должен знать…

Жюльетт улыбнулась, приподняв бровь.

– Так проще, – оправдывающимся тоном объяснила Наташа. – Таким образом я смогу избежать сцены. Уже через два месяца после того, как я вышла замуж, я научилась действовать украдкой.

– Дорогая, так ведет себя большинство женщин, – сказала Жюльетт.

– Катулл? – сказал Колин, глядя на сборник поэм, подаренный ему Линдсей на День Благодарения. В книге была закладка, поэтому она открылась на любовной поэме, которую он цитировал в своем письме к Линдсей из Монтаны. Колин вздохнул. Его дьявольская бровь изогнулась еще больше.

– Ты хитрая, лживая, опасная женщина, – сказал он.

Линдсей, которая была в красном платье и в новых серьгах от Тиффани, подавила улыбку и ответила ему удивленным взглядом.

– Почему? Ах, латынь… Да, я читаю на латыни. В меня ее вбивали в школе целых восемь лет.

– Я неприлично счастлив. – Колин прижал книгу к груди и увидел, что она как раз помещается в карман его пиджака. – Я люблю тебя до умопомрачения, – продолжал он, подходя к ней. – А это платье оказывает на меня очень странный эффект.

– Это платье? Пикси его ненавидит.

– Что она понимает? Дорогая, с точки зрения мужчины…

– Колин, нет. Даже не думай об этом. Мы опаздываем уже больше чем на пять минут. Я…

– Боже мой, что со мной происходит? – проговорил Колин пять минут спустя. Он оторвался от Линдсей. – А с тобой это тоже происходит?

– Тоже.

– О Господи, я не могу показаться там в таком виде. Быстро придумай что-нибудь расхолаживающее и скажи вслух.

– Мы вернемся в эту комнату только через пять часов.

– Не годится, стало только хуже.

– Сколько будет девятью восемь? Двенадцать умножить на пятнадцать? Сколько будет шесть с половиной процентов от трехсот двадцати девяти? Почему Вселенная сжимается? Что увидел Платон на стенах пещеры? Как звали первую жену Рочестера? Сколько штатов в Америке? Колин, уже должно было сработать.

– Нет, еще нет. Продолжай.

– Назови столицу Мозамбика, Чада. Кто убил Кассандру? Самый высокий горный хребет в Канаде? Самая длинная в мире река? Самое глубокое озеро? Почему ты мне так нравишься, Колин?

– Вот это действительно интересный вопрос, – ответил Колин. Они дошли до лестницы, и он взял ее за руку.

– Неужели ты знаешь ответы на все эти вопросы?

– Конечно, не на все. – Линдсей искоса взглянула на него. – Но на последний я могу ответить.

– Правда?

На половине пути вниз Колин вдруг остановился. Внизу вестибюль был полон людей. Не обращая на них внимания, Колин повернул ее лицом к себе.

– Скажи мне, – потребовал он. – Ответь на этот вопрос. Пока не ответишь, мы не спустимся, даже если нам придется остаться здесь на всю ночь.

Линдсей на мгновение задумалась. Потом она погладила его по щеке и заговорила низким, сначала чуть дрожащим голосом. Но постепенно голос ее звучал все более твердо. Колин слушал.

– И это справедливо для всех женщин? – сказал он, когда она замолчала. – Почему? Ты уверена? Но я думал… О Боже, Боже. Я не могу думать от счастья. Дорогая, послушай…

Теперь начал говорить Колин – без колебаний и с той же убежденностью, что и она. Потом он прислонился спиной к стене и долго смотрел ей в глаза. Линдсей обвила его шею руками, и он поцеловал ее. Это объятие – сладкое, долгое и страстное, привлекло к ним всеобщее внимание. На них смотрели – с сочувствием, с завистью, с любопытством, с раздражением – все те, кто сам находился в подобном состоянии или помнил его муки и радости.

Свидетелем этого объятия оказался и Роуленд Макгир, который вошел в вестибюль в эту минуту. Он узнал эту пару, а потом узнал красное платье Линдсей. Он сразу же отвернулся и, проявив незаурядное присутствие духа, попытался затеряться в толпе. Он уже почти добрался до выхода, когда его выдали рост и спешка. Колин окликнул его по имени и нагнал, прежде чем Роуленду удалось скрыться.

Колин схватил его за руки и с сияющим лицом стал засыпать вопросами. Роуленд смотрел то на него, то на Линдсей, которая медленно к ним приближалась. Он видел их лица – светящиеся, загадочные, отчужденные – невыносимые! Собрав все самообладание, он придумал объяснение – столь точное, что оно никого не могло убедить. Колин, который почти его не слушал, принял его безоговорочно.

– Но это здорово! – говорил он. – Я так рад. Вот удача! Ты говорил с Марковым? Думаю, он уже здесь. Мы… Мы немного опоздали. Ты должен пообедать вместе с нами, Роуленд. Мы идем к Эмили, а Фробишер все равно всегда готовит на целый полк. Эмили мне не простит, если ты не придешь. Нет, нет, перестань. Перестань спорить. Ты же не можешь провести День Благодарения в одиночестве. Линдсей, дорогая, скажи ему. Я сейчас позвоню Эмили и предупрежу. Вы пока побудьте здесь, я сейчас…

С этими словами Колин повернулся и исчез в толпе. Он не заметил ни выражения лица Линдсей, ни выражения лица своего друга. Но, как говорила Эмили, Колин был невинен.

Через некоторое время Линдсей поняла, что она стоит у входа в Дубовый зал. Она не помнила, как они шли сюда, но была почти уверена, что не обменялась с Роулендом ни единым словом. Она была поглощена необходимостью предотвратить опасность. Люди сновали взад и вперед, они то отделяли ее от Роуленда, то снова бросали их навстречу друг другу. Пробираясь сквозь толпу экстравагантно одетых женщин, она уцепилась за рукав его черного пальто.