Секретные учения о самоисцелении. Катрин - Страница 5

– Я… я… принесла тебе… ч-ч-чай, – пробормотала я, держа маслобойку под мышкой. Я не могла дотянуться, чтобы поставить чашку обратно на высокий стол. Так что я просто протянула чашку дяде, и тогда он меня спас; он положил свои теплые руки на мои, взял чашку и посмотрел на меня своими грустными глазами, испытующе, но с утешением.

– Спасибо, Пятница, – сказал он любезно, но так, чтобы выпроводить меня из комнаты. Я отступила от него, как поступают служители, но очень громкий, возмущенный голосок раздался в моей голове. «Останься! – он сказал. – Стой на месте! Он собирается рассказать им о защите, а это важно для всех, и ты тоже имеешь право об этом знать!»

Как и тогда, этот голос приходил ко мне на протяжении всей моей жизни. Иногда мне кажется, что это просто гордыня или еще какие-то негативные эмоции. Но часто он приказывает мне что-то сделать ради истины. И в любом случае, он всегда вынуждает сделать что-то, что трудно, что-то правильное, но то, что обычно никто не сделал бы, и за что другие будут меня критиковать. Но в итоге я считаю, что этот голос полезен. И вот я остановилась и замерла у угла алтаря. Я ждала, чтобы узнать.

И все же была тишина. Дядя снова взглянул на книгу, которую преподавал, словно собираясь с мыслями. Среди мальчиков раздался нервный шорох, и он оторвался от книги и посмотрел на меня. Его взгляд и голос стали суровыми, и он сказал:

– Теперь ты можешь идти, Пятница.

Он снова вернулся к книге, но я чувствовала его внимание на себе. Я покраснела и посмотрела в пол. Я колебалась, внутри меня рос гнев. Но из уважения к дяде я пробралась вдоль алтаря в заднюю часть юрты к двери.

Но на полу передо мной лежала священная книга, которой обучал мальчиков дядя. У каждого молодого монаха была своя копия, потому что сначала все должны были переписать ее текст изящной каллиграфией для практики. Я остановилась. Я не могла пройти мимо книги, не могла перешагнуть через нее, потому что в нашей Тибетской стране – да и на всем Востоке – ноги считаются очень нечистыми, и мы не можем наступать на священные предметы на полу или приближаться к ним. Мы никогда не носим обувь в доме, а прикосновение к ногам другого человека или их омовение считается актом глубокого смирения, так поступали некоторые великие святые. Я не могла выйти.

Я взглянула в сторону и увидела, кто положил туда свою книгу – это был самый крупный мальчик в классе. Я знала его имя, это был Дром, у меня все время было плохое предчувствие на его счет. Он взглянул с усмешкой, и на мгновение я вгляделась в его лицо – слегка вздернутый нос, зубы острые и злая ухмылка, как у крысы. Я повернулась и столкнулась с дядей, прижав маслобойку к своей маленькой груди, готовая расплакаться.

Его глаза снова вспыхнули.

– Пятница, – твердо сказал он. – Иди немедленно. Ты должна уйти сейчас. – Мое сердце было готово разбиться. Дядя был так добр к нам. Дядя все понимал, он не мог отказать мне в чем-то только потому, что я девушка.

– Я… я… – я запнулась и закрыла глаза, по моей щеке покатилась слеза. Я опустила голову, чтобы скрыть это.

В это время чья-то рука коснулась моей лодыжки, и я посмотрела вниз. Это был Тенцинг, он, отстранив большого мальчика, молча убрал драгоценную маленькую книжку с моего пути.

Меня выпустили как птичку. Я подбежала к двери и обернулась. Я чувствовал на себе взгляды всех мальчиков и дяди.

– Я буду учиться! – беззвучно произнесла я, остановившись и гордо выпрямившись в солнечном свете у двери. А потом я вышла.

Инцидент с дядиным чаем толкнул меня за какую-то черту. Я почувствовала сильное желание узнать то, чему учились Тенцинг и другие мальчики; даже просто услышав тот обрывок учения от дяди, я несколько дней зачарованно думала о том, какая идея может защитить тебя, как верный друг или меч защитят тебя от чего-то очень опасного.

Но даже в этом юном возрасте я чувствовала безнадежность своих поисков; я ощущала себя окруженной великими течениями могучей реки традиций – того, как все всегда было испокон веков, того, что заставляло меня вырасти женщиной, подобно Амале и бабушке Таре, тихо сидящей в затемненной юрте, всю жизнь занимаясь ткачеством или приготовлением еды, не замечая запертой двери в большой мир, в которую Тенцинг и его друзья уже входили. Нет, я решила, что не буду такой. Я сделаю то, чего девушки не делают, независимо от того, чего ожидают от меня окружающие.

Мой первый шаг был ясен. Тенцинг, как и все мальчики в близлежащем монастыре, проводил время после нашего ужина на улице, медленно прохаживаясь по большому кругу вокруг семейных юрт, репетируя тексты книг, которые он должен выучить наизусть, если он когда-нибудь надеется стать геше. Эти книги были написаны много веков назад на санскрите и переведены на тибетский язык первыми из лоцав нашей страны – мастерами-переводчиками. Тексты учений были даны в стихотворной форме, чтобы их было легче запомнить, но записаны они были своего рода знаками или кодом, который ваш учитель должен был объяснить вам, прежде чем вы сможете что-то понять. И потому на юношей, прогуливавшихся около монастыря, воспевая древнюю непонятную мудрость, мало кто обращал внимание.

Но песнопения сами по себе были необычайно красивы, каждый монастырь и каждый главный Учитель имели свою мелодию. Ибо было сказано, что невидимые печальные духи бродят в муках по миру с наступлением сумерек, и, если громко петь свою книгу на ходу, они смогут услышать ее и утешиться.

Я, как всегда, составила свой план – придумала способ, по крайней мере, в моем уме, обмануть мир, чтобы он позволил мне сделать то, что обычно не позволял делать людям, но что-то, что действительно могло бы помочь самому миру, если это произойдет. Я решила, что миру нужен первый геше-девочка. В конце концов, мы сильно отличаемся от мальчиков – я не говорю, что мы обязательно умнее, хотя может быть и так, – и если геше-мальчики могут учить и помогать людям тем, чему они научились, то геше-девочки могут делать то же самое, но особенно – по-девичьи. И поэтому я решила, что должна находиться возле ступы.

Ступа, если вы еще не знаете, это что-то вроде маленького храма, построенного где угодно – может быть посреди большого города или просто на обочине дороги. Люди не заходят внутрь, чтобы помолиться – на самом деле, обычно туда невозможно попасть. Внутри ступы находится маленькая коробка или сверток с очень особенным предметом. Это может быть, ну, скажем, зуб особенно доброго человека, жившего давным-давно, а может быть, кусочек одежды.

Артефакт просто запирают и строят вокруг него ступу – может быть, большой купол в форме луковицы, или, чаще всего в сельской местности, просто складывают вокруг большую кучу камней. Наша ступа была такой – она стояла позади нашей семейной юрты – огромная пирамида из камней, собранных при расчистке полей вокруг. Дядя, отец и несколько караванщиков усердно работали и собрали из камней красивую остроконечную ступу с глубокой нишей спереди.

Там была прекрасная бронзовая статуя Тары, Хранительницы Свободы, сидящая на плоской белой каменной дорожке; Отец привез ее из Непала. К нише можно было нагнуться, и мы часто ставили ночью в нее несколько масляных ламп. Так они были защищены от ветра, а из глубины камней струился жизнерадостный свет.

Честно говоря, я не знаю, что это была за священная вещь, запечатанная внутри нашей ступы; Дядя сказал, что это что-то особенное, что он давным-давно привез из святой земли, из Индии, но не сказал, что именно. Эта тайна делала ступу еще более особенной для нас с Тенцингом, и мы часто играли возле нее.

Важным моментом для меня было то, что она была построена довольно близко к углу загона для скота, поэтому, чтобы обойти юрты или срезать путь до тропы, ведущей к монастырю, нужно было ходить прямо мимо ступы. У нас есть поверье, что если вы обойдете святое место, будь то ступа или дом вашего учителя, сохраняя правильный настрой и доброжелательные мысли о людях, то благословение данного места снизойдет на вас и поможет вам стать лучше.