Секретная история вампиров - Страница 41

— Собственно говоря, — сказала ему святая Леокадия как-то раз, когда они следили за внезапным началом и быстрым течением Третьей мировой войны, — я ничуть не жалею, что оказалась здесь. Ни по чему, оставленному в земной жизни, я не тоскую — разве что… — Она умолкла, как обычно делают все святые, когда разговор касается этой темы.

Антоний был слишком вежлив, чтобы закончить предложение вместо нее, хотя прекрасно знал, что та имела в виду. Сам он уж точно не тосковал по устрашающей жажде крови, которую дьяволов приспешник столь безжалостно на него наслал, ни по одному из тысячи прочих несчастий, унаследованных его плотью, приятных и не очень, но сколь часто грустил он о маленьких умственных потрясениях, которые стимулировали разум в то время, когда его вера готовилась обрести окончательное становление.

Теперь святой знал, как был прав, веря в спасение и Божью благодать, во что будет верить и впредь. В неотразимости этого утверждения определенно было бесспорное удовлетворение — но также он сейчас понял, что имел в виду дьявол, когда утверждал то, что

никакое это не соревнование.

Воистину, никакого интереса в победе над душой Антония у дьявола не было, и он на самом деле пытался подтолкнуть его к ответу на загадку Сфинкса.

Осознав это, святой Антоний время от времени — лишь чуточку — тосковал по своему искушению.

Иэн Уотсон

Богемская рапсодия

Дожди, лившие вот уже несколько дней, прекратились, и небо над Прагой приняло желтовато-голубой оттенок. Лицо Тихо Браге ласкал легкий ветерок. Близилась осень. Чтобы не чихнуть, он прикрыл свой фальшивый нос, отлитый из золота и серебра, теплой ладонью и направился вверх по склону холма, от вывески «Золотой грифон» к группе замковых строений, в центре которой возвышался собор. Стоит чихнуть пару раз — и люди могут вообразить, что в эти края возвращается чума. А было бы недурно: двор бы тут же покинул Прагу — а значит, и он тоже!

Нос согрелся, и Тихо невольно вспомнил, как в Риме горело на костре живое тело — тело Бруно. Еще в феврале его сожгли за то, что он утверждал, будто весь наш мир вращается вокруг Солнца и существует еще множество обитаемых миров. Разумеется, учение Коперника о гелиоцентризме — полный бред, но разве же можно сжигать за

мысли!

А теперь эти проклятые тупые твари, эти злобные капуцины обвиняют Тихо в колдовстве и использовании черной магии.

Говорили, будто молитвы монахов, возносясь из их резиденции, расположенной возле дворца, мешали течению его алхимических опытов и обычный металл никак не хотел превращаться в золото. И ходили слухи, будто Тихо, личный астролог и советник императора, убедил Рудольфа прогнать монахов прочь.

«Золото, как же!» — пробормотал Тихо по-датски — на языке, который ни один случайный прохожий не смог бы разобрать.

Если бы золото. Казне бы немного золота не помешало. Именно его пытались получить ученые мудрецы, что трудятся в Пороховой башне. Что до Тихо, то его интересовала лишь алхимия медицины — она-то и уберегла его от чумы. Так что домыслы монахов были куда как далеки от истины. У этих людей обезьяньи мозги — под стать внешности.

Разве возможно

советовать

что-либо Рудольфу, который в последнее время стал вздорным, неуравновешенным меланхоликом? Так что Тихо считал, что попусту теряет здесь время и зря его приволокли в столицу из обсерватории замка в Бенатках, где есть водопровод, и туалет не на улице, и еще множество всяких удобств, и совершенно напрасно запихали вместе со всеми чадами и домочадцами в «Золотой грифон». О, Тихо прекрасно умел составлять астрологические карты, учитывая выгоды государства, но станет ли император, принимая решения, учитывать его советы? Уж слишком долго в последнее время государственные документы пролеживают неподписанными. Рудольф, который родился под знаком Рака, очень напоминал рака-отшельника, замкнувшегося в своей раковине. Хотя нет, скорее, черепаху, спрятавшуюся в панцирь. Как бы там ни было, но Рудольф замкнулся в своей скорлупе.

Ситуация уже становилась серьезной и могла даже представлять угрозу для Тихо — не только в финансовом отношении, но и в смысле личной безопасности.

Ведь в Риме сожгли Бруно.

А великий меценат Рудольф защищал всевозможных алхимиков, колдунов, ювелиров, художников и философов, которыми кишела Прага, — хотя и не всегда им платил! Император был умеренным католиком; разве мог он быть неумеренным, при его-то экзотических вкусах и склонности к оккультизму? Но если его власть ослабеет, папство тут же начнет гонения на весь этот люд, и перспективы откроются самые безрадостные — что, бесспорно, понравится испанским Габсбургам. Либо гонения начнут протестанты, что открывает не менее грустные перспективы, и это, в свою очередь, понравится немцам. Титул Рудольфа — император Священной Римской империи — терял свою значимость, увы, еще заметнее, чем сам Рудольф. Что ж, по крайней мере, Тихо удалось оставить юному Кеплеру кое-какие полезные расчеты, с которыми можно работать дальше.

Сжимая в свободной руке астрологические карты, перевязанные пурпурной лентой, лысеющий и рыжебородый, выпятив бочкообразную грудь, Тихо шагал по улице; его гофрированный кружевной воротник топорщился великолепным белоснежным нимбом и обнимал шею, словно светясь на фоне темного бархатного плаща, под которым виднелся шитый золотом синий камзол по испанской моде. Положение придворного обязывает ко многому!

Когда Тихо проходил через шумный двор, примыкающий к собору, его вдруг поприветствовал какой-то грязный тип: видимо, этот человек совсем недавно валялся в углях от костра. На щеках у него красовались пятна сажи, а брови, похоже, были опалены огнем.

Тихо узнал его: это был Бартоломью Гаринони. Почти всем было известно, что Гаринони борется со своим земляком Октавианом Роверето за звание любимого врача Рудольфа, — бессмысленная борьба: ведь самый уважаемый врач в Праге — это Маттиас Борбоний. Что же случилось? Вряд ли Роверето опрокинул на своего коллегу таз, полный отбросов. Наверняка что-то взорвалось в лаборатории.

Глаза у Гаринони так и светились — и не только по контрасту с чернотой, которая их окружала.

— Знаете, благородный господин, — заговорил он по-немецки, — сегодня днем я, возможно, наконец-то встречусь с его величеством!

Разумеется, разговор пойдет о деньгах. О чем же еще? Тем более если догадки Тихо верны и итальянец только что разгромил свой рабочий кабинет в башне.

— В таком случае советую вам сменить костюм и умыться.

Тихо имел доступ к Рудольфу — более того,

обязательный

доступ, иногда даже дважды в день. Императору постоянно требовались консультации астролога в том, что касалось его действий против Турции на Венгерском фронте. Какая же это была невыносимая тоска — утешать легковерного императора, особенно учитывая, что на влияние звезд явно воздействовала свободная воля отдельных людей. Но Тихо с этой задачей справлялся великолепно. Император ценил беспристрастность датчанина: ведь при дворе всякий вел собственную игру, преследуя те или иные цели, а Тихо желал лишь одного — вернуться в свою обсерваторию.

О да, он отлично справлялся с капризами Рудольфа, с его вечными страхами; император высоко ценил услуги Тихо, и это было, конечно, приятно. Так что астролог наслаждался своим безусловным превосходством над итальянцем, у которого было мало надежды получить аудиенцию. Разве что…

— И как же вы намереваетесь встретиться с ним, синьор?

— Я увижу его на состязании, в зале Владислава.

Ведущая в зал лестница была устроена так, чтобы по ней могли подниматься всадники: получалась прекрасная площадка для закрытых турниров.

— Почему же вы думаете, что его величество явится на это состязание? Ведь он очень редко посещает их.

Чумазый итальянец поднял вверх указательный палец:

— Да потому, что Альбрехт Коротышка выйдет верхом на императорском жирафе, и это будет редкое зрелище! Прошу вас, позвольте мне проводить вас в зверинец, и вы увидите приготовления, которые уже в самом разгаре. Прошу вас, я бы почел за честь с вашей стороны…