Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Страница 13
Я назвал Хаю-Нехаму «самой поразительной», потому что ультраортодоксальная религиозная община Цфата – чуть ли не последнее место, где читатель ожидал бы найти греческих нимф. И тем не менее Аталанта не умерла – вот, она ожила в Цфате:
В соседнем дворе жила Хая-Нехама, девочка с длинными рыжими косами, зелеными глазами и маленьким дерзким носом. Ее гибкое тело не знало отдыха. Она прыгала сразу через две-три ступеньки. Она подпрыгивала на бегу и бежала вприпрыжку.
Существовала ли эта рыжеволосая девочка на самом деле? Я позволяю себе такое предположение, потому что сам Иошуа Бар-Йосеф был рыжеволос и у него было сильное и чувственное лицо сатира. Читал ли он о «рыжеволосой Аталанте Калидонской» у Роберта Грейвза? Или же перед нами пример наследования устойчивых мысленных конструкций, переходящих из поколения в поколение, от авторов греческих мифов и до современных писателей? А может, все мы просто вынесли образ такой женщины из школы Овидия и Юнга? Женщины сильной, быстрой, рыжеволосой, мечущей в нас свои стрелы, вечно смеющейся над нами и вечно убегающей от нас?
Мальчик Элиезер восхищался ею безмерно, иногда до потери всякой гордости, и, как только ему представлялся случай, пытался состязаться с ней в беге, в прыжках и в лазании по водосточным трубам. Но чаще всего эти попытки завершались позорным провалом, и тогда она насмехалась над его неудачей: ее губы растягивались, обнажая маленькие острые зубки, она раскачивалась всем телом из стороны в сторону, упершись руками в бока, и в ее зеленых глазах так и играли искорки смеха.
Вот так, одним прыжком, Аталанта перепрыгнула из нимфеума в глубине греческой рощи в каменный двор хасидского Цфата. Вот она – мчится, несется по полю, а Мелеагр, Гиппомен и Элиезер Кац спешат следом за нею:
Своими широко расставленными, дальнозоркими глазами она различала каждый выступ скалы, в тени которого скрывалось птичье гнездо. […] Не раз они сталкивались там с собаками, при виде которых у Элиезера начинало учащенно биться сердце и слабело все тело, тогда как девочка радостно бежала к ним, обнимала их за головы и ложилась им на спину. И, о чудо! – собаки виляли хвостами, играли с ней и радостно бежали за нею, а она за ними, как будто у них был общий язык.
И даже после обручения с Элиезером Хая-Нехама не хочет отказаться от этого своего мир, от просторных полей и дружбы с животными. Когда люди смеются над нею, она убегает за город:
Только за городом, в открытом поле, она чувствовала себя свободной и счастливой. Там ничто не изменилось. […] Птицы все так же носились в безумном круговороте радостных и прихотливых движений, скалы и птичьи гнезда в их расщелинах нисколько не изменили своего вида, ветер все так же трепал складки ее платья и развевал ее волосы, останавливал дыхание и наполнял всю душу чувством свободы и вседозволенности.
Подобно настоящей нимфе, Хая-Нехама тоже претерпевает заповеданную мифом метаморфозу, когда в двенадцать лет, как то было принято в те времена и в том обществе, ее выдают замуж за Элиезера Каца. Замужество в ультраортодоксальном обществе означало подчиненность мужчине и соблюдение всех правил поведения, предписанных женщине религиозным законом, а правила эти жестки и бескомпромиссны. Подобно своим древнегреческим сестрам, Хая-Нехама тоже «пыталась сопротивляться всеми силами своих маленьких кулачков и гибкого тела. Но этих сил не хватило…» Она не умерла, но тоже претерпела превращение, равноценное смерти. Описание ее предсвадебного ритуального погружения в микву[35] потрясает до глубины души. «Впервые в жизни, – пишет Иошуа Бар-Йосеф, – она познала это переживание зрелости, в котором слышится отзвук далекой смерти…» И действительно, этот спуск в микву выглядит как спуск в преисподнюю.
Пришло время спускаться в микву; мокрые, скользкие, истертые каменные ступени, по которым в течение сотен лет ступали босые ноги, изгибами уходили в глубь земли; холодная вода резала тело, словно острые ледяные осколки; густые сети паутины едва покачивались под самым куполом потолка; и три женщины с горящими свечами в руках казались существами иного мира – точно изваяния из тьмы, спускающиеся в бездну мрака.
Хая-Нехама вернулась из преисподней, но вернулась к совершенно иной жизни. Теперь ей по ритуалу положено остричь волосы – тот рыжий нимб своеволия, что прежде украшал голову этой маленькой бунтарки. Сердце читателя сжимается от описания того, как двенадцатилетней девочке наголо стригут голову под непрерывный барабанный бой, и ему невольно вспоминаются языческие обряды:
Когда смолкли барабаны и ножницы […] и шумный хор поздравлений и благословений, сопровождавших церемонию, окутал ее ликующим праздничным покровом, в ней завопило что-то дикое, она вскочила со стула, охватила руками колючую стриженую голову и бегом бросилась вон из комнаты.
А увидев себя в зеркале, ужаснулась:
Ей трудно было найти сходство между тем, что хранила ее память, и тем, что видели ее глаза. Сердце отказывалось поверить, что это ее голова.
Вот она, современная метаморфоза нимфы: преисподняя миквы, сабли ножниц, а потом появится еще и белый, мертвенный саван, который наденут на остриженную девочку в первую брачную ночь. Как я уже сказал, Хая-Нехама не умерла, она даже не превратилась в дерево. Но в произошедшей с ней перемене, в этом полном изменении ее личности, есть, как говорится, добрых «девять мер» смерти[36].
Я вижу выражение искренней печали на лицах некоторых из присутствующих, в особенности женщин. Поэтому я спешу извиниться. Не нужно принимать все сказанное слишком близко к сердцу. Большинство женщин весьма рады выйти замуж, а некоторые именно после свадьбы и расцветают. Но большинство женщин – не нимфы и потому эту свою метаморфозу воспринимают куда более спокойно и естественно. Кстати, и Хая-Нехама, которая в течение нескольких недель решительно отказывала супругу в интимной близости, потом, однако, тоже уступила ему и с тех пор между ними воцарилась большая любовь. Потеря девственности уже не вызвала у нее такую травму и такую метаморфозу, какую вызвали погружение в микву и стрижка волос, – как раз секс оказался одной из скреп ее счастливого брака.
Родство с древними нимфами обнаруживает также Батшеба Эвердин, героиня романа Томаса Харди «Вдали от обезумевшей толпы». Харди не скрывает ее принадлежность к этому семейству напротив – он открыто указывает на мифологический источник образа, чтобы это не укрылось от глаз какого-нибудь читателя из-за его невежества или невнимательности. Он пишет:
Батшеба… гордилась, что ее губ не касался ни один мужчина в мире, что ее талию никогда не обнимала рука возлюбленного… Она… презирала девушек, которые попадались в сети первого же смазливого парня, удостоившего их своим вниманием. Мысль о замужестве никогда не прельщала ее, как прельщала большинство окружавших ее женщин.
И тут Харди – обратите внимание – дает точную мифологическую ссылку:
Батшеба бессознательно чтила Диану, хотя имя этой богини едва ли было ей известно. – И далее продолжает: – Она не тяготилась одиночеством, гордясь своей девичьей независимостью, и воображала, что потерпит некий ущерб, если променяет скромную девическую жизнь на жизнь замужней женщины и сделается смиренной половиной какого-то неведомого целого.
Несмотря на всю решительность последней фразы, Батшеба тем не менее выходит замуж, и даже не раз. За ней ухаживают трое мужчин: сержант Трой, фермер Болдвуд и пастух Габриэль Оук. Вначале она выходит за самого плохого из них, а потом за самого хорошего, но мы не замечаем у нее травмы, вызванной замужеством, – возможно, потому, что ее принадлежность к нимфам с самого начала была, скорее, тактической, нежели стратегической.