Секс в кино и литературе - Страница 50

“Он, оказывается,был единственным мужчиной, которого она любила. Позволь – а Дик? Ах, Дик – чудный, полное супружеское счастье, и всё такое, но она не это имела в виду. А я – я был, конечно, не в счёт?

Некоторое время она смотрела на меня, будто только сейчас осознав неслыханный и, пожалуй, довольно нудный, сложный и никому ненужный факт, что сидевший рядом с ней сорокалетний, чуждый всему, худой, нарядный, хрупкий, слабого здоровья джентльмен когда-то знал и боготворил каждую пору, каждый зачаточный волосок её детского тела. В её бледно-серых глазах наш бедненький роман был на мгновенье отражён, взвешен и отвергнут, как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, на который явились только самые неинтересные люди, как надоевшее упражнение, как корка застывшей грязи, приставшей к её детству.

Нет. Она не предавала меня. Дело в том, что он (Клэр Куильти – М. Б.) видел насквозь (с улыбкой), всё и всех, потому что он не был как я или она, а был гений. Замечательный человек. И такой весельчак”.

Этот “весельчак” пообещал Лолите, что он отвезёт её в Голливуд и сделает кинозвездой. Но пока суд да дело, он свёл девочку со своим окружением, группой подростков и взрослых обоих полов, чья “жизньсостояла сплошь из пьянства и наркотиков”. Лолита, как оказалось, была нужна Куильти для порносъёмок. “Дикие вещи, грязные вещи. Я сказала – нет, ни за что не стану – (она наивно употребила непечатный вульгаризм для обозначения прихоти, хорошо известной нам обоим) твоих мерзких мальчишек, потому что мне нужен только ты. Вот и вышвырнул он меня”.

В течение двух лет она работала посудомойкой и официанткой в придорожных кафе; потом встретила молодого механика Дика. Сейчас им позарез нужно совсем немного денег, чтобы добраться до места, где ему обещали работу.

Г. Г. снабдил Лолиту деньгами и документами на получение наследства, оставленного её матерью. Осталось лишь одно – найти и застрелить негодяя, погубившего их жизнь (что казалось бедному Г. Г. абсолютно необходимым).

Нетрудно заметить, что история с Куильти стала новой загадкой романа. С чего бы это Лолите, его жертве, после всего он с ней сделал, считать его гением и любить? И так ли уж нужно было Г. Г. убивать своего обидчика, обрекая себя на тюремное заключение?

Сцена убийства Куильти вылилась в фарс. Г. Г. повествует: “Он и я были двумя крупными куклами, набитыми грязной ватой и тряпками. Всё сводилось к бесформенной возне двух литераторов, из которых один разваливался от наркотиков, а другой страдал неврозом сердца и к тому же был пьян.

– Моя память и моё красноречие не на высоте нынче, но право же, мой дорогой господин Гумберт, вы были далеко не идеальным отчимом, и я отнюдь не заставлял вашу маленькую протеже присоединиться ко мне. Это она заставила меня перевезти её в более весёлое прибежище.<…>

Я произвёл один за другим три-четыре выстрела, нанося ему каждым рану, и всякий раз, что я это с ним делал, его лицо нелепо дёргалось, словно он клоунской ужимкой преувеличивал боль; он замедлял шаг, он закатывал полузакрытые глаза, он испускал женское “ах”, и отзывался вздрагиванием на каждое попадание, как если бы я щекотал его… <…> Он отступил в свою спальню с пурпурным месивом вместо уха…<…> Я выстрелил в него почти в упор, и тогда он откинулся назад и большой розовый пузырь, чем-то напоминавший детство, образовался на его губах, дорос до величины игрушечного воздушного шара и лопнул”.

Очевидно, что Лолита безмерно приукрашивала Куильти. Он – отнюдь не гений, а безответственный и бессовестный клоун. Её слова о любви к нему – психологическая защита, к которой прибегла бедная девочка. Она, увы, не способна полюбить никого, и к этому приложили руки все – её мать, Куильти, и, конечно же, больше всех Гумберт. Бедняжка чувствует себя калекой; они все втроём – глухой Дик, однорукий Билл и она, – заключили между собой симбиотический союз, помогая друг другу выжить и выстоять. (“Lolita, qu’ai-je fait de ta vie?” – “Лолита, что сделал я с жизнью твоей?”).

Гумберт – двойник Куильти, его ещё более тёмная ипостась; они оба – литераторы, лингвисты, педофилы, оба – преступники, только Куильти не способен понять свою вину и осудить себя. Между тем, его имя и фамилия (слегка замаскированные: Clear Guilty заменено на Clare Quilty) в переводе означают “ясно, очевидно виновен” – подсказка для суда присяжных.

Казнь Куильти – замещающий акт самоубийства Г. Г. Сам же он, прежде чем умереть, должен выполнить свой особый долг перед Лолитой. Совершив правосудие, он приступил в тюрьме к созданию книги о любимой, тем самым, подарив ей бессмертие.

Написав мемуары, Гумберт отчасти пошёл по стопам Шарля Бодлера. В своём стихотворении “Une charogne” (“Падаль”) поэт, обращаясь к любимой, утверждает:

Да, мразью станете и вы, царица граций,

Когда, вкусив святых даров,

Начнёте загнивать на глиняном матраце,

Из свежих трав надев покров.

Но сонмищу червей прожорливых шепнёте,

Целующих как буравы,

Что сохранил я суть и облик вашей плоти

Когда распались прахом вы.

Вильгельм Левик в своём переводе чуточку сгладил откровенность некрофилии и садомазохизма, сфокусированных в переводе С. Петрова:

И вас, красавица, и вас коснётся тленье,

И вы сгниёте до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме ночной,

Что тленной красоты навеки сберегу я

И форму и бессмертный строй.

Надо ли говорить, насколько альтруистичней и человечней чувство Г. Г. к Лолите в книге, подарившей ей бессмертие?! Это – один из ключей к разгадке тайн Набокова.

Сцена встречи с возлюбленной – апофеоз романа: “и вот она передо мной (моя Лолита!), безнадёжно увядшая в семнадцать лет, с этим младенцем в ней, и я глядел, и не мог наглядеться, и знал – столь же твёрдо, как то, что умру – что я люблю её больше всего что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете, или мечтал увидеть на том. От неё оставалось лишь легчайшее фиалковое веяние, листопадное эхо той нимфетки, на которую я наваливался с такими криками в прошлом… Но, слава Богу, я боготворил не только эхо. Грех, который я бывало лелеял в спутанных лозах сердца, сократился до своей сущности: до бесплодного и эгоистического порока; и я его вычёркивал и проклинал. Вы можете глумиться надо мной, но пока мне не вставят кляпа и не придушат меня, я буду вопить о своей бедной правде. <…> Всё равно, даже если эти глаза её потускнеют до рыбьей близорукости, и сосцы набухнут и потрескаются, а прелестное, молодое, замшевое устьице осквернят и разорвут роды – даже тогда я всё ещё буду сходить с ума от нежности при одном виде твоего дорогого осунувшегося лица, при одном звуке твоего гортанного, молодого голоса, моя Лолита”.

Конечно же, на его просьбу уехать с ним, “чтобы жить-поживать до скончания века” , его любовь ответила отказом.

“Я прикрыл лицо рукой и разразился слезами – самыми горячими из всех пролитых мной… “Ты совсем уверена, что, не поедешь со мной? Нет ли отдалённой надежды, что поедешь? Только на это ответь мне”.

“Нет”, повторила она. “Об этом не может быть и речи. Я бы скорее вернулась к Куильти. Дело в том, что – ”.

Ей не хватало, видимо, слов. Я мысленно снабдил её ими – (“…он разбил моё сердце, ты всего лишь разбил мне жизнь”).

Бесконечно трогательны заключительные строки романа, обращённые к Лолите. Это одни из самых проникновенных строчек в мировой литературе.

Г. Г. обращается к Лолите, говоря о себе как о постороннем человеке, поскольку относил себя уже к мёртвым: “Надеюсь, что муж твойбудет всегда хорошо с тобой обходится, ибо в противном случае мой призрак его настигнет, как чёрный дым, как обезумелый колосс, и растащит его на части, нерв за нервом. И не жалей К. К. Пришлось выбирать между ним и Г. Г., и хотелось дать Г. Г. продержаться месяца два дольше, чтобы он мог заставить тебя жить в сознании будущих поколений. И это – единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой, моя Лолита”.