Секреты крылатых слов и выражений [СИ] - Страница 57

Пошептал Колдун в ухо Истукану и говорит, — Ступай, будет тебе удача.

И, точно! Повезло в этот день Охотнику.

На другое утро, Рыбак с копчёной рыбкой заявился.

— Замолви за меня словечко, — кланяется Колдуну.

И ему в ловле повезло!

Тут уж и сам Вождь пожаловал.

— Пусть, — говорит, — моя старая жена выздоровеет. Иначе мне на новой и молодой жениться придётся. Свадьба, хлопоты, расходы.

И к ногам Истукана пару гнилых яблок кладёт. Колдун глаза прикрыл, покивал понимающе.

К вечеру померла жена Вождя.

— Какой же это Бог! — рассердились люди. — Старуху вылечить не сумел. Бросим его в реку.

Схватили Истукана и к берегу поволокли.

— А ну–ка, всем отойти от него, — загремел голос Вождя. — Поставьте Бога на место!

— Но, ведь твоя жена умерла.

— Ну, — замялся Вождь, — не вышло у него. Давайте простим на первый раз.

Обошёл несколько раз Истукана, похлопал по деревянному плечу.

— Вот… полюбился он мне. Уж сам не знаю почему.

ПОСЫПАТЬ ПЕПЛОМ ГОЛОВУ

Мишенька, дорогой мой! — Николай Михайлович Пржевальский схватил гостя за отвороты пальто и буквально втащил того в квартиру.

— Николай, старый ты чёрт, — шутливо отбивался Михаил Михайлович от неуклюжих лобзаний друга, — дай же мне в себя придти. Сколько уже не виделись? Года четыре?

— Какая разница, сколько? — тормошил Пржевальский приятеля. — Как же я рад, господи!

Огромный, взлохмаченный, в жёлтом шёлковом халате с драконами, хозяин походил на сказочного медведя из тибетских сказок. По стать ему оказалось и убранство кабинета, куда он немедленно увлёк гостя.

— Экая у тебя здесь… кунсткамера, — застыл на пороге Михаил Михайлович и поспешил водрузить на нос пенсне.

И, действительно, комната завораживала. На огромном, во всю стену, гобелене, с родовым шляхетским гербом Пржевальских, были развешены деревянные, скалящие зубы маски. Другие же стены были покрыты смородинного цвета коврами, на которых разместился изрядный арсенал диковинного оружия. В высоких корзинах по углам торчали пики с медными наконечниками. Шкура уссурийского тигра с неловко вывернутой головой и стеклянными жёлтыми глазами, покрывала груду баулов и армейских снарядных ящиков. Дубовый письменный стол с резными тумбами был завален потрёпанными тетрадями, свитками, гербариями, курительными трубками, коробками с патронами, глиняными фигурками и прочим хламом, неизбежно привозимым из экспедиций.

— Одонцэцэг! — хлопнул в ладони Пржевальский и заговорщицки подмигнул.

Тотчас в дверях появилась невысокая, широколицая девушка с необычайно узкими глазами на плоском лице. Вместо платья на ней был длинный, в пол, халат, туго перехваченный поясом.

— Настоечки принеси, душа моя, — ласково прогудел Николай Михайлович. — Той самой.

Девушка, низко поклонилась и, пятясь, вышла. Перехватив удивлённый взгляд приятеля, Пржевальский добродушно хохотнул.

— Одонцэцэг, с тибетского — Звёздный Цветок. Ох, и история у меня через неё приключилась. Три дня за мной тангуты гнались, хотели, собаки, её назад возвернуть. Эх, брат, если б не наши казачки, не сиживали бы мы тут с тобой.

— Ты, что же, украл её? — в голосе Михаила Михайловича промелькнуло затаённое восхищение другом.

— Украл? — делано округлил глаза Пржевальский. — Да, разве ж это кража? Вот я тебе покажу, что действительно украл.

Он скинул тигровую шкуру со штабеля ящиков и принялся, пыхтя, ворочать их.

— Не поверишь, умыкнул в монастыре мумию ламы, — он захохотал. — Помнишь, как мы в гимназии у попечителя шубу унесли? Вот так и я. На цыпочках, на цыпочках…

— Да, ну тебя, право, — Михаил Михайлович махнул рукой и тоже затрясся от смеха.

Неслышно вошла Одонцэцэг, неся на подносе две глиняные пиалы.

— Ну, здравы будем, — Пржевальский ловко, тремя пальцами, принял пиалу и опрокинул в рот содержимое. — Пробуй, брат, пробуй. Маньчжурская, на женьшеневом корне.

Настойка оказалась горько–сладкой и необычайно крепкой.

— Папиросу? — щёлкнул портсигаром хозяин. — Первое дело в горах на привале: капельку женьшеневки и покурить.

Опустились в кресла, закурили.

— Теперь рассказывай, — закинув ногу на ногу и покачивая остроносой туфлей, заговорил Пржевальский, — как ты? Поди, уж до министра дослужился?

— Ну, до министра мне ещё шагать и шагать…, — начал было Михаил Михайлович и обмер.

Друг его, стряхнув папиросный пепел в ладонь, внезапно, быстрым движением втёр его в голову.

Пржевальский, заметив его оцепенение, серьёзно покивал.

— Тибетская традиция. Согласно учению Будды, пепел, упавший на землю, крадёт твою жизнь. Возложенный же на голову, придаёт сил и мудрости.

Михаил Михайлович послушно тряхнул папиросой и себе в ладонь.

— Купился! — восторженно заорал Пржевальский. — Ей богу, купился! Ах, же ты, невинная душа. Поверил про Будду–то, поверил, а? Ну, не сердись, брат. Это привычка у меня с экспедиции осталась — пепел в голову втирать. Китайцы уверяют, что от блох помогает.

ПОТЁМКИНСКИЕ ДЕРЕВНИ

Поверьте, никаких ложных псевдодеревень князь Потёмкин не строил!

Помню, что ещё в школе я усомнился в этом шитом белыми нитками анекдоте, когда учительница истории, презрительно кривясь, рассказывала о мошеннических проделках князя Потёмкина. Якобы, получив от императрицы огромные суммы на развитие Крыма и Украины, сей государственный деятель присвоил их. Когда же, Екатерина II решила самолично проверить, как были израсходованы деньги, то Потёмкин построил фанерные деревушки вдоль пути следования императорского кортежа.

Представьте себя государыней, едущей в карете через украинскую степь. Жарко, пыльно и невыносимо скучно. Но, вот, вдали показывается селение. Отброшен на подушки французский роман, и вы с нетерпение ждёте услышать лай собак, блеяние коз, скрип колодезного журавля, нудное гудение сотен мух. Увидеть перепуганные лица крестьян, стоящих в чистых рубахах у своих мазанок; опрометью бегущего к церкви дьячка; томно улыбающихся свиней, лежащих в крапивных зарослях; опрокинутую и забытую впопыхах корзину с белыми полупрозрачными яблоками. И запахи! Навоза, тлеющего угля из кузни, убежавшего молока и подсолнечного масла.

Разве можно всё это воссоздать, расставив поддельные домишки?

Тем не менее, к «Потёмкинским Деревням» светлейший Григорий Александрович отношение имеет, хотя и косвенное.

Построенный в 1900 году броненосец «Князь Потёмкин — Таврический» должен был являть собой некий прорыв в оснащении военно–морского флота России. Использовать жидкое топливо, а не уголь. Иметь централизованное управление артиллерийским огнём. Новый, усовершенствованный, тип брони. Но, главное, весь экипаж был набран из уроженцев 34 деревень Херсонской губернии Одесского уезда. Эти деревни и получили среди населения название «Потёмкинских»! В штабе флота посчитали, что матросы, родившиеся на берегах Чёрного моря и не понаслышке знакомые с местными водами, смогут более эффективно нести службу на военном корабле. Предполагалось, даже создание некого анклава в границах губернии, где ветераны флота готовили бы юношей к службе на «Потёмкине» по принципу казачьих станиц. Зарождение новых традиций, династий «потёмкинцев», чуть ли не новой расы. Чего только не было в планах!

Не получилось…

ПОТЕРПЕТЬ ФИАСКО

Отец М. Ю. Лермонтова, Юрий Петрович был красавцем и пехотным офицером. Что бы стать абсолютно счастливым человеком к этим двум составляющим ему требовалась третья, а именно, деньги. Вот почему, уйдя в отставку, он в течение месяца обворожил семнадцатилетнюю соседку Машеньку Арсеньеву и, предвкушая изрядное приданое, повёл её под венец. Отныне ничто не мешало ему радоваться жизни. Юрий Петрович затевал невиданные обеды и охоты, на несколько недель уезжал в Москву «навестить боевых товарищей», волочился за уездными барышнями. Время от времени случалось ему попадать в «пикантную ситуацию», будучи застигнутым женой с какой–нибудь дворовой девкой.