Секретные учения о самоисцелении. Катрин - Страница 4

– Нет, – задумчиво сказал дядя, а потом добавил свою любимую фразу. – Вещи не всегда такие, какими кажутся. Он сделал паузу и продолжил. – Не нужно обманывать духов; на самом деле, наоборот.

– Тогда зачем ты дал ей мальчишеское имя, если не для того, чтобы сбить с толку духов смерти, ищущих ее? – спросила бабушка, потому что она чувствовала, что моя мать должна знать правду несмотря на то, что это будет трудно.

И тут сама Амала заговорила тихо, доверясь ламе, смирившись с его решениями.

– Это хорошее имя, – начала она, – и я знала многих прекрасных людей с таким именем. Ты даешь ей его, потому что она родилась в пятницу? Ибо в нашей стране тоже принято называть детей по дню недели, в который они родились, а Пасанг – это наше слово, обозначающее пятницу.

– Нет, – осторожно ответил дядя, – не потому. И пожалуйста, поймите – он осторожно поднял руку, – это не я выбрал ей имя, – он посмотрел на бабушку.

– Это ее имя; Таким должно быть ее имя. Все предрешено, – сказал он уверенно, указав в сторону древней книги и коробки с игральными костями.

– Но что это значит, брат мой? – наконец сказал отец, тихо и задумчиво, как он иногда делал, когда его разум поднимался над грандиозными деловыми начинаниями.

Дядя повернулся, посмотрел своим прекрасным грустным взглядом на моего отца. Он говорил тихо, почти благоговейно.

– Ее зовут Пасанг, и вы должны называть ее так; она будет зваться Пятница. Но всегда помните, что истинное значение слова «пасанг» – это планета Венера, утренняя звезда. Звезда, которая восходит гораздо ярче, чем любая другая звезда за всю ночь на всем небосводе, возвещая конец тьмы и приход Солнца. Пасанг, Пятница, Венера – утренняя звезда… – тихо сказал он и коснулся своими теплыми мягкими руками моей головы. – Она приходит в самый темный и холодный час ночи, она знает худшие времена, и сияние поднимается с Востока и поглощает ее в славе, славе, которая наполняет мир.

Затем наступила тишина и ощущение чего-то, что удовлетворило даже бабушку Тару.

Дядя Джампа, однако, по праву ценился в деревне Кишонг и соседнем монастыре Гемпил Линг не за свои способности прорицания, а за знание древних книг и мудрость, передававшуюся через многие поколения добрых и вдумчивых учителей, сначала в землях Индии, а затем и в Тибете. Дядя был уникален тем, что мог читать старые книги на санскрите и обучался в Индии около двенадцати лет у одного из величайших мудрецов нашего времени.

Его знания, смирение и хорошее настроение сделали дядюшку популярным учителем, и большую часть утра и после обеда он проводил занятия для групп молодых студентов-монахов, которые каждый день совершали долгую прогулку из монастыря, чтобы насладиться его знаниями и выйти за стены аббатства, чтобы развлечься несколько часов, прогуливаясь по сельской местности без присмотра.

Занятия длились около часа каждое, начиная с младших учеников, а к вечеру приходили более опытные воспитанники. В наши дни в Гемпил Линге проживало около 250 монахов; десять из них были старшими учителями, такими как дядя, который отвечал за обучение 120 молодых монахов. Ученики-монахи были разделены на десять классов в соответствии с их уровнем подготовки на курсе, ведущем к ученой степени геше. Геше становился монах, овладевший пятью великими древними книгами по самым разным предметам, от философии до молитв и медитации. Курс был довольно трудным, и только несколько монахов в каждом классе сдавали выпускные экзамены. Наш монастырь был одним из первых в Тибете, где обучали монахов таким образом, и дядя, благодаря знаниям полученным в Индии, помог организовать учебную программу и создать методику проведения экзаменов.

За много лет данная система распространилась по всей нашей стране, а получение ученой степени геше становилось все более сложным и строгим. Но даже в наше время каждый монах в Гемпил Линге надеялся удостоиться этой чести, а мечтой каждой матери было увидеть, как ее сын сдает устные экзамены и выигрывает в состязаниях по риторике остроконечную золотую шапку перед толпой сельских жителей и монахов. Конечно, такую судьбу для моего брата Тенцинга желала и моя мама.

Тенцинг был почти на десять лет старше меня, и родители посвятили его в монашескую жизнь еще до моего появления. Мальчикам в возрасте семи лет разрешалось давать свои первые обеты – по древней традиции они считались достаточно взрослыми, если могли спугнуть своим криком дикую ворону, сидящую на ветке. Новички тратили первые восемь лет на то, чтобы научиться читать, а иногда и писать; они также посвящали несколько часов в день заучиванию по крайней мере трех произведений древней классики. Только когда им исполнялось пятнадцать, их считали достаточно взрослыми, чтобы тщательно обдумать вопрос – готовы ли они начать заниматься с учителем, чтобы постичь смысл книг, которые они уже выучили наизусть.

Потом проходило еще десять лет напряженной учебы, которые в настоящее время растянулись на двадцать, чтобы сдать экзамены на геше. На полпути, в возрасте двадцати лет, молодой человек делал свой окончательный выбор: оставаться монахом или нет. На этот раз решение было его собственным, и его нужно было сохранить на всю жизнь. Но у девушек такого выбора не было, как я узнала на собственном горьком опыте.

Мой отец и дядя уговорили настоятеля монастыря, их старого друга, который тоже учился в Индии, разрешить Тенцингу стать помощником дяди. Все это было спровоцировано Амалой, которая хотела усидеть на двух стульях, чтобы ее дорогой сын стал геше, но не покинул нас, когда вырастет. Молодые слуги старшего ламы приносили еду с кухни; таскали воду для питья и умывания из ближайшего ручья в двух ведрах, свисающих с шеста, балансирующего на плечах; следили за чистотой алтаря ламы – свежие цветы и благовония должны были быть на алтаре всегда. Но самой важной работой было наполнение чашки ламы горячим, крепким, соленым тибетским чаем, который, как всем известно, абсолютно необходим для ясного мышления при чтении трудной книги.

Однажды Тенцинг опоздал за чаем; Амала отвлеклась на выправление ковра, а бабушка решила вздремнуть. Я помню мне было около пяти лет. Я просто смело встала и сделала то, что всегда хотела. Я схватила маленький сосуд с чаем и отнесла его дяде.

Когда я проскользнула в его дверь, дядя вел урок, пристально глядя вниз со своего места на кровати на группу из восьми молодых учеников класса, в котором учился Тенцинг.

– …Итак, настоящая защита – настоящий приют и убежище – это не изображения святых и даже не книги с мудростью, которой они учили в нашем мире, – сказал он напряженно, указывая на алтарь и стопку драгоценных рукописей. – Скорее вас защищают сами идеи: совершать добро другим и знать, почему вы это делаете, и осознавать, что это принесет…

Внезапно он остановился, посмотрел поверх кучки бритых голов и поймал меня удивленным взглядом.

Я быстро потупила взор и, прежде чем его глаза успели сказать мне обратное, прошла в переднюю часть помещения вдоль небольшого пространства перед алтарем, оставленного студентами для прохода помощника. Я подошла к столику дяди и встала в сторонке. Внезапно меня поразила тишина, и я почувствовала, как все мальчики смотрят на меня. Мои руки начали трястись. Я сняла крышку с маленькой деревянной маслобойки и подняла ее, чтобы наполнить чашу дяди, но мне не хватило роста. Один из мальчиков начал хихикать.

Помню, все это очень ясно, потому что именно эти несколько мгновений и определили мой дальнейший жизненный путь. Я поставила маслобойку на пол и потянулась обеими руками за чашкой. Кто-то пробормотал:

– Девочка… в классе! – я не видела, кто это был, да это и не имело значения. Я слышала то, что слышала.

Теперь мои руки так сильно тряслись, что мне пришлось сунуть маслобойку под мышку и обеими руками держать чашку. Я наливала чай. А потом дядя сказал:

– Пятница… Пятница! Что ты делаешь?

Я вздрогнула и пролила немного чая на пол. Несколько мальчиков начали хихикать. В чашке оказалось совсем немного чая, но я не могла продолжать. Я беспомощно посмотрела на дядю.