Секрет Высоцкого - Страница 13

15.04.1969

Идет «Галилей». Звонит Высоцкий.

– Ну как?

– Да нормально.

– Я думал, отменят. Боялся.

– Да нет… Человек две недели репетировал.

– Ну и как?

– Да нормально. Ну, ты сам должен понимать, как это может быть…

– Я понимаю…

– Володя, ты почему не появляешься в театре?

– А зачем? Как же я…

– Ну как зачем? Все же понимают и относятся к этому совершенно определенным образом. Все думают и говорят, что через какое-то время после больницы… ты снова вернешься в театр…

– Не знаю, Валера, я думаю, может быть, я вообще не буду работать…

– Нельзя. Театр есть театр, приходи в себя, кончай все дела, распутывай, и надо начинать работать, как было раньше.

– Вряд ли теперь это возможно.

– Ты слышишь в трубку, как идет спектакль?

– Плохо. Дай послушать.

Снимаю репродуктор, подношу. Как назло – аплодисменты.

– Это Венька ушел.

– Как всегда.

– Володя, ты очень переживаешь?

– Из-за того, что играет другой? Нет, Валера, я понимаю, иначе и не могло быть, все правильно. Как твои дела?

– Так себе. Начал у Роома. Правда, съемки еще не было, возил сегодня на «Мосфильм» Кузьку, хочу его увековечить…

– Как «Мать»?

– Получается. Не знаю, как дальше пойдет, но шеф в боевом настроении, работает хорошо. Интересные вещи есть. Что ему передать?

– Да что передать… Скажи что-нибудь… что мне противно, я понимаю свою ошибку…

На сцене сильный шум. Все грохочет – Хмель рвет удила. Володя что-то быстро говорит в трубку. Я ничего не могу понять, не разбираю слов, говорю только «ладно, ладно», может, невпопад. У самого в горле комок… Думаю: сейчас выйду на сцену и буду говорить те слова, которые я сто с лишним раз говорил Высоцкому, а теперь… его уже не будет за тем черным столом… Жизнь идет… Люди, падая, бьются об лед… Пусть повезет другому… и я напоследок спел… мир вашему дому…

– Ну ладно, Валера. Я буду звонить тебе. Привет Нинке. Пока.

«Галилей» закончился. Во всех положенных местах были аплодисменты. Цветы. «Молодец, Боря!» – из зала крикнул Бутенко.[58]

Хмель выставил водки, как и обещал. А я думаю, может, и грех: худо ли бедно, но он повторяет Володьку, его ходы, его поэтическую манеру произнесения текста, жмет на горло, и устаешь от него. Что касается профессии, то, безусловно, он большой молодец, взяться и за десять дней освоить текст, игру – профессионал, ничего не скажешь. Быть может, разыграется и покажет, но, если не обманывает меня глаз, виден потолок по замаху. Хотя я, например, считаю, что Водоноса[59] я заиграл ближе к «яблочку» только через два года.

21.04.1969

Вечер. «Галилей». Звонил опять Высоцкий, говорит: «Из-за меня неприятности у Гаранина с книжкой».

Завтра будем отмечать ПЯТИЛЕТИЕ театра. Высоцкий прислал всякие свои шуточные репризы-песенки на тему наших зонгов. За столом будем сидеть: я с Зайкой, Бортник и Желдин с женой. Автограф Высоцкого я Таньке не отдам. Пусть и у меня будет автограф опального друга.

26.04.1969

Ну и кричал вчера шеф на нас, не помню такого по звуку страшного ора. Два раза пустил петуха на самом патетическом месте, и только они заставили его сбавить темперамент, а то уж больно конфузно выходило: он разбежится, вздрючится, грох кулаком об стол – и петух… Колотил кулаком об стол так, что динамики разрывались, вся техника фонить начинала… Чудно…

Галилео Галилей – одна из самых любимых театральных ролей Высоцкого, по его словам, «вымученная, кровная». Спектакль «Жизнь Галилея», поставленный Ю. Любимовым по пьесе Б. Брехта, шел на сцене Театра на Таганке в 1966—1976 годах.

Режиссура, тонко чувствующая дух времени, выбор на главную роль сильного, страстного, харизматичного Владимира Высоцкого обеспечили спектаклю невероятный зрительский успех.

В памяти тех, кому посчастливилось его посмотреть, осталось ощущение невиданной мощи, силы, исходившей от образа Галилея. Сломить такого человека нелегко, и уж если это случилось, его поражение – трагедия для науки, для будущего, для общества, для эпохи.

– Я думал всю ночь после вчерашнего безобразного спектакля («10 дней») и решил: хватит. Я пару человек выгоню для начала, какое бы тот или иной ни занимал положение… Играет пьяный, после «пятилетия» кое-как на третий день к вечеру разбудили, и его покрывают, дескать, он же сыграл, текст ведь он доложил нужный. Это черт знает что… Тов. Иваненко не вышла на выход… Или работайте, или уходите… Я много раз вам говорил, что вы «огонь» стали работать плохо, а вы продолжаете не являться на занятия пантомимой… Другим занимаетесь… Вы знаете мой характер, вы знаете, что меня снимали с работы год назад… Меня не такие ломали и не сломали (вот тут он грохал), и я не позволю разным холуям (грох) и циникам глумиться надо мной…

Ополчились на поклонников. Говорят, кто-то передал после «Галилея» Хмельницкому веник с надписью: «Не в свои сани не садись». До него веник не дошел, но народ знает, значит, попадет и к нему эта змея. Не хотел бы я в своей жизни даже и сплетню такую про себя знать. Но такая наша жизнь: любишь славу и восторги, не откажись иногда и дерьмом умыться. А у меня мысль: не работа ли это Т., и не подозрение ли таковое на нее заставило шефа так лягать ее вчера, не совсем уж обоснованно?

29.04.1969

Вчера Высоцкий приходил в театр, к шефу. Сегодня он говорит с директором. Если договорятся, потихоньку приступит к работе, к игранию.

03.05.1969

Зайчик ворчит, зашивается, готовит обед. Высоцкий обещал быть. Где он?

04.05.1969

И он пришел. Вчера партбюро обсуждало его возвращение. Решено вынести на труппу 5-го числа.

Высоцкий:

– Шеф говорил сурово… Был какой-то момент, когда мне хотелось встать, сказать: «Ну что ж, значит, не получается у нас». – «Какие мы будем иметь гарантии?» А какие гарантии, кроме слова?! Больше всего меня порадовало, что шеф в течение 15 минут говорил о тебе: «Я снимаю шляпу перед ним… Ведущий артист, я ни разу от него не услышал какие-нибудь возражения на мои замечания… Они не всегда бывают в нужной, приемлемой форме, и, может быть, он и обидится где-то на меня, но никогда не покажет этого, на следующий день приходит и выполняет мои замечания… В «Матери» стоит в любой массовке, за ним не приходится ходить, звать. Он первый на сцене… Я уважаю этого человека. Профессионал, которому дорого то место, где он работает… Посмотрите, как он в течение пяти лет выходит к зрителям в «10 днях». Он не гнушается никакой работой, все делает, что бы его ни попросили в спектакле. И это сразу видно, как он вырос и растет в профессии… У него что-то произошло, он что-то понял…»

Еще два месяца назад шеф мне говорил: «Что-то странно он заболел» – а потом и на собрании долбал тебя за Ленинград…

– А потому, что я не стал мстить ему за это ни словом, ни делом. Он понял, что был не прав, а мне большего и не надо. А потом за «Мать»… я много подсказываю, помогаю… Ты помнишь, как делалась картина «Тени»? Ведь все на глазах сделали артисты сами. Ты придумал этот проход анархистов с «Базаром»…[60] Ему нужны такие творческие люди, энтузиасты театра, а не просто хорошие артисты. Почему он и тоскует по тебе, по Кольке, почему ему дорога моя инициатива… Все правильно, все понятно…

– Ты добился такого положения в театре и такого безраздельного с его стороны уважения самым лучшим путем из существующих – только работой и только своим отношением к делу… Ты не ломал себя, ты сохранил достоинство, не унижался, не лебезил, и он очень это понимает. Он говорил о тебе с какой-то гордостью, что «не думайте, в театре есть артисты, на которых я могу опереться». Я безумно рад за тебя, Валера.